Гилад Атцмон - Учитель заблудших

Когда я вошел, мой отец, мечтавший лишь о том, чтобы к нему никто не приставал, сделал мне незаметный знак, что все, мол, в порядке. Его это, дескать, не волнует, и директриса может, так сказать, засунуть себе палец в задницу.

— Гюнтер, — обратилась ко мне директриса, — отдаешь ли ты себе отчет в том, что твоя успеваемость постоянно снижается? Понимаешь ли ты, что педсовет может принять решение не переводить тебя в следующий класс?

— Попрошу называть меня «подполковник Гюнтер Ванкер», сударыня, — объявил я.

Директриса потеряла дар речи и растерянно посмотрела на мою маму, которая в этом педагогическом сражении выступала в качестве коллаборационистки, сотрудничавшей с врагом. Уже тогда, в ранней юности, я знал, что люди, склонные терять присутствие духа, не наделены им вообще. Директриса обратилась за помощью именно к моей матери, а не к отцу, которого все это педагогическое представление и мой так называемый психоз ужасно забавляли.

— Что этому мальчику от нас надо? — взвыла директриса в отчаянии. — Мы собрались здесь, чтобы помочь тебе, Гюнтер. Твой отец отпросился с работы, мама ужасно переживает…

— Сударыня, — сказал я. — Не хочу вас обидеть, но попрошу обращаться ко мне «подполковник Гюнтер Ванкер».

— Хорошо, подполковник Гюнтер Ванкер, — поправилась директриса. — Как вы объясните тот факт, что ваша успеваемость в последнее время резко снизилась? Ведь до сих пор вы учились неплохо.

— У меня нет объяснения, — честно признался я.

— Вы понимаете, что ваш перевод в следующий класс — под большим вопросом?

— Вопросы побуждают нас к более глубокому исследованию проблемы, — сказал я убежденно. Тем самым я хотел дать понять самоуверенной стерве директрисе, что во всем этом действительно есть доля правды, но что это выше ее понимания. Еще больше я хотел доказать и ей, и своим родителям, да и вообще всем на свете, что какой бы вопрос мне ни задали, у меня всегда найдется убедительный и не подлежащий обсуждению ответ.

На этом беседа закончилась, и меня попросили выйти в коридор. Директрисе, с ее французскими мозгами, ничего не оставалось, как условно оставить меня еще на один год. Ясно ведь было, что я не совсем дурак и, может быть, даже превосхожу по умственным способностям ее саму. Хотя, с другой стороны, было очевидно, что учеба меня не интересует и что я с головой погрузился в какие-то непонятные милитаристские фантазии.

Короче говоря, страстное желание стать настоящим саброй порождало некоторые странности в моем поведении. Впрочем, я это сознавал. Одним из проявлений такого поведения была моя вера в то, что я действительно являюсь подполковником непобедимой сионистской армии. Кстати, в те времена мои соотечественники и в самом деле считали нашу армию непобедимой. Причем сие убеждение доминировало в умах как раз после сражения в октябре 73-го, завершившегося отнюдь не в нашу пользу. Как выяснилось впоследствии, это поражение было первым, но далеко не единственным. За ним потянулась длинная череда других, и в конце концов моя отчизна потерпела такое сокрушительное поражение, от которого уже не смогла оправиться. Однако мои соотечественники (и я в их числе) уже тогда умели игнорировать неприятные для них факты. Лишь немногие понимали, что все неумолимо движется к катастрофе. Я же принадлежал к большинству и верил вместе со всеми, что нашу армию нельзя победить ни в воздухе, ни на море, ни на суше.

Очень скоро к моему новому имени «подполковник Гюнтер Ванкер» привыкли. Причем мой отец не видел в нем ничего плохого. Напротив. Он полагал, что, если мальчик, страдающий различными психическими отклонениями и проявляющий болезненный интерес к порнографической коллекции отца, присваивает себе столь высокое военное звание и воображает себя офицером нашей прославленной армии, это, безусловно, следует рассматривать как положительный сдвиг в его индивидуальном развитии. Кроме того, отец считал мою сионистско-милитаристскую одержимость чем-то вроде мести деду, который всеми силами старался заразить нас духом протестантства, совершенно чуждым в наших местах.

