Александр Щёголев - Жесть

Орлик так же спокойно вынул зажигалку, закурил и сказал, выпуская дым:

— Не шеруди рогами, мусор. Нам твоя волына — по херу. Мы смерти не боимся. Мы — талибы, — он газанул на месте, не трогая сцепление.

Хрущ и Антоха преданно хихикнули.

— Заглуши мотор, — велел Павел. — Кому сказано, глуши мотор, слезай с мотоцикла! И — вы все! Железо на землю, медленно! Сами — на колени! Больше повторять не буду!

Хрущ и Антоха послушно положили стальные пруты. Павел держал на прицеле Орлика, считая его самым опасным… и совершенно зря. Аккуратно укладывая дубину на землю, Ворон ненароком запустил руку в распахнувшуюся полу потертой летчицкой куртки…

Дальнейшее произошло ровно за секунду: «РАЗ» — «И».

По счета «РАЗ» Ворон вырвал заточку из кожаных ремешков, которыми она была пристегнута к подкладке. По счету «И» — метнул оружие в цель.

Отличная была заточка, отцентрированная, отбалансированная. Сделана из напильника, с наборной рукояткой… Хмырь возле «Лендера» лишь глазами успел дернуть, как стальная дура воткнулась ему в живот. От толчка, от неожиданности он упал на задницу, взмахнув руками. Случайно нажал на спуск, выпустив еще одну пулю — в небо… Ворон не ждал, что будет дальше — тут же бросился вперед и выбил пистолет из руки врага.

Оружие улетело под машину, в воду. И опять настала тишина. Несколько мгновений никто не двигался. Марина оцепенела. Павел привалился спиной к бамперу, разглядывая странный предмет, торчащий у него из брюха.

— Вот так, тетя, — сказал Ворон Марине. Он был чрезвычайно доволен.

— Ну, ты да-ал! — протянул Антоха. Его потряхивало с непривычки. — На хер ты его крякнул?

— А он нас — бы было лучше?

Орлик величественно слез с мотоцикла. Пришло его время.

— Не трещи, талиб ощипанный, — бросил он Антохе. — Кто кого крякнул — не твое дело. Он сегодня — ты завтра.

Хрущ хихикнул.

— Волына утопла, — показал Ворон пальцем.

— Потом выловим…

Они осмотрели тело. Павел был жив: стонал, ерзал, пытался вытащить заточку… сил не хватало. Напильник вошел глубоко, качественно — пробил и свитер, и майку. Вокруг раны расползалось темное пятно.

— Привет тебе, мусор, от одного прапора, — сказал Орлик.

— Ка…кого, — прохрипел Павел.

— Которого ты дедом нарек.

— Засуньте… в жопу… свои приветы…

— Борзый, — с уважением сказал Ворон — и пошел по бережку, сладко потягиваясь.

— Заточку забери, — обронил Орлик.

— Успеется. Пусть кайф ловит.

Тут и Марина вышла из ступора.

— Вы что! — завизжала она. — Зачем? Зверье! Пашенька… Пашенька… — она упала к раненому, не понимая, что ей делать, боясь до него дотронуться.

— Вытащи… эту дрянь… — попросил тот. — Очень… больно….

Дрожащими руками Марина потянулась к заточке, коснулась рукоятки… и отдернулась, как от оголенного провода. Не смогла себя заставить. Не слушались руки.

Хрущ обошел машину, хозяйственно заглянул в окна.

— Нормально! — воскликнул он. — Тачка, телка, сумки какие-то! Бабки наверняка есть, мобилы… Ствол найдем… Это ж, если загнать… — он принялся считать в уме, шевеля губами.

Орлик смотрел на Марину, на Павла, и застывшее лицо отморозка оживало. Предвкушение чего-то особенного сгоняло с его щек бледную погань. Он вдруг крикнул:

— Эй, волчары! Сцена прощания! Подарим влюбленным несколько минут?

— Хохмач,— сказал Ворон.

— А что? Как в кино. Были-то когда в кино? Слезы, последние объятия — перед неминуемой смертью… Красота.

Ни Хрущ, ни Антоха в кино никогда не были. Ящик они тоже очень давно не смотрели: в садоводствах не было электричества. Ворона в детстве не лишали таких радостей, однако он тоже решил посмотреть и послушать.

Хохма — она всегда к месту.

— Давайте, прощайтесь, — милостиво разрешил Орлик.

Марина затравленно огляделась. Идиллия кончилась слишком неожиданно.

Как-то неприметно подтянулся и мальчик на велосипеде. Тоже смотрел и слушал — потусторонним взором из-за спин старших товарищей.

— Плюнь… на них… — прошептал Павел. — Мы… не договорили…

Она взяла его голову в свои руки. Он застонал, напрягся и обмяк. Его мелко трясло, он уже весь взмок.

