Катрин Панколь - Я была первой

Ты меня не слышишь и продолжаешь свою безу­держную гонку. Мы ныряем под своды улицы Риволи. Стеклянные шары фонарей отражают солнечный свет, наполняя улицу оранжевым сиянием. Порав­нявшись с отелем Интерконтиненталь, мы скользим по керамическому покрытию, где сложным образом переплетаются разноцветные квадраты и ромбы. Я замедляю шаг, чтобы разглядеть прихотливый узор. Мне надоело за тобой мчаться, надоело участвовать в этом бессмысленном забеге.

Я предлагаю: «Пойдем ко мне, я налью тебе чаю, горячего ароматного чаю. Мы поговорим, отдох­нем, ляжем на кровать, прижмемся друг к другу. Мне столько всего нужно тебе рассказать. Я висну на твоей руке, но ты все так же летишь на всех па­рах. Безумная гонка продолжается.

Ты не спрашиваешь устала ли я.

«Ну пойдем же, – упрямо продолжаю я. – Я выби­лась из сил, у меня ноги болят. Куда мы вообще идем?»

Ты, не оборачиваясь, хватаешь меня за руку и крепко прижимаешь к себе, заставляя шагать в своем темпе.

Я покачиваюсь, но ты не позволяешь мне упасть, поддерживаешь меня за талию, и мы как сумасшед­шие летим дальше. Я попыталась рассказать тебе о вчерашнем ужине, но ты меня не слышал. Ты был в глубокой прострации, витал далеко-далеко. Я стара­юсь под тебя подстроиться, придерживаю сумку, что­бы она не соскользнула с плеча, и следую за тобой.

Я хочу вновь обрести былое чувство увереннос­ти. Я помню как твердой и легкой походкой шагал вместе с нею по улицам Парижа и, казалось, весь мир принадлежит мне.

Знакомая история. Бывают дни, когда я ощущаю себя королем мирозданья, сильным и непобедимым. В такие дни я готов поднять ее на руки и унести на край вселенной. Я такой же как все, и даже лучше. А потом вдруг что-нибудь случается, такой вот дурац­кий ужин у родителей, или вовсе сущий пустяк. Сто­ит мне наткнуться на собственное отражение в вит­рине магазина и обнаружить, что сзади торчит непослушная прядь, или воротник рубашки вылез из-под пиджака, или плащ весь помялся, стоит мне поймать на себе чей-то взгляд, чью-то улыбку, и я те­ряюсь. Я как будто разучился ходить, разучился быть победителем. Все кончено. Я уже ни в чем не уверен. Мне начинает казаться, что окружающие смотрят на меня сочувственно. Я вдруг становлюсь тяжелым, не­уклюжим, категоричным. Короче, жалкий тип. Так и хочется встать у стены с протянутой рукой. Помоги­те мне, несчастному, подкиньте франк-другой! Судыри-сударыни, не откажите мне, бедному. Так бы и провалился сквозь землю. Это невыносимо, я сам се­бе противен… Понимает ли она что со мной происхо­дит? Понимает ли с каким жалким типом связалась?

Ты все так же держишь меня за талию, подталки­ваешь, ограждаешь от идущих навстречу. Ты смот­ришь прямо перед собой и тащишь меня вперед как буксир. Потом внезапно тормозишь, и прислонив меня к стенке, наваливаешься на меня всем телом. Ты хватаешь меня за подбородок, заставляя смотреть те­бе прямо в глаза, и глядя на меня своим мрачным не­истовым взглядом, начинаешь целовать. Ты до боли терзаешь мои губы, прямо на улице, не стесняясь прохожих. Ты расстегиваешь мою куртку, задираешь футболку, теребишь груди.

– Не надо, нас все видят, – тихонько прошу я, вырываюсь, поправляю одежду.

– Тебе стыдно? Стыдно, что тебя увидят вместе со мной?

– Нет… Прошу тебя, перестань. Перестань.

По улице Риволи снуют машины. Туристы ловят такси, но те преспокойно проносятся мимо, невзи­рая на все протесты. Удрученные туристы что-то кричат им вслед по-английски, пo-японски. Не­сколько пожилых дам выходят из-под вывески «Ан­желина» с коробками пирожных в руках. Все из себя чистенькие, напудренные. Рядом с ними, такими не­порочными, я вдруг ощущаю себя ужасно грязной, ведь меня только что прилюдно раздели.

– Я устала… Ты идешь слишком быстро! Может, поймаем такси?

– Забег продолжается. Ты обогнал меня на целый метр, но не замечаешь этого. Ну и беги себе, мне на­доело за тобой гнаться.

Ей стыдно, это ясно. Она считает, что я рехнулся, хочет меня разговорить, успокоить, понять. Я не прошу понимания. Я стою больше, чем все мужчи­ны, идущие нам навстречу, чем все мужчины, повст­речавшиеся ей в жизни. Я не нуждаюсь в ее снисхож­дении. Я хочу, чтобы она любила меня как любят победителей. Я лучше других, лучше тех, других, ко­торые не удостаивали ее взглядом. Она не знает это­го, но я ей докажу. Женщины все время требуют до­казательств, подтверждений любви. Только она и я! Она и я! Иногда я ненавижу ее за все, что с нею бы­ло до меня. Мне хочется побить ее, задушить, чтобы ее последний удивленный взгляд достался мне.

