Мишель Фейбер - Близнецы Фаренгейт

Сквозь щелку в двери спальни пробивался из коридора бледный, антикварный какой-то свет. Родители Ильдико всегда были людьми состоятельными, даже и до того, как Венгрия торопливо сдернула истершийся до дыр Железный Занавес. Жилище их представляло собой монстра в венском стиле — охотничий домик девятнадцатого века, упрятанный внутрь бунгало с тремя спальнями, затейливое шварцвальдское пирожное, завернутое в бумажку из-под хрустящих хлебцев.

Тишина вокруг стояла мертвая. Обычно, когда Морф приезжал сюда в гости, по дому разлетались из дряхлой акустической системы рулады Паваротти или Каррераса. Отец Ильдико принадлежал к числу тех, кто свято верит, что никаким компакт-дискам никогда не дотянуть до уровня богатого, естественного звука, порождаемого старомодным винилом, — особенно, если звук этот исходит из русской работы колонок величиной с транспортный контейнер. Человек глуховатый, он запускал своих импортных теноров на полную катушку, однако сейчас даже шелеста каких-либо арий слышно не было.

Морф сел в постели. Из одежды на нем только и осталось что футболка с трусами. Голова немного кружилась да и слаб он был, как новорожденный котенок.

— Ильдико, — негромко позвал он.

Она появилась в дверном проеме почти мгновенно, держа в руках большую наполненную кофе кружку, изображающую белку.

— Врачиха приходила, — сообщила она. — Вколола тебе обезболивающее и что-то от рвоты. Сказала — мигрень.

— Концерт…

— Давно закончился. Тебя подменил Золтан из «Ферфиака».

— Золтан? Да ему же только на почте штемпелем по конвертам стучать, душу из них вытрясать…

— Может, и так. Но его поставили вместо тебя. Сейчас они уже к Братиславе подъезжают.

— К Братиславе? Как это? — Он сбросил ноги с кровати на пол, попробовал встать, но обнаружил, что всего только двух конечностей для такого подвига маловато.

— Да ведь уже почти сутки прошли, — сказала Ильдико и немного раздвинула шторы. Из окна хлынул несомненный дневной свет. На полу заиграл коричневато-золотистыми красками коврик из крашенной овчины. Морфей обнаружил, что теперь ему по силам справляться с такими штуками, что солнечный свет уже не выходит из пределов терпимого. Хотелось пить да и есть тоже — не сильно, хотя в животе у него было пусто, как в большом барабане.

— Мне нужно попасть в Братиславу, — сказал он.

На бедре, там, где вошла игла, осталась корочка запекшейся крови. Никакой врачихи Морфей напрочь не помнил, хотя смутные воспоминания о том, как он появился в доме родителей Ильдико, у него сохранились: восторженный лай собаки, смущение, которое он испытывал, когда его чуть ли не волоком перетаскивали через порог, его обмякшие руки, свисавшие с плеч крошечных пожилых супругов, сюрреалистических проход вдоль книжных полок, заставленных Гёте и антикварными вещицами, стены, увешанные головами антилоп и тиковыми рамками с вязанными крючком сельскими сценами, дверь «гостевой» спальни с фотографией улыбающейся выпускницы на ней, пустой пластмассовый аквариум для рыбок, который ему выдали, чтобы было куда блевать, и божественное облегчение от того, что он, наконец, неподвижно лежит в тепле и темноте.

— Давай сначала посмотрим, сумеешь ли ты до уборной добраться, — предложила Ильдико. Она стояла перед ним с беличьей кружкой в руках, спокойная и счастливая. Ильдико всегда испытывала радость, снова увидев свою прежнюю комнату, напоминавшую ей, что теперь она ведет жизнь, полную бессистемного минимализма.

— Я у твоих родителей в прихожей на ковер наблевал, — внезапно вспомнил Морфей.

— Не волнуйся, его это только украсило, — сказала Ильдико. — К тому же, у них теперь одни новые цихлиды на уме.

Морф представил себе господина и госпожу Флепс: как они сидят в гостиной, забыв про Паваротти, и неотрывно, с завороженной набожностью вглядываются в новых заграничных рыбок. Он хмыкнул и разрешил себе повалиться назад, на одеяло.

— А ты очень мило смотришься в большой кровати, — сказала Ильдико, вытягивая из-под Морфа покрывало и укутывая его.

— Я чувствую себя, как… в общем, хоть в гроб просись, — простонал он, однако фразочка эта, похоже, у венгров хождения не имела, поскольку Ильдико ответила:

— Боюсь, гроба в доме родителей не найдется. А как насчет чашки куриного бульона?

— Просто… кофе, спасибо.

— Может, лучше чая — в такой же вот белке? Дорогого английского чая, который мой отчаюга-отец купил в семьдесят седьмом на черном рынке? С тех пор, он так и дозревает в жестянке, тебя дожидается.