— Меня втянули, а я — тебя… Операция «Осиное гнездо»… Маньяк НЕ ДОЛЖЕН был сбежать… Самодеятельность чертова… Маньяка должны были отдать нам…

— Нам? — переспросила Марина.

— Передай Нигилисту, если выберешься… — ответил Павел, — Отомсти за меня… и за себя… его трубка — семь семерок… не шучу…

Он говорил через адскую боль. Как терпел — непонятно. А Марина не плакала, нет, — не могла доставить садистам такого удовольствия.

Орлик глядел на них с холодной усмешкой.

— Моя фамилия — Смык… — продолжал Павел. — Ты спрашивала… я стеснялся… хотя, чего?.. украинская фамилия…

— Паша, — сказала Марина, чувствуя, что теряет разум. — Паша. Паша.

— Спокойно. Насчет тебя, Мариша, вот что… У Львовского есть брат, которого они… в плену держат… вернее, держали… Львовский проговорился в твоем присутствии… ему успели заткнуть рот, но информация о брате прозвучала… Если б назвал имя — убрали бы тебя на месте… вместе с твоим шефом… ведь ты — журналистка… известная, дотошная… не зря ж мы тебя думали использовать… если бы поехала в психушку — узнала бы, что его брат… могла и со вдовой Львовского встретиться… вот они и боялись… но теперь прямой угрозы для жизни… нет…

Он поднял голову, увидел ухмыляющиеся морды и захаркал смехом.

— Нет…угрозы…

Отморозки тоже заржали.

— Я хотел его освободить… брата Львовского… Бога ради, Мариша… — на последнем пределе взмолился Павел, — вытащи из меня… эту штуку!..

Она решилась. Взялась за рукоятку обеими руками — и вырвала заточку из тела.

Сталь была в крови.

Павел отчаянно вскрикнул. Глаза его закатились. Голова с жестяным звуком стукнула о бампер.

— Эй, — заволновался Орлик, — ты чего?

Павел молчал. Орлик подскочил, толкнул Марину ногой, — она отлетела, упав на землю. Заточка осталась в ее руке, но на это никто не обратил внимания.

— Хрущ, последи за телкой, чтоб не дергалась, — скомандовал Орлик (отдавать указания Ворону он избегал). Затем придирчиво осмотрел раненого.

— Жив, — изрек он с удовлетворением. — Без сознанки только. Я уж было обиделся. Антоха, где мой струмент?

Антоха побежал к «Хонде» и снял с багажника полиэтиленовый пакет. Там лежало что-то круглое, тяжелое.

— Не, без сознанки — это не в кайф, — пробормотал Орлик, озираясь. — Как трупешник месить…

Нашел большую пластиковую бутылку, разрезал ее надвое: верх выбросил, низ оставил. Зачерпнул воды и плеснул Павлу в лицо. Тот дернулся, тяжело разлепил веки:

— А… ты…

Орлик вынул из пакета, поднесенного ему Антохой, увесистый булыжник. Казалось бы, зауряднейший диабаз, каких полно в средней полосе, — камень, оставленный нам еще ледниками. На самом же деле — почти реликвия. Священное орудие, с помощью которого монстр приносил жертвы создавшим его силам, и заодно удовлетворял свои неприхотливые эстетические потребности.

Булыжник лег в его руку удобно и покорно. Живое и мертвое объединилось.

— Рас-с-ступись!

Орлик размахнулся и ударил. Начинал он обычно с лица, сминая выступающие части. Кожа майора быстро стала того же цвета, что и камень. Павел пребывал в сознании недолго; лишь до тех пор, пока не получил удар в переносицу. Впрочем, Орлик этого уже не заметил, увлеченный делом; не заметил и того, как Павел умер — когда череп треснул в области темени… Перед глазами Орлика стояла та тетка из детства, та соседка, из-за которой все началось. Тогда — не добил, подкачал. Теперь ошибка будет исправлена… и каждый раз, вбивая кости кому-нибудь в мозг, он вспоминал ту ненавистную тварь… а потом он с наслаждением вспоминал все эпизоды, когда ему удавалось исправить ошибку…

…Марина лежала, отвернувшись. Тупые звуки ударов, постепенно превращавшиеся в размеренное хлюпанье, сводили ее с ума.

ВНЕ ВРЕМЕНИ

Я душевнобольной, сказал себе человек. Я опасный убийца.

Тогда зачем я сбежал из больницы? Затем, что я НЕ душевнобольной. Половина меня больна, но вторая половина здорова. Вторая половина перехватила управление, вот и все объяснение.

Да, но нет таких умалишенных, которые считают себя больными; все они убеждены, что их лишают свободы несправедливо, — точно, как я сейчас… Не «они», а «мы», поправил себя человек. «Все мы»…

С другой стороны, я ведь не утверждаю, что я здоров — наоборот! Пусть половина меня здорова, но ведь другая-то — больна! И я это сознаю. Значит, аргументация не работает.