Игорь Губерман - Чудеса и трагедии чёрного ящика

Спешу оговориться: медицинская часть учения Фрейда совсем не была врачебно бесперспективной. Вовсе нет: прежде чем назначить лечение, любой невропатолог тщательнейшим образом выслушивает рассказы больных, ибо от вида душевной «занозы» сплошь и рядом зависит характер лечения. Разработанный психоаналитиками метод расспросов и восстановления мысленных цепочек болезненной психики вполне нужен врачам и может использоваться ими.

Однако вытекшая из необычных (спорных, но плодотворных) психологических идей, эта лечебная методика представилась последователям – Фрейда, законченным, единственным и последним методом, уже не содержащим в себе обещаний развития и изменения. А в любой науке окончательность – символ и синоним тупика.

Интересно, что об этом догадывались уже ученики Фрейда. Впрочем, они облекали свое подозрение в почтительную форму: как же так, Фрейд все сделал сам и не оставил ничего, что могли бы открыть мы. Эта непохожесть на обычные пути науки настораживала не зря – дальше действительно было некуда идти.

Но вернемся к биографии. Первые выступления Фрейда были встречены бойкотом и насмешками. Он был готов к этому, готов «к участи предшественника, по необходимости потерпевшего неудачу». Он продолжал лечить, делал, интересные психологические открытия (порой надуманные, порой весьма зоркие), часто выступал и в речах своих (дальше слова его друга и биографа) «любезным и вкрадчивым тоном занимательного собеседника сворачивал шею официальной психологии». В мужестве и бескомпромиссности ему нельзя было отказать.

После первой мировой войны пришел триумф, идеи уже никто не пытался оспаривать, хотя именно их-то и следовало обсуждать: любая наука терпима к временному разнообразию гипотез. Но хлынувший поток последователей безошибочно подхватил, как это и водится, спорное следствие – сам метод, и психоанализ, подтверждаемый цитатами из «самого», вошел в широчайшую практику врачевания.

Есть в биографии Фрейда времен успеха одна любопытная деталь: психоанализ особенно широко распространился в Америке, куда Фрейд был приглашен, ненадолго съездил и был встречен как пророк. Окружен почетом, лестью и поклонением. Все наперерыв пытались рассказать ему, как велик его метод. В последующие годы, несмотря на многочисленные приглашения, Фрейд категорически отказался еще раз посетить своих последователей. Недоумение учеников и биографов породило догадку, которая кажется очень правдоподобной: отказ объяснялся научной добросовестностью Фрейда, его нежеланием принимать поздравления от людей, которые поняли его слишком примитивно, прямо. Как религиозную догму, а не идеи для творческого переосмысления.

В тридцать восьмом году в Вену вошли фашисты. Фрейд оказался в гетто. Его библиотека была отобрана, имущество конфисковано. Последователи собрали деньги на выкуп. Нацисты выпустили самого Фрейда, а четыре его сестры погибли в газовых камерах. Еще год Фрейд прожил в Лондоне. Умер он, как умирают ученые: не дописав слово в последней книге.

Имя Фрейда неразрывно связано с поисками подсознательной части работы мозга. Он первый обратил внимание на решающую важность подсознания его, наметил первые закономерности причудливого сплетения стремлений, эмоций, инстинктов и разума, рождающих поведение и состояние человека. Он привлек интерес психологов к проблемам бессознательного.

Большая химия мозга

Взламывать пружины здорового рассудка человечество научилось гораздо раньше, чем успокаивать мозг буйствующий. Здесь будет рассказано о длинных и непрямых путях многообещающей молодой психохимии.

Душа – таинственный предмет.

И если есть душа, то все же

Она не с крылышками, нет!

Она на колбочку похожа…

Сжимаясь ночью от обид,

Она весь день в огне проводит.

В ней вечно что-нибудь кипит,

И булькает, и происходит:

Взрывается и гаснет вновь,

Откладывается на стенки.

И получается любовь,

И боль, и радость, и оттенки.

Кушнер

В основе каждой уродливой мысли, лежит изуродованная в химическом отношении молекула.

