Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8

Ибо, как вы догадываетесь, Кеша мочил не безвинных старушек, не нищих и бомжей, не голодных и холодных пролетариев и даже не вшивую бедную интеллигенцию.

Кеша, как и подобает подобию Божьему, мочил всякую мразь и сволочь, имевшую грехов побольше содомян с гоморрейцами. Если бы я был папой римским, я выдал бы Кеше индульгенцию лет на сто.

Правда, заказчики порой были не меньшей сволочью. Но рано или поздно дело доходило и до них. Среди заказчиков были либералы, демократы, лесбиянки, новые правые и даже махровые коммунары-патриоты, ставшие ныне большими бонзами, но заказывали они отнюдь не тех, кто крушил Родину, а сплошь гадов-конкурентов.

Короче, клиенты были ещё те.

И вдруг такой заказ. Тихо, тихо лети…

Иногда Перепутин хотел быть японцем. Он надевал розовое кимоно, перепоясывался черным поясом и просил называть его Перепутин-сан.

В такие минуты он мечтал отдать все острова Стране восходящего солнца, даже Новую Землю, остров Франца Иосифа и заодно полуостров Крым, который принадлежал нынче государствию с удивительным названием Окраина (чего только не бывает в Жизни № 8!).. Остров Русский он мечтал переименовать в остров Японский, а Сахалин в Чио-Чио-сан.

Но на самом деле Перепутман был оберштурмбанфю-рером СС… Правда, только в своих заветных снах. Именно поэтому он орал посреди ночи:

— Нихт капитулирен! Нихт капитулирен!

Стэн долго стоял перед этой самой «кнопкой». Минуты полторы. А потом взял и нажал на неё. И что-то сказал тихо, умиротворенно, обретая душевный покой.

Сказал, уже после того, как все три с половиной тысячи оставшихся ракет взмыли в стратосферу и взяли курс прямо за океан. Сказал будто самому Господу…

И никто его не услышал.

Один я услышал эти тихие и добрые слова.

Услышал, чтобы рассказать о них вам, чтобы донести до вас это новое евангелие, эту новую и столь краткую благую весть. Ибо вначале было Слово. И в конце было слово…

Точнее, даже два слова:

— Сдохни, Америка!

Ого! А не заскочили ли мы вперёд?! Нет, милые мои, это пока лишь два самолёта народных мстителей-моджахедов снесли с лица земли те самые два рога дьявола на Манхеттэне — символ глобальной власти глобали-стов. Эх, не перевелись ещё робин гуды… Я три дня и три ночи проплакал по бедной Амэурыке, да-да, по той самой несчастной бедняге-миротворице, невинной жертве, что спалила огнём Хиросиму, Нагасаки, Вьетнам, Ирак, Сербию, Афганистан и снова Ирак… и что вот-вот спалит остатки нашей блаженненькой Россиянии.

Ух, Бен-Алладин! Ух, террорист международный! Ты что это, забыл, что когда тебя Амэурыка мордует по левой щеке, надо подставлять правую?! и на колени! и чтоб в глаза глядеть! и молчать!

А этот самый Алладин мне отвечает:

— Это ваш блаженный Христос вам, русским, дуракам блаженным, завещал щеки подставлять и шеи… А у нас заповеди попроще: не сей ветер, пожнёшь бурю! а за глаз два вышибем! и рога снесём!

И лампу свою достаёт, этот Бен-Алладин-то. А в лампе^ — джин. А у джина меч. А на мече насечка чистым золотом сияет: «Кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет!» И подумал я вдруг с трепетом: а и впрямь, чего это к нам в наше полушарие эта Заокеания всё время с мечом суётся? И страшно стало… вот сейчас меня-то и схватят за мысли нелояльные, вот сейчас-то террористом и объявят… а не дай Бог, в Амэурыке кто эту книжицу мою прочтёт — и точечными ударами! лазерно-прицельными! так расхерачат всю Россиянии)…

Нет, только не это! ведь у нас ни Алладина своего, ни лампы, ни джина… Был когда-то какой-то там Александр Невский, тоже про меч что-то говорил… да, небось, помер давно. Мы лучше в Орду… в Амэурыку эту дань… то бишь, проценты по кредитам уплатим, ещё какой остров или полуостров отдадим с республикой или областью… авось они нас и не тронут.

Да и нет, наверное, никакого бен Алладина, сказки всё это, романтические бредни от деда Луки или вечного сидельца Самсона Соломонова… И моджахедов-мстителей нет… а есть наши грёзы светлые, есть бригадный бригадир Бен 0,Ладин, сексоты-цэрэушники (они же фээсгэ-бэшники), вся президентская рать и полковник невидимого фронта Веня Оладьин…

А Стэну это… про кнопки, пока только снилось… с глубокого похмелья. И мне тоже.

Вещие сны снятся вещим людям.

