Пэт Конрой - Пляжная музыка

— Я женюсь только на умных, сообразительных и красивых женщинах, — заявил Кэйперс. — Надеюсь, сейчас я тебе это уже доказал.

— Заткнись, Кэйперс! Твоя жена еще свое не получила. Еще немножко — и она выскочит отсюда как ошпаренная.

— Джек, у меня руки чешутся выставить тебя из дома, — бросил Майк.

— К твоему несчастью, Майк, мы в разных весовых категориях, — напомнил я ему. — И закрой рот, потому что нам с тобой предстоит непростой разговор, с чего ради ты затеял этот вечер.

— Эй, Джек! — вмешалась Бетси. — Теперь я понимаю, почему ваша жена бросилась с моста. Удивляюсь только, почему она этого сразу не сделала.

— Еще раз повторите это, Бетси, и я побью вашего мужа. Я так его измордую, что он будет работать в шоу уродов, а не на губернаторском посту.

Бетси повернулась к Кэйперсу, все так же сохранявшему невозмутимый вид.

— Мой муж вас не боится.

— Боится. Просто не показывает этого.

— Он воевал во Вьетнаме, а вы косили от армии.

— Совершенно верно, Мисс Южная Каролина. Но самое смешное это то, что я сейчас могу надрать ему задницу. Если бы такие парни, как я, отправились во Вьетнам, то обязательно выиграли бы войну.

— Все вы, либералы, одним миром мазаны! — окрысилась Бетси, не слишком уверенно чувствовавшая себя на авансцене. — Слышала, что ваша жена была ярой феминисткой.

— Мы оба были, — уточнил я. — Я и дочь свою так воспитываю.

— Ну и что хорошего это ей даст?

— Она не станет такой сучкой, как вы, Бетси, — ответил я. — Потому что я сам сброшу ее с моста через реку Купер, если она вырастет похожей на вас или выйдет за такого человека, как Кэйперс Миддлтон.

Бетси Миддлтон гордо встала и повернулась к мужу:

— Поехали, Кэйперс. Переночуем у твоей матери. Я позвоню прислуге.

— Спокойной ночи, Бетси, — сказал я. Мой голос звучал издевательски, даже жестоко. — Я наконец вспомнил ваш номер на конкурсе красоты «Мисс Америка». Вы крутили огненные булавы. Мне было стыдно за родной штат и за всех его женщин.

Бетси, резко развернувшись, ушла вся в слезах, а мне вдруг стало ужасно грустно.

— Отлично, Джек, — покачал головой Майк. — Как мило с твоей стороны!

— Позвони завтра Бетси, — попросил я, — и извинись за меня. Скажи ей, что на самом деле я не такое уж законченное дерьмо. Я ненавижу не ее, а ее мужа.

Кэйперса Миддлтона, похоже, ничуть не задела атака на жену. Глаза его оставались такими же безмятежными и голубыми. В это время суток и при таком освещении он напоминал мне человека, вылупившегося из яйца возле Полярного круга.

— Если бы ты поступил так с женщиной, которую я люблю, — сказал я, — тебе пришлось бы срочно звонить дантисту, чтобы назначить день операции.

— Склонность к гиперболизации, — заметил Майк, встав между нами. — Это твоя извечная беда.

— Уж кому-кому, только не парню из Голливуда рассуждать о гиперболизации, — возразил я.

Кэйперс откашлялся, явно собираясь что-то сказать, а потом посмотрел мне в глаза:

— Джек, мне нужна твоя помощь. Мне не хватает нашей дружбы.

— Выслушай его, Джек, — перебил Кэйперса Майк. — Прошу тебя, выслушай его. Если Кэйперс станет губернатором, то ему и до президента Соединенных Штатов недалеко.

— Если это произойдет, то, клянусь Богом, я попрошу итальянского гражданства, — заявил я.

— Джек, я хочу, чтобы ты стал членом моей избирательной команды, — произнес Кэйперс.

Я удивленно уставился на Майка:

— Может, я недостаточно ясно выразился и этот говнюк меня не понял? Я ненавижу тебя, Кэйперс. К тому же ты республиканец. Ненавижу республиканцев.

— Раньше я их тоже на дух не переносил, — признался Майк. — Ну а потом я разбогател.

— О нашем разрыве слишком многие в штате знают, и это может создать мне некоторые проблемы во время избирательной кампании.

— Очень надеюсь, что у тебя возникнет миллион проблем. Ты их заслужил.

— В следующем месяце газета нашего штата опубликует подробный биографический очерк обо мне. В телешоу на местном канале прослеживается вся моя политическая карьера в Южной Каролине.

— А университетскую жизнь они тоже осветят? — ехидно поинтересовался я.

— Да. И там, и там, — спокойно ответил Кэйперс. — Большинство жителей Южной Каролины полагают, что она свидетельствует о моем патриотизме. Но вся штука в том, что, по мнению здешних жителей, я предал ближайших друзей. Это может стать ключевой проблемой, и мы опасаемся, что демократы попробуют на этом сыграть.

