Андрей Агафонов - Ангелы падали

ДУШУ.

Куда мне!

А ведь я это стекло — душу–то твою — не бросил бы! Я бы на него не надышался! И ведь были же, были даже целые часы, когда вот–вот, вот она — бабочка, из тебя в меня перелетает… перелетала…

Я зову тебя, зову каждую ночь — и не слышу собственного голоса… Ничто не нарушает молчания. Другие бьются о твое стекло. И тогда я нахожу камень у себя за пазухой, и он еще дрожит у меня в руке…

Я думаю, ты понимаешь меня теперь.

БОЛЬ

В это лоно ты крикнул: Люблю!»

«Улю–лю!» — ты услышал оттуда.

Юрий Кузнецов* * *

Какая там душа! Кусок резины.Сожмешь — отскочит, пустишь — и прильнет.Заслуживая участи скотины,Царицею бабенка проживет.Мужчин перебирая, презирая,Цветочки и стишочки принимая,Резиновые милости даря —Какая проститутка молодаяТебе не пожалела сухаря?Вдохни, поэт, отравленную крошку,Ты так искал Любви — не без греха…«Любовь»! Успеешь подбежать к окошку,Когда полезет горлом требуха.

* * *

В горле кипит соленая злость.Словно клеймом, опозорен тобой,Грызу твоего имени костьИ разгрызаю — зубную боль.Твое лицо у меня во ртуСкользкою патокой — вот беда!Теперь уже артериальная ртутьБлещет, болтаясь туда–сюда.Свинчены краны. Воду и газ,Боже, крылами не разводи!Горло рвет на ходу сейчасБелыми звездами — без воды…

* * *

Я любил тебя, словно глотал карамельГолубым полированным горлом.Как я не подавился тогда — и теперь! —Этим грубо–нелепым глаголом?Еле губы разлепишь: «люблю», «полюблю»…Ах, угрюмое, сладкое слово!Столько было с тобою проглочено слюн,Что противно касаться былого.Уступаю. Разжалован из королейВ привидения — нет аппетита…Вот уже тяжелеет иной кавалер,И уж он–то наестся досыта!Что ж, душа–леденец, остывай поскорей:Полюбуемся ради забавы,Как другой завладеет принцессой моейИ сожрет молодыми зубами.

* * *

Какие тебя раздирали страсти,Какую из–за них ты испытывал боль —Женщин, распадающихся на части,Полых, будто лопнувшая мозоль…

ПАДАЛЬ

Я еще наиграюсь

Тобою, любовь!

Безумный Пьеро

Однажды на душе твоейЗавелся рыжий муравей.Питался крошками сердец,Тобою съеденных на ужин,А поутру любимым мужемЗакусывал под огурец.Вам было весело втроемС неугомонным муравьем.Нет мужа, нечем закусить:Ушел и больше не вернулся.Любовник ночью отшатнулсяИ стал истошно голосить:«Малышка, у тебя внутриМеня кусают муравьи!»Но он уже вошел во вкус,Поганый рыжий муравьишка!В тебе осталась мелочишка:Немножко слизи и медуз,Но вряд ли мертвая твояВода прокормит муравья:Клешнями стала величатьсяЕго чудовищная тень,И ты кричишь который день,И все не можешь докричаться…

* * *

Кого мы спасали? Кого мы пасли?Подальше, товарищ, от этой земли!Разбей свою похоть об угол печи,Чтоб сыпались долго еще кирпичи,Да смейся же, смейся! Ведь это смешно —Жалеть и лелеять такое…

* * *

Я стал газетой. Я год подрядРукой зажимал дверной звонок,И все заголовки мои вопятО том, как я одинок.Вот кто–то мелочи наменялИ сунул морду в киоск…Я стал газетою — но меняНикто не читал всерьез.А в заголовках я был мастак!Последний — весенний — таков:«Мне мало надо! Просто поставьНа меня свое молоко!»И цедит женщина в декабре,Ломая страницы край:— Какая, Господи, дребедень!Претенциозный май!И что же дальше? В чем тут секрет?»— А дальше газеты нет,И где–то со мной — далеко, далекоСбежавшее молоко…

* * *

Горел я долго без огняИ выгорел дотла.3а что купила ты меня,За то и продала.А я ударился во тьмуИ, лежа на боку,За нас не дам и не возьмуПонюшки табаку.