А как иначе? Ведь 11 сентября, после которого «мир стал другим», это вам не какой-нибудь праздник международного террориста. Это, как выяснили шустрые вещуны из объединенной «конторы» (цэрэу-фээсгэбэ), ещё и день памяти Иоанна Предтечи. День, в который по указу царя Ирода (не путать со стариком Ухуельциным) Пророку и Крестителю Господню усекли голову. Взяли, и отрубили! Без всякого моратория на смертную казнь. Дескать, у гоев голов много, не убудет. Дескать, гоям головы рубить, это вам ещё не холокост, не первая и не последняя! Срубили да позабыли — быльём обнесло, травой заросло, позатёрлось-позамылилось… А оказалось, и не совсем. Не заросло где-то. Не забылось в чём-то. И не забудется, наверное… Ведь опрежь того, как гою голову срубать, не мешало бы поинтересоваться, а кто у него папа… или племянник, к примеру, или крестник, скажем. А то ещё вдруг аукнется? Ироды очень любят сами головы рубить, а когда им малость чего усекут, визгу на весь мир: угроза общечеловеческим ценностям! демократия в опасности! А шарахнули-то не по «демосу» несчастному и не по «кратии», а по «рогам дьявольским» да по «пентаграмме сатанинской» — так один мудрец-посвященный говорил, то ли Златоуст, то ли Заратуштра,[46] а может, и сам Господь. Всякое ведь бывает. Две тыщи лет Он думал: мол, а с какого-такого хрена Моему крёстному увечье нанесли? Всё поверить не мог: ну, у какого урода рука на божью родню подымется! ведь не дур дом же создавал! не палату № 8! А потом поверил: дурдом! палата! И сказал, что это нехорошо. И знак свой явил… И сшиб рога, кому следует. Дошло не до всех. Ничего, дойдёт! Погодите малость.

А ещё, братья и сестры мои, раскрою вам тайну великую, в каждом православном календаре пропечатанную:

11 сентября — День памяти всех православных воинов, на поле брани убиенных… Много их положили ироды. В одной Боснии-Сербии не счесть…

Кто старое помянет, тому глаз долой, — так говорят умные люди. Да ещё бывает приговаривают: — а кто забудет, тому оба вон! 11 сентября — два кола, две пики в два глаза. Чтоб не забывали. Герменевтика, блин. Не пинайте писателя-злопыхателя, что умудрён вельми. Не его вина. По написаному в книгах… по-христиански… помните?

Очень, конечно, негуманно. Согласен. Сам горючими слезами обливаюсь, рву редкие власы с головы и стенаю… Сам по «близнецам» хаживал, с крыши поднебесной на зелёного идола свободы, что средь вод стоит, поглядывал, любовался… Может, Господь в кумира-то и целил? ведь твердил же Он нам бестолочам: не создавайте себе, гады неверующие, кумиров! не кланяйтесь идолам поганым! Может, промахнулся? Но то неведомо смертным. Ибо пути Господни неисповедимы.

Особенно когда в руце Его праведной крепкий бич.

Назову себя Екклесиастом.

И начну мудрствовать лукаво. А что ещё остаётся… здесь, посреди чужого пыльного города, второго Стамбула, с гусиным пером пророка в руке и клавиатурой компьютера на столе?

Только писать этоти злобные пасквили, мудрствовать и рыдать горькими слезами.

И завидовать боевикам Хаттаба ибн Басая — там у каждого по три акаэма под рукой, по гранатомету и «стинге-ру»… Они могут сражаться… я не знаю, за что — за свободу, независимость, за веру… или за деньги. Но могут!

Я могу только скрипеть зубами. И выть.

У меня нет пулемета.

У меня есть только моё перо.

И моя боль.

Которая осталась от моего убитого народа.

У меня нет даже той надежды, той истовости и исступленности, что есть у Мони Гершензона, самого отъявленного россиянского патриота, самого оголтело-махрового и квасного… нет, не квасного, ибо пропали с улиц нашего второго Стамбула квасные бочки, а былые и новые ква-сопивцы бродят по этому пока ещё русскоговорящему московитскому Стамбулу в майках с надписью «USA» или просто «Ай лав ю, Амэурыка!».

У меня нет веры…

Я изуверился.

Наверное, я изувер. Так я и назову себя… потом.

А ныне…

Я грущуна пару с иным пророком…

Он меня понимает.

Он видел то, что случится с нами, ещё сто лет назад, больше ста… он знал — к власти придут смердяковы, править Россией станут бесы и одержимые бесами, и имя им будет легион.

Он всё понимал… за многие десятилетия до конца.

Ах, Федор Михалыч, мой брат и предтеча, ну, здравствуй! Что так одиноко сидишь посредине Москвы. Закованный в бронзу, угрюмый, смешной и лобастый, глагол изнемогший над чертополохом молвы… Всю жизнь тебя бесы пинали, терзали и гнали, а ты все кричал, докричаться не мог до толпы. И жизнь отобрали… и смерть у тебя отобрали. И зрят, и не видят, воистину, брат мой, слепы! Ни к званным, ни к бранным судьбиной тебя не прибило, они в суете, но и ты в ней с макушки до пят, один как всегда, до плетей, до креста, до могилы, один надо всеми и всеми навеки проклят. Печальник премудрый, ну что ты молчишь и страдаешь, что толку теперь горевать нам на пару с тобой! Сиди и молчи, ты один лишь меня понимаешь: в премудрости многой — печаль. Нам пора на покой. Ах, Федор Михалыч, ну где же твой тихий Алеша? Он спился давно. Он убит на чеченской войне. Алешам досталась, мой брат, непосильная ноша, их дети и внуки с сумою, в тюрьме и в земле. Где старцы твои, где пустынники и страстотерпцы? Все в прошлом, мой брат, что грустить и стенать о былом! Христа здесь распяли опять, здесь повсюду царят иноверцы. И здесь полумесяц давно уж взошёл над крестом.