Жалкий тип! Она знала стольких мужчин, до тебя.

Все они засыпали ее подарками, деньгами, водили ужинать в лучшие рестораны. Ты не катишь! Я возьму кредит в банке, и мы заживем на широкую ногу. Она получит все, что пожелает. Так и поступим. Отныне все ее проблемы я целиком и полностью беру на себя.Ты резко останавливаешься, и я хватаю тебя за руку, чтобы ты опять не пустился бежать. В знак примирения я трусь щекой о твой рукав. Ты выдер­гиваешь меня из толпы, и мы вместе прячемся за каменной колонной.

– Начиная с сегодняшнего дня я буду тебя содер­жать. Я так решил. За все буду платить я. Мы сни­мем большую квартиру и будем жить вместе…

– Ты с ума сошел! Я не хочу быть содержанкой! Мне не нужны твои деньги.

А потом, при виде этой шумной, грубой толпы, у меня вдруг вырывается:

– Вот видишь, ты опять принялся за старое! Ты себя не контролируешь!

Вот тут-то она тебя и окликнула, эта высокая брю­нетка. Ты уже придумал что сказать в оправдание, но она выкрикнула твое имя, и ты обернулся, отчего все возражения так и застыли у тебя на губах. Она маха­ла тебе рукой, стоя у книжного магазина Галиньяни. Мы ринулись ей навстречу, рассекая толпу. Она ки­нулась тебе на шею, поцеловала тебя. Ты нас позна­комил, но ее имя вылетело у меня из головы. Мне со­вершенно не хотелось слушать ваш разговор. Я была изнурена и полна отвращения. Единственным моим желанием было остаться одной. Просто в покое, по­дальше от тебя. Я сказала, что пойду поброжу по ма­газину, посмотрю книжки, и бросила вас у кассы. Она что-то оживленно тебе рассказывала, отчего твой взгляд смягчился. Ты расслабил плечи и при­слонился к стене, чтобы передохнуть.

В какой-то момент я даже услышала как ты сме­ешься своим громовым смехом, причем смеешься весело, от всей души, без тени ехидства и презре­ния. Я удивленно обернулась, но ты меня не заме­тил. Нетрудно догадаться, что в эту минуту я страш­но ревновала.

Я вернулась к кассе с книжкой в руке, большим подарочным изданием, посвященным Делакруа и его пребыванию в Марокко. То была роскошно ил­люстрированная и весьма недешевая книга. Ты сра­зу это понял и ринулся платить. Я тихонько оттолк­нула тебя со словами «не надо, прошу тебя, могу я сама себе сделать подарок?» В ответ ты грозно про­шипел: «Когда ты со мной, за все плачу я, понятно? За все плачу я!» И швырнул банкноты в сторону кас­сы. Я их отодвинула и достала чековую книжку.

Я сделала это деликатно, но высокая брюнетка за­метила мой жест, и когда я наклонилась выписать чек, тихо обратилась к тебе, в полной уверенности, что я ее не услышу. Но я все прекрасно слышала, я прекрас­но уловила ее слова, предназначенные не мне.

– А эта? – ехидно спросила она. – Она тебя, что, выдерживает? Неужели ей это удается? Неужели на­шлась женщина, способная тебя выносить?

Она рассмеялась и повисла у тебя на шее. Этим характерным движением она явно хотела показать, что когда-то ты нераздельно принадлежал ей.

Что я после этого могла сказать? Что мне остава­лось делать?

Мы вышли на улицу. Твоя лихорадка спала. Те­перь мы шагали медленно. Мы уже не рассекали толпу, мы плавно в нее влились, растворились сре­ди туристов, бродящих с путеводителем в руке, де­тей, весело ныряющих между туристами, родите­лей, гуляющих под ручку, разглядывая витрины и подставляя лицо ласковому майскому солнцу. Мы шли рядом, шли порознь, не глядя друг на друга.

Ты вырвал у меня книгу, хотел нести ее сам. Я не возражала. Я вдруг почувствовала себя такой сла­бой. Еще никогда я не была так близка к поражению.

Мы шли рядом. Я понуро смотрела под ноги.

Еще вчера я была такой сильной, такой воздушной, я была так уверена, что нам с тобой предстоит долгое триумфальное восхождение. Вчера я была убеждена, что во всех наших проблемах повинна я одна, что я от­вергала твою любовь по собственной глупости, безо всякой причины. Вчера я была такой храброй, такой от­важной. Мне удалось одолеть врага, моего извечного страшного врага. Я, наконец, созрела для абсолютно но­вой любви. Только ты и я – все прочее казалось несуще­ственным. Смертоносные призраки остались позади.

Но сегодня, шагая рядом с тобой под сводами улицы Риволи, я уже ни в чем не была уверена.