* * *

Теперь я точно знаю,Кому не повезет,Кого гроза ночнаяЗубами загрызет,По ком сегодня стеклаНадрывно дребезжат —Чью душу я прихлопнулГазеткой час назад…

* * *

Вы были с этой женщиной сколько–то лет,И плоть была она, а ты был — скелет,Вы пили друг у друга любовь из горла,Ты вышел из нее — и она умерла.

* * *

Ручался папой — Сатаной,Но тайно спал я с дочкой.А он во сне играл со мнойСеребряной цепочкой.Ну вот, изладила семьяБродяге мышеловку —И вздернут оказался яЗа явную дешевку.

* * *

Я сломался, подобно цветку,За железные деньги Любви.Повидав кое–что на веку,Я сломался, подобно цветку.Неужели «мужчина в соку»Означает — «мужчина в крови»?..Я сломался, подобно цветку,За железные деньги Любви.

РАСТЕНИЕ КОРОЛЯ

Первый, кто сравнил женщину с цветком…

И так далее.

Я много шучу каждый день. Кто хочет иметь много хороших знакомых, должен уметь много и зло шутить. Вчера я был у хорошей знакомой. Она была в депрессии, смотрела косо. Объяснила свою депрессию тем, что перекрасила волосы. Надо же, я не заметил сперва. Разговорились, рассмеялись. Прощались тепло. «Ты мне поднимаешь настроение своей говнистостью», — сказала она на прощание.

Говнистый так говнистый; звучит почти как «шелковистый». Она имела в виду мое стремление казаться хуже, чем кажусь. Я говорил о словах: «добро» — слово из пяти букв, «зло» — из трех. Если бы я записывал все свои шутки, я бы уже написал «Потерянный Рай»…

Итак, о шутках. Летом я переменил квартиру и живописал новое жилище: «Решетки на окнах, железная дверь с кормушкой, часовой у подъезда». Снаружи почти так и было: и решетки, и дверь железная. А внутри… Что я мог вышутить? В сырой квартире, где все мое имущество валялось прямо на полу… Где по грязно–белым шторам ползли глянцевые тараканы… Где раскладушку вместо матраса я застилал свитерами, а наволочку набивал нижним бельем… Там внутри было еще кое–что. Бродящий от стены к стене вихрь ярости и насморка. О, я был королем тогда…

Мне подарили кактус. Горшок был хозяйский, землю я набрал в кулек возле гаражей. Мне скоро 28; я мужчина, что не мешает мне быть (чувствовать себя) старой девой. Так что кактус пришелся кстати. Не хватало только кошки.

Кем же я ощущал себя сильнее — старой девой или королем? Это ведь разные роли. Но с недавних пор я стал настолько силен, что могу расколоть себя на две части, на много частей — и устоять. Я был старой девой — постольку, поскольку у меня были сложившиеся привычки, пристрастия, предрассудки, и они не допускали частого присутствия в моей жизни абы кого. Я сидел у подоконника с кактусом и до самой смерти ждал свою принцессу.

Королем же я был во всем остальном. Я даровал жизнь и смерть своим подданным. Так я был казнен, а после народился заново.

Меня навещали девушки. Иные — с чистыми намерениями: покормить. Одна принесла арбуз. Семечко я воткнул в землю рядом с кактусом и забыл об этом. А через неделю, отдернув штору, воззрился на зеленый стебель: светлый, веселый, наглый, он торчал из горшка, обещая вымахать во что–нибудь колченогое и чешуйчатое.

Конечно, я не предполагал, что в моей прокуренной квартире к январю вызреет арбуз. Но каких–то сюрпризов от этого нелегального наглеца, несомненно, ждал.

* * *

То есть, лето не было таким уж безнадежно тараканьим. Хороший знакомый пару раз угощал анашой, и тогда музыка звучала не только вокруг, а во мне: мы плыли вместе, и я не тревожился о том, громко или тихо мы плывем, и что вообще происходит со мной. Я открывал новые значения в музыке, а не в себе; когда я открываю что–то новое в себе, мне хочется побыстрее это закрыть.