Джерард (биохимик)ПСИХИКУ ВЗРЫВАЕТ ЛЕКАРСТВО.НАРКОТИКИ И МИРАЖИ

В предпоследний день февраля тридцать третьего года в Берлине загорелся рейхстаг. Когда в сентябре начался шумливый, тщательно и подло организованный процесс, на скамье подсудимых среди других обвиняемых сидел странный человек – единственный, кто не пытался защищаться. Якобы голландский коммунист Ван дер Люббе. Он со всем соглашался, сидел, безвольно уронив голову, и лишь два раза поднял ее, чтобы пробормотать: «Другие…» На большее у него не хватало сил. Хлеб в камеру ему приносили отдельно, завернутым в бумагу, на которой было написано его имя (остальные заключенные сами брали хлеб с общей тарелки). К разговорам и расспросам он оставался безучастен, на заседаниях суда конвойные вытирали ему нос, как ребенку, – он ни на что не обращал внимания, однажды только громко заявив, что слышит какие-то голоса. Сообщение о смертном приговоре он принял безразлично. Двигался, как живой автомат, ни единого признака личности, характера, воли, желания жить не проявлял. Впоследствии имя его всплыло снова – уже на Нюрнбергском процессе. Свое мнение излагал суду врач-эксперт по наркотическим средствам:

«Если физически и духовно здоровому человеку давать дозу скополамина в четверть или в половину миллиграмма, то он вскоре совершенно потеряет интерес к окружающему миру и полностью оскотинится. Его мозг как будто парализуется и впадет в постоянную одурь».

Фашисты были не единственными, кто применял для судебной фальсификации наркотические средства. В разных странах в разное время известны были процессы, на которых подсудимые вели себя странно и безвольно – покорно сознавались в несуществующих преступлениях, безропотно подтверждали чудовищные обвинения и безучастно отправлялись на казнь. В странах Латинской Америки полиция вообще широко пользовалась скополамином для допросов – безразличие к будущему, скованность воли мешали предполагаемым преступникам отрицать вину, облегчая работу охранки. А в меньших дозах скополамин (это химический родственник широко известного атропина) с давних пор успешно применялся как лекарство.

Атропиновые психозы были детально изучены лишь в середине нашего века, хотя известны они с давних времен. Из дурмана, белены и белладонны – растений, содержащих алкалоид атропин, – изготавливалось питье для религиозных церемоний, шаманских фокусов и знахарских обрядов. Зрительные и слуховые галлюцинации, спутанность и затемнение сознания, причудливые поступки и действия сопровождают это отравление психики. Больные что-то ловят в воздухе, стряхивают с одежды, жуют, порываются бежать, произносят отрывистые и несвязные монологи.

Старая врачебная мысль о том, что все есть яд и все есть лекарство, в отношении атропина очень точна. Но и большинство других сегодняшних средств химического вмешательства в психику часто попадало к ученым от колдунов и знахарок разных народов, употреблявших наркотический яд как душевное лекарство – от тягот, неприятностей, страхов повседневной жизни, – чтобы забыться и получить хоть в видениях необходимую долю радости. Основные среди таких наркотиков – опиум, мескалин и гашиш. Но если расслабляющий, снимающий тревоги и заботы, исподволь, но стремительно разрушающий организм опиум был известен и изучен сравнительно давно, то другие наркотики попали к ученым значительно позже. Лишь в конце прошлого века началось изучение психических ядов. Биографии нескольких из них довольно интересны.

Гашиш – обработанные верхушки побегов особого вида конопли. Наркотик этот был известен еще за двадцать семь веков до нашей эры – тогда жил один китайский император, памятный до сих пор своими трудами по фармакологии. Он-то и оставил первое описание действия гашиша. Приблизительно с тех времен и появились уважительные прозвища этого наркотика: «Освободитель от греха», «Дающий свет», «Проводник среди тяжестей». Последнее особенно точно говорило о значении дурмана для человека, измученного ежедневным изматывающим трудом.

В средние века о наркотике заговорили со страхом. Появилась тайная мусульманская секта убийц – ей платили дань многие эмиры и султаны Востока, вожди армий крестоносцев и другие владыки, окруженные бандой бдительных телохранителей, но не защищенные от странных одиночек, в полном сознании открыто убивавших людей и радостно отправлявшихся на казнь. Это и были члены секты. Глава ее – сирийский князь из крохотного горного селения – требовал дань от самых могущественных владык, а к отказавшим посылал всепроникающих убийц. О секте этой подробно написал впоследствии Марко Поло. Властитель секты вербовал юношей и давал им испробовать гашиш. Одурманенных уносили в сад, где причудливые счастливые галлюцинации рисовали им красивых женщин, волшебную музыку и прочие воображаемые радости. Пришедшим в себя объяснялось, что они видели рай, в который попадут немедленно после смерти, выполнив задание князя. Вот почему с такой готовностью шли на верную гибель эти обманутые убийцы. Их называли федаи – обреченные.