Мариуш Вильк - Волок

На Островах Света доживает свой век одна. Летом помогает на монастырской кухне, зимой вышивает для монахов, еще любит петь в церковном хоре, смотрит по телевизору бразильские сериалы (в чем потом исповедуется) и опасается беса. Дала мне прочитать книгу Лихачева, в которой слово «бес» было везде вымарано черным.

Из-за Светы выглядывает Валентина Васильевна. Бабуля едва ноги передвигает, но за морошкой доковыляет аж до Муксалмы, соберет на тамошних болотах ягоды и с двумя полными ведрами вернется обратно: в общей сложности более сорока верст… А все затем, чтобы радоваться: сыночки (оба пьют по черному) с похмелья морошки поедят. Мать тащит на себе все хозяйство, четырех коров и двух быков, а у сыночков одна забота — как бы картошку вынести да продать так, чтоб мать не заметила. В прошлом году даже семенную продали, так что Васильевне пришлось у соседей просить.

Васильевна сама на рыбалку ходит. Сыночкам свежей рыбкой угодить, а заодно накормить девять котов. В Бога она не верит, верит, что умрет, и никакой жизни после смерти там не будет. Живет ради сыновей, хотя это говнюки, мечтает о внуках, а на болезни нет времени… У Васильевны мы каждую осень покупаем бычий язык.

Для начала налимья икра и брага из чаги.

Потом пришла Надежда Александровна и села рядом с Валентиной Васильевной. Надежда Александровна осталась старой девой, с претензиями. Дочь дирижерши петербургской филармонии, сосланной в 1934 году на Беломорканал и руководившей там лагерным оркестром, первая скрипка которого играла некогда в Вене. В музее Медгоры я видел афиши ее концертов.

Надежда Александровна родилась на Островах — мамочка преподавала здесь пение в школе, до самой смерти (два года назад) — здесь выросла под ее суровым надзором и здесь работает в библиотеке, отсюда наше близкое знакомство. Александровна раз в два года ездит в Питер, чтобы — как она говорит — наверстать упущенное: концерты, выставки… Потом возвращается и рассказывает, рассказывает, рассказывает. Словом, живет тем, что видела на берегах Невы, до следующей поездки.

Пинагорский пришел с женой, мышкой в его лапах. Пинагор — один из «подшитых» депутатов нашей Соловецкой думы, иначе говоря: сидит на «торпеде». И как каждый «зашитый» алкоголик, злой как черт, особенно когда при нем пьют… Недавно Пинагор собирал подписи под петицией о ликвидации территориального самоуправления на Островах, потому что лучше быть сытым и не думать, чем голову ломать на голодный желудок. Пинагор на политике зубы съел.

Заглянул на минутку и Фокин. На минутку, потому что спешил, как всегда. Фокин — трудоголик. Я как-то его попросил разобрать старый сарай, обещал почасовую оплату, так он себе часы на шею привязал на резинке — и давай доски ломать. Через пятнадцать минут жилы у него на шее набухли, лицо посинело, глаза из орбит полезли и если бы не Вероника, кто знает, может, и задохся бы.

Фока хитрый. Однажды прибежал ко мне сообщить новость — мол, будет креститься. Я вытаращил глаза.

— Зачем, Фока?

— Так ведь даром.

Из приглашенных только Брат не пришел. Брат сейчас кресты режет за доллары для «новых русских», потому что, да будет вам известно, у «новых русских» новая мода — на поклонные кресты в огороде. Кто больший поставит, тот главнее. Брат себя ценит, за десятиметровый крест берет пятнадцать тысяч баксов, в пересчете — тысячу долларов за погонный метр креста. Неудивительно, что на банкеты у него времени нет.

Петровича я не приглашал, Петрович уже много дней в запое по уши. Николашин, может, и сам бы пришел, да беда в том, что Николашин из запоя не вышел, вернее вышел, но на ту сторону… Морозов бы, наверное, тоже забежал, да на Новый год слетел с «торпеды», и сердце у него не выдержало. Теперь они лежат рядом на соловецком погосте и ждут Петровича — при жизни-то пили на троих.

Под занавес появилась Шабуня, наша новая глава администрации. Глава она уже второй год, а раньше преподавала географию в школе. Благодаря своим габаритам, за столом всегда занимает больше всего места и соблазняет чужих мужей (собственный ее бросил) в пику женам.

