Исабель Альенде - Любовь и Тьма

Ближе к полудню зной жег, как раскаленная лава. Нигде не было даже жалкого кустика, чтобы укрыться. Увидев скальный выступ, он устроился в его тени, чтобы немного отдохнуть и перевести дух. «Черт возьми, не лучше ли повернуть назад, пока я не свалился с ног, совсем обессилев». Он вытер пот со лба и стал подниматься дальше, но уже медленно и с большими передышками. Наконец, увидев, как меж камней стекает вниз мутный и едва заметный ручей, он вздохнул с облегчением, в уверенности, что ручеек приведет его к убежищу Праделио Ранкилео. Он смочил водой волосы, обмыл шею и почувствовал жжение солнечных лучей на коже. Преодолев последние метры, он добрался до истока ручья и стал искать пещеру в зарослях кустарника и громко звать Праделио. Ответа не было. Земля вокруг была иссушена, вся в трещинах, кустарник — в пыли, отчего все вокруг казалось цвета старой глины. Раздвинув кустарник, он обнаружил проем пещеры, она была пуста: не было нужды входить внутрь, чтобы это понять. Он обошел пещеру вокруг, но следов беглеца не нашел; он предположил, что, видимо, тот ушел несколькими днями раньше: на выметенном ветром грунте не было ни остатков пищи, ни каких-либо следов человека. В пещере он нашел консервные банки и ковбойские книги с измятыми пожелтевшими страницами — единственное свидетельство того, что здесь кто-то был. Все это брат Еванхелины тщательно сложил, как и подобает человеку, привыкшему к военной дисциплине. Франсиско осмотрел эти жалкие остатки, пытаясь отыскать какой-нибудь знак или записку. Следов насилия он не заметил, поэтому сделал вывод, что солдаты беглеца не нашли, — несомненно, тот вовремя ушел, может быть, спустился в долину, и ему удалось уйти из округи, или же через горную гряду он попытался выйти к границе.

Франсиско Леаль стал листать книги. Это были популярные карманные издания с плохими иллюстрациями, приобретенные в лавках на книжном развале или в журнальных киосках. Интеллектуальная пища Праделио Ранкилео вызвала у него улыбку. Одинокий охотник Хопалонг Кассиди и другие герои американского Запада — мифические борцы за справедливость, защитники слабых от злодеев. Ему припомнился разговор в их прошлую встречу, гордость этого человека за оружие, которое он носит на поясе. Волшебные предметы — револьвер, портупея, сапоги, способные превратить любого невзрачного человека в хозяина жизни и смерти и обеспечить ему место в этом мире, были в распоряжении храбрецов из прочитанных историй — точно так же, как у него. Они были так важны для тебя, Праделио, что, когда ты остался без них, только вера в свою невиновность и надежда вернуть их назад позволили тебе выжить. Тебя заставили поверить, что у тебя есть власть: это вдалбливали тебе в голову шумные громкоговорители в казарме, тебе приказывали во имя родины — и переложили на твои плечи часть вины, чтобы ты не смог отмыть руки и был навсегда связан кровавыми цепями, бедняга Праделио.

