Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Не найдя ничего вразумительного ответить на мои доморощенные представления — показы квантов и отрезков, профессор Свидерский произносит:

— Приступайте к ответу на первый вопрос.

Я начала с показа глубоких знаний проворного философа о формах движения материи, вычитанных у компилятора — слова и формы летали по комнате, я с упоением повторяла заученные истины… Формы движения материи отлетали от языка, как ошпаренные.

— …Это подтверждается глубочайшими мыслями Энгельса в его книге… — говорю я.

— Это всё неправильно, — Свидерский обрывает меня. Я, изумившись, почти возмущаясь:

— Как это? Как это? Это всё я не сама придумала, а в ваших учебниках начиталась! И всё повторяю…

— А вы сами Энгельса читали? И что сами вы думаете? — томно–медленно спрашивает он меня.

Вопрос его меня возмутил — выходом из правил игры, и я не задумываясь:

— Читала. Но если я буду говорить, что я сама думаю, то я быстро окажусь по ту сторону… двери.

Пауза. Он посмотрел на меня с внимательным долгим удивлением, чтобы увериться не знаю в чём, и сказал голосом ни злым, ни громким, его безразличие сменилось чем‑то удивлённым:

— Вы готовились по учебнику московской философской школы академика Кедрова, а у нас в Ленинградском университете другое философское мнение… Переходите ко второму вопросу.

«Одни — пык–мык, другие — мык–пык. — Канты! Сократы! Шопенгауэры!» — подумала я.

— Переходите к следующему вопросу, — произнёс Свидерский и отдал меня во власть Ушастого–полотёра, сам став безучастным и придав лицу вес философской значительности.

Про величие личности в истории — я знала всё.

— Как показывает история, — начала я, — отдельные личности могут приобрести такую силу над людьми и придать слабым силам…

— …К примеру, — продолжаю я, — Сталин…

— Нет–нет, не нужно этого примера, — перебивает меня Ушастый.

— Ну, к примеру, Мао Цзе–Дун, — продолжаю я.

— И этого примера не нужно.

— Ну, а Гитлера можно? — спрашиваю я.

— Пожалуйста, — отвечает Ушастый и слегка косится на Свидерского, будто сам сдаёт какой‑то экзамен, а тот — не шелохнётся…

И я, начитавшись Вильяма Шайрера («Взлёт и падение Третьего Райха» — Яша мне переводил), начала рассказывать такое, что Ушастый головой кивает одобрительно, уши двигаются — и нет–нет взглянет на Свидерского… Тот тоже одобрительно молчит, а я всё про Гитлера — про стремление к отвлечённому социальному совершенству, о социальной мечтательности — перехожу уже к Герингу,… Штауфембергу… про заговоры. Ушастый заслушивается — видно, не читал эту книжку, она только по–английски.

В скором времени Ушастый меня останавливает вопросом:

— Ну, а как охарактеризовать одним словом обстановку, в которой Гитлер пришёл к власти?! — видно, решил покрасоваться своими знаниями тоже.

— Ну, как? Плохая была обстановка, — отвечаю я, — неважная.

— Охарактеризуйте одним словом! — Ушастый настаивает на одном слове, и уши опять в сторону Свидерского поворачивает, потряхивая головкою. А тот сидит, как сфинкс, никакая тень, никакое выражение на лице не бегают; только заметила едва уловимое подёргивание губ, видно, презирает Ушастого; и социализм не его сфера деятельности; он увлечён глубокой философией и не вмешивается в вопросы Ушастого.

У меня же вертится одно слово, вертится, и я никак не могу от него избавиться, и это «одно слово» у меня внутри бегает, бегает… и сказать его не могу…

— Одним словом я охарактеризовать обстановку не могу, — отвечаю я.

— Ну, хорошо, идите.

Я встаю и перехожу через всю комнату к выходу; слышу, меня кто‑то догоняет: стучат каблуки. Оборачиваюсь — секретарша; ко мне обращается:

— Как вы хорошо отвечали всё! — (Мой поставленный голос с советским придыханием и фальшивостью, манипуляции, которые я копировала с детства, был обожаем всеми партийно–коммунистическими людьми, нравился пафос произношения). — Но зря вы про Гитлера… Он — инфернальная личность! Этот вопрос у нас нерешённый на кафедре!

Получив полную четвёрку, возвратившись домой, пересказываю Яше весь экзамен, про «одно слово»:

— Какого слова они хотели от меня добиться, чтобы охарактеризовать всю обстановку?

— Кризис, — говорит мне Яша.

А мне всю обстановку одним другим словом хотелось охарактеризовать.

Одним словом…, я экзамен сдала.