Морф устало закрыл глаза:

— Моя группа меня бросила, — произнес он голосом, глубоким, как Ад.

К вечеру Морфей был уже на ногах. Из комнаты, в которой расположились благодушно участливые госпожа и господин Флепс, сверхдружелюбная немецкая овчарка и уже освоившиеся на новом месте тропические рыбки, он поговорил по телефону с Цербером.

— «Слэйеры» всем осточертели, — с сильным эрширским акцентом уверил его Церб. — Старичье. Мы их побьем по всей Европе.

— А как же я? — спросил Морф.

— А вот ты их и прикончишь. Догоняй нас, как сможешь. До встречи в Гоморре! — Церба несло, в крови его бушевал адреналин. С минуты на минуту ему предстояло выйти на братиславскую сцену и голос его звучал так, точно он летел на огромной приливной волне всеобщего обожания, — или повстречал торговца кокаином и не устоял перед соблазном.

— Ну, как они там справляются? — спросила Ильдико, когда Морф положил трубку.

— Не знаю, — ответил он. — Вроде, неплохо.

Теперь он уже испытывал настоящий голод, однако высиживать обед из трех блюд под пристальными взглядами родителей Ильдико, собаки, двух святых Эль-Греко и лисьей головы ему не хотелось.

— Я отведу тебя в одно местечко, там и перекусишь, — прошептала Ильдико и быстренько убедила родителей в том, что «Миклошу» необходим свежий воздух.

Они вышли из дома под слепящее лампы крыльца и, оступаясь, добрели до освещенной луной главной улицы. Ноги Морфа работали, как новенький, недавно купленный и ни разу еще не ломавшийся механизм. Морф поглядывал на небо, здесь оно было чище, чем в городе. Созвездия казались неузнаваемыми, нисколько не похожими на те, что всходили над домом его родителей в Эршире.

В конце улицы стоял продуктовый магазин, уже закрытый, и таверна под названием «Блага». Они вошли, уселись за столик, удвоив тем самым число серьезных, пришедших, чтобы поесть, посетителей, — впрочем, у стойки расположилось еще с полдесятка клиентов, пивших вино и пиво. Трио местных музыкантов — аккордеон, гитара, ударные — играло ограниченные его возможностями аранжировки поп-стандартов. После появления Морфа и Ильдико музыканты решили, что демографические показатели таверны «Блага» изменились в мере, достаточной для того, чтобы переключиться с «Абба» на «Ю-Ту». Девушка с кошачьими глазами, когда-то учившаяся с Ильдико в школе, подошла, чтобы принять заказ.

— Галушки «Шомлои», — сказала ей, не заглянув в меню, Ильдико.

— Рагу «Бачкаи», — сказал, поколебавшись немного, Морф.

— Ты уверен? — прошептал Ильдико. — Не рано ли? Тебя все-таки рвало.

— Дух превозмогает плоть, — ухмыльнулся он.

Пока им не принесли заказанное, ансамблик исполнял музыку «Ю-Ту», а потом заиграл дуэтом «Ничто не сравнится с тобой»[14]. Морфей смотрел, как Ильдико отправляет в свой совершенный рот кусочки торта с ванильным кремом; Ильдико смотрела, как Морфей поглощает жареное мясо в томатном соусе. Посетители таверны «Блага» время от времени поглядывали на Ильдико Флепс и ее длинноволосого дружка из Шотландии, это которая в Англии.

— Твоих родителей не волнует, — спросил Морф, проглотив очередной кусок мяса, — что мы не женаты?

— Конечно, волнует, идиот, — ответила она и облизала испачканные сахарной глазурью пальцы.

— Так давай поженимся, — предложил он.

Стоявшие у бара немолодые мужчины разразились веселыми возгласами, вразнобой зааплодировали. Морфей решил, что это они демонстрируют музыкантам свое одобрение.

— Идиот, идиот и еще раз идиот, — улыбнулась, покачав головой, Ильдико. — Пойдем лучше, потанцуем.

И она потянула его за плечо, поднимая на ноги.

— Меня все еще пошатывает после лекарств, — прошипел он ей на ухо, когда она притянула его поближе к себе. Аккордеонист начал робкое вступление.

— Буду тебя поддерживать, пока не подействует жаркое, — прошептала она в ответ.

Ансамблик снова играл полным составом — медленную, в темпе вальса аранжировку «Доброго берега Лох-Ломонда»[15].

— Я такие штуки танцевать не умею, — встревожено пробормотал Морф в волосы Ильдико.

— Ты просто держись за меня покрепче, — сказала она ему прямо в ухо, в то, что слышало лучше. — Закрой глаза и представь, что мы с тобой в постели.