Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан

Десять минут седьмого. Пройдясь по гостиной, Джейк отворил остекленную дверь, вышел на террасу и с нее в сад. Сквозь проволочную изгородь с южной стороны сада виднелась новая грядка рододендронов соседки, которую Джейк про себя именовал Старуха Сохлая Пиздень. Занавески в спальне соседки задернуты. Прекрасно, чудненько. Джейк набрал ведро воды, отнес его к теплице, намешал туда извести и вылил раствор в емкость со шлангом и пульверизатором. Затем, делая вид, будто поливает георгины на своей стороне загородки, направил струю убийственной известковой суспензии сквозь сетку на рододендроны врагини. Надеясь, что, даже если она подсматривает из-за портьеры, с ее точки зрения, его манипуляции должны выглядеть так, будто он обрабатывает жидким удобрением свою собственную грядку. Британская сука. Я покажу тебе, как подсовывать снобистские записочки с жалобами на то, что мои нахальные американские дети будто бы шумно ведут себя в саду.

Вновь оказавшись в доме, Джейк намешал себе чашку растворимого кофе. Полседьмого. Время подводить итоги.

А ведь как хорошо все начиналось! Почти что, можно сказать, кошерно! Нашел тут себе замечательную жену. Завел троих деток. Купаешься теперь в любви и счастье. Вместе с тем сохраняешь вид этакой особой еврейской отчужденной независимости. На рожу неказист, но это нынче в моде. Однако к тридцати семи начал в себе разочаровываться, ощущать некий изъян, что-то такое… такое… Но все пытаешься избежать непоправимого поворота, вцепляешься в руль… Нет, поздно. Хотя, если смотреть на вещи объективно, следует признать, что есть на свете мужчины и более талантливые… ну, то есть те, о которых говорят, что они более талантливы, выше ростом или лучше него в постели, — но это, конечно, надо быть полным придурком, чтобы впустить такого в свою жизнь. Только ведь шоры на жену не наденешь. Куда деваться, например, от ее любимых очерков в «Обзервере», где что ни день, то очередной золотой мальчик, а она читает с интересом, сидит такая — нога на ногу, юбка выше колен… А еще есть прирожденные лидеры, вроде Люка, который, куда ни сунься, везде свой и вечно в центре внимания. И вот она уже, как зачарованная, — вся удивление, вся восторг, в одном из этих ее любимых обнажающих груди по самое некуда творений Мери Квант[15], — окутавшись облаком благоухания, замирает перед телеящиком. Но когда на нее прямо оттуда, с той стороны экрана начинает откровенно пялиться «Глазастик»[16], Джейк принимается шипеть, причем довольно злобно: «Что ты ведешься, он же голубой! У меня на них глаз наметан». Или взять пресловутое открытие последнего телесезона. Уж как он там всех лажает! — всех этих звезд, самоуверенно восседающих на всевозможных телеговорильнях…А еще есть люди, которые могут эссе, например, как блины печь, могут даже постоянную юморную колонку раз в неделю вести! Или, с ходу лихо формулируя, высказывать свои, пусть спорные, но оригинальные суждения обо всем на свете. А она в шикарном пеньюаре сидит перед ящиком, с экрана которого ослепительный этот победитель строит глазки всему миру и лично ей, то есть жене Джейка Херша, но тут Джейк не выдерживает и начинает прыгать перед телевизором в кресле вверх-вниз: «Ну он же явную несет херню!»

Есть, впрочем, новость и похуже (куда ж тут денешься). Люк нынче стал какой-то прямо завсегдатай на шоу Фроста[17].

Это надо же, Толстый Котяра и кролик Багз Банни нашли друг друга!

— Скучна ли жизнь в Канаде? Дай-ка по-иному скажу. Кто-то — да, находит Канаду скучной. Мой приятель, например, Джейкоб Херш. Не знаете такого?.. — и разъясняет в скобках: есть-де такой теле- и кинорежиссер, так вот он…

Фрост, которому имя «Херш» явно ничего не говорит, кивает в предвкушении.

— …любит рассказывать историю о том, как один нью-йоркский критик от души позабавился, составив список книг для некоего нового издательства, которое хотел обанкротить. Первым номером в этот список он забил книжку под названием «Наш добрый северный сосед Канада».

После чего Люк вызовет у аудитории очередной приступ хохота, зачитав им сцену из «Храбрых бриттов».

Да пошел ты! Старый друг, называется. Под воспоминания Джейк смешал себе еще джина с тоником. Как все сложно, да и вообще жизнь не балует, думал он. Предают прямо все кому не лень.