Сидя в пещере, Франсиско Леаль вспомнил свое впечатление, когда единственный раз в жизни он держал в руках оружие. Отрочество его прошло без особых потрясений; учеба интересовала его больше, чем политическая борьба: такова, видимо, была его реакция на подпольную типографию и пламенные свободолюбивые речи отца Однако после окончания школы он оказался в небольшой экстремистской группе, привлекшей его мечтой о революции. Много раз он спрашивал себя, в чем притягательность насилия, этого неукротимого водоворота, увлекавшего за собой в войну и смерть. Ему было шестнадцать лет, когда вместе с партизанами-новичками его направили на юг в учебный центр для подготовки к какому-то загадочному восстанию и великому маршу неизвестно куда. Это жалкое подразделение, состоявшее из семи или восьми ребят, нуждавшихся в няньке больше, чем в винтовке, возглавлял командир тремя годами старше их; он был единственный, кто знал правила игры. У Франсиско не было желания внедрять идеи Мао в Латинской Америке: он не удосужился даже прочитать его труды, — его влекла обычная жажда приключений. Он хотел освободиться от опеки родителей. В готовности доказать, что он уже мужчина, однажды ночью он ушел из дома, не попрощавшись, с вещмешком, в котором были только нож разведчика, пара шерстяных носков и тетрадка для стихов. Его семья сбилась с ног в поисках Франсиско, обращались даже в полицию, а когда, наконец, узнали, почему он ушел, не находили себе места из-за этой беды. Смертельно уязвленный в самое сердце неблагодарностью сына, уехавшего из дома без каких-либо объяснений, профессор Леаль смолк и впал в депрессию. Облачившись в одеяние Девы Лурдской,[50] мать воззвала к небу, моля о возвращении любимого сына Это была огромная жертва для нее, следившей за своей внешностью, — в соответствии с модой, она удлиняла или укорачивала юбки, всегда знала когда нужно добавить защипы или сделать поменьше складок. Решивший вначале, опираясь на свой педагогический опыт, спокойно ждать самостоятельного возвращения Франсиско, профессор, увидев жену в белой тунике с небесно голубым поясом Девы Лурдской, потерял терпение. В неудержимом порыве он набросился на нее и стал срывать одеяние, громко порицая варварство, угрожая уйти из дома уехать из страны и из Америки, если она еще раз предстанет перед ним в этом нелепом виде. Затем, словно стряхнув с себя мучившее его беспокойство, он дал волю своему экспансивному характеру: собрался и уехал на поиски пропавшего сына День за днем он пробирался по козьим тропам, расспрашивая всякого, кто встречался на пути, и, пока он объезжал деревню за деревней, гору за горой, в его душе накапливался гнев и вынашивались планы отчаянной головомойки, которую он собирался задать своему мальчику в первый раз в жизни. Кто-то сказал ему наконец, что из лесу иногда доносится ружейная стрельба и оттуда обычно приходят немытые юноши и просят еды или воруют кур; но никто на самом деле не верил, что речь идет о первых попытках создать революционное движение в масштабе всего континента, скорее, какая-нибудь еретическая секта, вдохновленная религиозными учениями из Индии, — здесь было много похожих. Профессору Леалю оказалось достаточно этих сведений, чтобы найти партизанский лагерь. Увидев, как они, одетые в лохмотья, грязные и длинноволосые, искусанные осами и другими горными насекомыми, едят фасоль и сардины из старых консервных банок и тренируются с одной винтовкой времен первой мировой войны, у него вдруг прошла ярость, и сердце захлестнула волна сострадания, всегда свойственного его душе. Как дисциплинированный член политической партии, он склонялся к мысли, что насилие и терроризм суть стратегические ошибки, и прежде всего в стране, где социальные изменения могут быть достигнуты другими средствами. Он был убежден: эти вооруженные группки не имели ни малейшего шанса на успех. Эти юноши только добьются вмешательства регулярной армии и станут жертвами бойни. Революция, говорил он, делается народом, который пробудился и осознал свои права и силу, который способен воспринять свободу и двинуться вперед, она не делается семью играющими в войну мальчиками из буржуазных семей.

Франсиско сидел на корточках перед небольшим костром, где грелась вода, когда из-за деревьев появился незнакомый человек. Это был одетый в темный костюм и галстук старик, весь в пыли и репейнике, с трехдневной бородой и спутанными волосами; в одной руке он нес маленький черный чемоданчик, другой опирался на сухую ветку. Мальчик с удивлением встал, его товарищи последовали его примеру. Франсиско понял, кто это был. Он помнил отца громадным мужиком со сверкающими глазами и голосом оратора, но никак не изможденным и грустным человеком, с прихрамывающей походкой, согбенной спиной, в ботинках, облепленных комьями земли.

— Папа! — успел он вымолвить, но голос у него сорвался.

Уронив самодельный посох и чемоданчик, профессор Леаль раскрыл объятия. Сын перепрыгнул через костер и, пробежав мимо удивленных товарищей, прижался к отцу, и тут же заметил, что не может уткнуться ему в грудь: он стал на полголовы выше и намного шире в плечах.

— Тебя ждет мать.

— Я иду.

Пока мальчик собирал пожитки, профессор воспользовался возможностью и обратился к остальным с речью, объяснив им, что если они хотят делать революцию, то нужно соблюдать определенные нормы и никогда не действовать необдуманно.

— Мы не действуем необдуманно, мы — маоисты, — сказал один из них.

— Вы — сумасшедшие. То, что подходит китайцам, здесь не срабатывает, — категорически заявил профессор.

Позднее эти юноши уйдут в горы и сельву[51] и будут оставлять после себя пули и азиатские лозунги в селах, забытых латиноамериканской историей. Уводя сына из лагеря, профессор не мог этого даже предположить. Видя, как отец и сын уходят обнявшись, подростки только пожали плечами.

Пока они ехали на поезде, отец лишь молча наблюдал за Франсиско. А когда они прибыли на свою станцию, он коротко, в нескольких словах, высказал ему то, что тяжелым грузом лежало у него на сердце.