Наши философы, академики, доктора и вся другая научно–философская элита, — как портянки с ног Маркса и Ленина, висят на ветру и распространяют запах научности по всей России. Этих научных обоснователей, объективистов, наискучнейших формалистов, куда отнести? И куда поставить? Умеют они и читать, и писать, но как было бы хорошо, если бы они были безграмотными, выращивали бы огурцы или капусту и продавали бы их, вместо продажи запахов чтения!

— А бизнесмены есть в Союзе? — спросил меня Миша Герцен.

— Я раз видела, — и рассказала о том, как однажды я столкнулась с чем‑то отдалённо напоминающим деловую деятельность.

Конфликт учёного и бизнесмена (по–советски).

Не прошло и полгода, как я, попав путём невероятных процедур, знакомств, интриг на кафедру инженерной геологии ЛГУ, после защиты диссертации, получаю открытку: Д. Ф.В! завтра явиться в Большой дом (Литейный) в 305ю комнату, к 10 часам утра, с паспортом и с этой открыткой.

— Видно, ты, Диночка, длинным своим языком что‑то где‑то наболтала, — говорит мне Яша.

Это правда, меня сдержанной насчёт всего происходящего назвать было трудно, и я много чего говорила фривольного, недозволенного и на кафедре, и в университете, «воспитывала» студентов, так, невзначай. Как раз накануне, после профсоюзного собрания — в коридоре висел громадный портрет Ленина сдающего экзамены, — выходим: нет портрета, — и я во всеуслышанье заметила: «Господи, куда это Ленин исчез?!» Все замолчали… Может, хотят узнать, почему я так радостно это воскликнула? Или куда он делся? Или накануне кто‑то кого‑то побил на остановке такси и меня записали свидетелем? Может, простым свидетелем?

— Если вход с Литейного, то — это милиция тебя вызывает; а если вход с Каляева — то КГБ, — говорит мне Яша. — Никаких фамилий не называй, веди себя сдержанно, — инструктирует меня Яша.

Ночь я провела не в приятности, а в беспокойстве: что придёт им в голову? По какому поводу меня зовут в это здание? Никто ни от чего у нас не гарантирован, ни у кого никаких прав нет; тем более, что я всегда себе кое‑что позволяла. А может, всё‑таки, обычным свидетелем? а не по делу нехорошей пропаганды?

Утром я надела самый лучший свой тёмнозелёный костюм с мехом «евражкой», мне привезённым двумя моими сокурсниками из экспедиции с Камчатки. Рыжий мех вступал во взаимодействие с моими светлыми волосами, и многие говорили мне о приятном, о совпадении волос и меха…

Нарядившись, иду прямо с Литейного — документы в руках, — милиционер–вахтёр, взглянув на них:

— Девушка, вам с Каляева!

Документы в руках задрожали. Иду по Каляева. Вхожу — громадное предупреждение свидетелям — если наврёшь, то… Снимаю свою белую баранью шубу, где‑то внутри тюрьма — но ничего не видно, иду по коридору, смотрю на обозначенные цифры — номера комнат, документы держу в руках, навстречу два мужика, один маленький, толстенький — хвать мои документы, приговаривая:

— Это, наверно, ко мне!

Но посмотрев на них, раздосадованно:

— Нет, не ко мне!

У меня сразу же вырывается:

— На ходу хватают!

Они захохотали и пробежали вперёд, оставив меня с документами в пустом коридоре. Через несколько шагов — 305–я комната! Сюда мне и надо. Открываю: огромная комната, почти зал, накурено, сплошные мужчины, одни сидят за столами, другие — около столов, как на экзаменах с принимающими и сдающими. Ни одной женщины. Топор в воздухе не висит, хотя «сдающие» подёргиваются, ёрзают на стульях, но нет в воздухе никаких жестоких кровавых флюид. Стою в дверях, и, не успев ещё осмотреться, — прямо в спину голос:

— Идите ко мне! — не глядя на мои документы, говорит один прилизанный, но импозантный мужчина, и зовёт рукой к его столу.

— Д. Ф. Виньковецкая!

— Да. (Как определил?)

— Садитесь! Когда защитили диссертацию?

Ну, думаю, всё знают!

— В 1968–м.

— Посмотрим‑ка на ваш автореферат! — говорит этот человек, опуская губы рта, и раздвигает железный шкаф, стоящий за его спиной. В шкафу папки с маленькими книжечками–авторефератами. Все защищавшие обязаны были отослать свой автореферат в КГБ — и вот они тут! — на хранении, стоят аккуратно, по алфавиту, в несгораемых ящиках, по сторонам стен в железных, закрытых стеллажах. Быстро он вынимает мой. Ничего антисоветского в моём реферате нет про описание развития рельефа Казахстана — отобрать диссертацию за длинный язык? лишить учёности?