— Ты снова поправилась, — приветствовал ее Пинагор.

— Милый мой, еще царица Екатерина Великая заметила, что для женщины важны рост, вес и бюст.

На столе между тем появилась сельдь «под шубой», пельмени с украинской солонинкой, налим, запеченный с чесноком, водка, вино — кто что любит… А еще соленые грузди, квашеная капуста провансаль и по-азербайджански (острая), бычий язык с черносливом. На десерт сыр с оливками и хлебный квас, а также клюквенное варенье и чай.

За столом спорили, что быстрее стареет — тело или дух.

Потом запели.

31 марта

День делается ощутимо длиннее. В восемь за окном светлеет, в полдевятого уже видна Бабья Луда: черные силуэты деревьев на острове и белый фон Белого моря. Потом белизна разливается-разливается по самый горизонт и сливается с небом, словно в банке молочного стекла. А в банке этой — Соловки, картинка в стеклянном шаре, русский сувенир: деревья заиндевевшие и сугробы по пояс, валуны монастыря, точно остекленевшие на морозе, снежные хлопья падают на лицо и… не тают.

Валуны, огромные камни, словно выколотые глаза земли.

Примечания

1

Книга М. Вилька; рус. пер. — М.: НЛО, 2006. Ред.

2

Ежи Гедройц, основатель и главный редактор журнала «Культура», издававшегося в городке Мезон-Лаффит, неподалеку от Парижа. Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.

3

Адам Малыш — польский чемпион по прыжкам на лыжах с трамплина.

4

Большой Брат — знаменитое реалити-шоу.

5

Луда — небольшой, лишенный растительности остров, или каменистая мель.

6

Русско-английский словарь-дневник Джемса был обнаружен в 1847 году доктором Гамелем в Бодлеянской библиотеке в Оксфорде. В конце XIX века рукописью заинтересовался российский ученый Павел Симони, но заказанная им копия оказалась выполнена столь небрежно, что публикация блокнота потеряла смысл. Лишь фотокопия рукописи, полученная из Оксфорда в 1935 году, позволила академику Борису Ларину прочитать и издать блокнот Ричарда Джемса в 1959 году в Ленинграде. М.В.

7

«Бей! Убей!» (польск.)

8

Хлебня — пекарня (устар.).

9

Даниэль Бовуа (р. 1938) — французский ученый и публицист, автор исследований, посвященных истории Восточной Европы.

10

Хотя Самуэль Линде в своем «Словаре польского языка» трактует слова «ruski» и «rosyjski» как синонимы, а трехтомный «Словарь польского языка» 1978 года допускает в повседневной речи замену слова «rosyjski» словом «ruski». М.В.

11

Шаламов в письме к Солженицыну утверждал, что до 1939 года слово «зэка» не склонялось. М.В.

12

Брат — один из жителей Соловков, описанный М. Вильком в его книге «Волчий блокнот» (2006) — бывший архитектор, ныне резчик поклонных крестов.

13

Тайбола — глухой, труднопроходимый лес; необитаемая исконная глушь от Архангельска до Печоры.

14

Иван Лукьянович Солоневич (1898–1953) — русский мыслитель, писатель, журналист и общественный деятель. Опыт пребывания в Беломорско-Балтийском лагере был описан им в книге «Россия в концлагере» (София, 1936).

15

Пер. Н. и Т. Доброхотовых.

16

Эссе М. Вилька, вошедшее в его книгу «Волчий блокнот»

17

Ряж — конструкция в виде ящика, обычно собранного из бревен или брусьев и заполненного балластом (камнем, реже грунтом). Ряжи применяют для устройства подпорных стенок, быков и береговых устоев мостов, деревянных плотин и т. д.

18

Командировка — это небольшое, обычно временное отделение лагеря, созданное для выполнения конкретной задачи. М.В.

19

Виктор Берар (1864–1931) — французский публицист и исследователь, переводчик Гомера.

20

Технический спирт, который постепенно вытесняет на Севере все прочие алкогольные напитки. М.В.

21

«Тюрьмы» (ит.) — название серии гравюр Пиранези.

22

Катанка — сленговое название поддельной водки, сделанной из левого спирта. От слова «закатать» (бутылку). М.В.