Во времена своей прекрасной и безоблачной юности я считал, что цель моего существования состоит в том, чтобы погибнуть героической смертью в бою. Правда, я никак не мог решить, кто я — тот, кого приносят в жертву, или тот, кто приносит жертву. Однако никакой практической пользы в решении этого вопроса не было, и я предпочитал в него особенно не углубляться. В конце концов, для воина, павшего в бою и пожираемого червями в могиле, нет никакой разницы — жертва он или тот, кто принес жертву. Больше всего меня тогда занимало другое: как мне найти девушку, с которой я мог бы заняться любовью и в юное лоно которой мог бы впрыснуть бушевавшую в моих чреслах семенную жидкость?

Впрочем, если ты собираешься в будущем погибнуть за Родину, это накладывает на тебя определенные ограничения. Во-первых, ты должен искать девушку, которая стремится стать вдовой. А во-вторых, как будущий покойник ты не можешь позволить себе вступить в связь с какой-нибудь курящей лахудрой или грязнулей. Ведь твоя возлюбленная после твоей смерти должна будет до конца дней своих хранить о тебе вечную память. Будущий мертвый герой не мог даже и представить себе, что хранительницей его памяти станет одна из тех вечно полупьяных девок, которых мы презрительно называли между собой «чувырла с вонючей дыркой между ног».

Спустя несколько лет, когда наконец-то разразилась моя маленькая война, я понял, как важно познакомиться с моей будущей вдовой заблаговременно. Как вы сами понимаете, несмотря на все мои старания и в отличие от некоторых моих товарищей, погибнуть в бою мне так и не удалось. Во время той войны я был уже довольно взрослым человеком. По сути, между мной сегодняшним и мной тогдашним не такая уж и большая разница. Разве что количество гормонов, когда-то имевшихся у меня в изобилии и всегда готовых наброситься на добычу, сильно поуменьшилось да брюшко заметно отросло.

Ученые уже давно пришли к выводу, что война — это штука весьма эротическая, и я получил возможность убедиться в их правоте на собственном опыте. Во время той войны мои яйца готовы были буквально лопнуть от постоянного возбуждения, но утолить свою похоть я не мог, поскольку подавляющее большинство женщин с головой погрузились в оплакивание мертвых. Казалось, что этому не будет конца. Найти приличную женскую задницу в то время было практически невозможно. Жены погибших либо участвовали в похоронах, либо блюли «шиву»,[11] либо навещали кладбища. В те времена среди женщин даже гуляла такая частушка:

Хочешь время провести славно и достойненько?Подыщи себе на вечер паренька-покойника.

Однако в этом смысле везло далеко не всем. Я встречал одиноких женщин, которым не удалось захомутать никого из потенциальных мертвецов, отправлявшихся на фронт, и потому они искали будущих покойников среди тяжелораненых в отделениях реанимации. С тех пор я твердо знаю, что у женщин существует буквально физиологическая потребность выйти замуж и ради этого они готовы наброситься даже на хладный труп.

Впрочем, впервые я осознал эту банальную истину гораздо раньше, примерно лет в пятнадцать. Все, что мне оставалось, это найти подходящую кандидатуру на роль своей будущей вдовы. К сожалению, природа не наделила меня талантом заводить романтические знакомства. У меня никогда не хватало духу прямо посмотреть девушке в ее влажные глаза, просверлить, так сказать, дыру в ее сердце и сквозь эту дыру пролезть ей в душу. Только женщины, обладавшие богатым воображением, способны были воспринимать меня как натуру романтическую. Да я и сам понимал: чтобы меня полюбить, необходимо богатое воображение. Таким образом, мне не оставалось ничего другого, как разработать особую теорию ухаживания, которая с тактической точки зрения граничила с самоубийством. Я решил создать себе имидж хладнокровного и острого на язык вояки, опаляющего огнем своего патриотизма каждую самку, встречающуюся на его пути. А поскольку в рукопашном сражении я слабоват, то ведущую роль в этой битве предоставил играть своему языку.

Еще в раннем детстве я заметил, что в присутствии женщин становлюсь беззащитным и легко уязвимым. Когда я вижу влажные глаза красивой женщины, мной овладевает какое-то тяжелое чувство, от которого мне хочется куда-нибудь убежать и спрятаться. Когда передо мной стоит олицетворение женственности и нежности, мне становится ужасно грустно и из моего левого глаза непроизвольно вытекает маленькая слезинка. Разработанные мной приемы ведения словесного боя — это моя единственная защита. Стоит мне от них отказаться, и представительницы прекрасного пола без труда превратят меня в жалкую тряпку, об которую можно вытирать ноги.