— Да здравствуют здешние жители! Если бы Иуда Искариот подружился с Бенедиктом Арнольдом[76], ты унаследовал бы весь земной шар.

— Кэйперс поделился со мной своим видением будущего штата, и, если его изберут, он станет самым прогрессивным губернатором страны, — вмешался Майк.

— Прекрати, Майк, еще немного — и я расплачусь.

— То, что случилось с нами в колледже, — как ни в чем не бывало продолжил Кэйперс, — не могло произойти в любое другое время. Все эта вьетнамская война. Но я отстаивал то, во что верил. Я считал, что моя страна в опасности.

— Нет, ей-богу, расплачусь. Не могу удержаться, когда кто-то несет околесицу.

— Тяжелое было время, — снова встрял Майк. — Джек, даже ты должен это признать. Я откосил от армии, думая, что это правильно. Мне не хотелось подставлять свою задницу в стране, название которой я и написать-то правильно не мог.

— Все мы наделали ошибок во время вьетнамской войны, — добавил Кэйперс.

— Только не я. Да, я не сделал ни одной чертовой ошибки на протяжении всей войны. И горжусь тем, что выступал против этой идиотской бойни, — возразил я.

— Сейчас общественное мнение склоняется в пользу ветеранов Вьетнама, — сказал Кэйперс.

— Со мной этот номер не пройдет. Я устал от нытья ветеранов. Господи, в нашей стране еще не было ветеранов, которые, как они, так распускали бы нюни. Они, похоже, совсем себя не уважают.

— В нас плевали, когда мы вернулись домой, — напомнил Кэйперс.

— Чушь собачья! — возмутился я. — Враки. Это все городские легенды. Слышал об этом тысячу раз и не верю ни единому слову. И естественно, это всегда происходит в аэропорту.

— Именно там это со мной и случилось, — кивнул Кэйперс.

— Если бы в них плевали так часто, как утверждают вьетнамские ветераны, то в заплеванных аэропортах Америки просто ногу некуда было бы поставить. Ты врешь, Кэйперс. Если бы с тобой такое случилось, ты бы пасть порвал человеку, который это сделал. В жизни не поверю подобным россказням. Неужто, по-твоему, ветеранов оплевывали и никто из обидчиков не потерял ни единого зуба? Неудивительно, что вы проиграли эту гребаную войну.

— Вот что мне всегда нравилось в Джеке, — сказал Майк Кэйперсу. — И сейчас тоже. Некоторые это могут не одобрить, ну а Джек их всех мелко видел.

— А вот мне это всегда не нравилось, — сердито посмотрел на меня Кэйперс. — В его мире нет места компромиссу, он не умеет смягчать смысл и маневрировать. Твой мир, Джек, — это где либо все, либо ничего. Это мир крайностей, не признающий границ. В нем, конечно, есть искренность, но ничего общего с земной жизнью он не имеет.

— Умри — лучше не скажешь, — восхищенно покрутил головой Майк. — Очень красноречиво.

— Я гибкий человек, — заметил Кэйперс. — Потому-то так далеко и пошел.

— Ты аморальный человек, — бросил я. — И здесь уж точно далеко ушел.

И с этими словами я, не прощаясь, направился к выходу, но тут услышал за спиной голос Кэйперса:

— Ты еще позовешь меня, Джек. Я кое-что о тебе знаю. Ты любишь Джордана Эллиота. И в этом твоя слабость.

От дома Майка я отъехал в такой дикой ярости, что колеса материнского автомобиля вздымали пыль на грязной дороге, идущей через владения Майка. Я с трудом удерживал руль дрожащими руками, и меня знобило, хотя апрельский воздух был теплым и ароматным. Я был настолько вне себя, что мог бы переехать человека или сбить дорожный знак, но, слава богу, мне никто не попался на пути, когда я свернул на шоссе, ведущее к городу.

Я поехал прямиком к дому Ледар, которая уже ждала меня на террасе. Она сидела на белом плетеном стуле, а на плетеном столе стояла бутылка бурбона «Мейкерс марк» и ведерко со льдом.

Я еще не отошел после стычки с Кэйперсом, а потому мне срочно надо было выпить. Расплескав бурбон, я наполнил стакан и тяжело рухнул на стул.

— Я знала, что ты приедешь. Просто мечтала об этом, — улыбнулась Ледар. — Как тебе встреча с Князем Тьмы?

— Ты не против, если я разобью эту бутылку и вскрою себе вены? — спросил я.

Ледар скинула босоножки и уселась по-турецки. Я глотнул бурбона.

— Ненавижу этот город, этот штат, этот вечер, этих людей, свое прошлое, свое настоящее, свое будущее… Единственное, чего жду с нетерпением, — так это собственной смерти. Это отличает меня от большинства человеческих особей, которые до ужаса боятся смерти. Я же смотрю на нее как на долгий оплачиваемый отпуск, во время которого уж не придется думать о Южной Каролине или о Кэйперсе Миддлтоне.