Оказавшись снова в кабинете, Джейк осторожно лег спиной на пол — вот: опять поясница! Вы бы лучше меня послушали, ваша милость! Давайте выставим из зала всех этих дорогостоящих законников — и обвинителей, и защитников. И присяжных домой отпустим. Мы живенько все это дело разберем, обсудим как мужчина с мужчиной.

Я понимаю вас, мистер Херш. Я очень хорошо вас понимаю.

Да ни черта ты не понимаешь! Никто не понимает. Даже Нэнси. Конечно, Джейка все это измучило: сознание вины, наплывы страха. Но временами все отступало, и он чувствовал какое-то воодушевление, даже восторг, и пугали его уже не два… — ну, все-таки не два ведь, скорей уж год тюрьмы, — а то, что его могут опозорить и отпустить. А посадят — что ж… Семью в его отсутствие поддержат друзья — уж это они будут только рады! Постепенно, мало-помалу, фонды, в которых он участвует, будут накапливать гонорары и проценты в соответствии с собственными дразнящими рекламными посулами. А когда он наконец выйдет на волю, честные люди будут ему сочувствовать, а он опять такой стройный, с висками, тронутыми сединой, — потому что пострадал от несправедливости! Этакий Сакко[18] сексуальной революции. Соблазнительные девицы на вечеринках будут падать к его ногам штабелями. Но он останется недосягаем.

— Нет, милая. Не в этом дело. Ты действительно очень красивая. Молодая. Упругая. Можно сказать, просто цимес. Но я не из тех, кто готов рисковать с таким трудом завоеванным счастьем, ставить под удар жену, детей, дом ради минутного удовольствия. Лучше отойду вот… да спущу по-тихому где-нибудь в уголочке.

Кроме того, вполне можно рассчитывать, что его дневником тюремной жизни кто-нибудь да заинтересуется. Съемка с руки, прыгающий монтаж. Старые каторжники, предусмотрительно скрывая лица в тени, говорят откровенно, называя вещи своими именами. «При чем тут непристойность? Без непристойности можно только марки собирать. Вот лично я люблю ширинки щупать. И пробовать на язык, что там внутри. Такая уж во мне бродит любовь, из-за которой я гнию тут в камере двадцать лет уже. Знаете, что непристойно? Генерал Уэстморленд![19] ЦРУ! Птицефабрики! Мясокомбинаты!» Получится глубоко, вдумчиво, интеллектуально. Trus напористо, очень cinéma vérité[20].

Фильм назову «Взгляд изнутри».

НАПЛЫВ.

СЛОВА «ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ» накладываются на кадр, где грязная вода льется в тюремную канализацию.

И СРАЗУ СЛЕДОМ СОЦИАЛЬНО ЗНАЧИМОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ РЕШЕТКИ СТОКА.

ХЕРШ (голос, наложение): Я сам писал сценарий, сам продюсировал, режиссировал и монтировал этот фильм. Для этого фильма я написал и исполнил баллады протеста и читал текст за кадром. Меня зовут… (пауза; затем этак скромненько)… Джейкоб Херш.

Может быть, те, кто сейчас сбросил его со счетов, тогда опять начнут как ни в чем не бывало приглашать в гости. «Ах, знали бы вы, каков наш Херш был раньше! Болтал без умолку, весельчак, удалец, а теперь… Но уж откроет рот, так жди афоризма».

Зато, если его оправдают, те же люди будут говорить: «Ну кто бы сомневался, что этот пройдоха вывернется! Конечно, кого сделать козлом отпущения, как не Гарри Штейна!»

Нет уж.

Двенадцать лет назад приехав в Лондон, Джейк к жителям этой страны относился с колониальным преклонением, да и вроде как вину за собой чувствовал: они-то ведь пострадали — война, бомбежки, — и всех, бывало, спрашивал о временах блица[21].

«Сколько вам, наверное, пришлось пережить!..» Но годы войны все вспоминали ностальгически: «Как тепло тогда все друг к другу относились!»

Один только его подельник Гарри о времени Битвы за Англию отзывался злобно.

При слове «эвакуация» в канадской голове Джейка сразу рисовался образ беззащитной Маргарет О’Брайен[22], с замызганной, драной куклой в объятиях, сжавшейся в комочек в углу незнакомой железнодорожной платформы, насквозь английской; бедную девочку спасают Роберт Янг с Дороти Макгуайр[23] — вот ведь, бывают же у людей родители! Не то что у Джейка: такой отец небось за столом не рыгает, а его жена не изводит детей бесконечными придирками.

Эх, был бы я там с ними под бомбежками! — мечтал в те годы Джейк. Стал бы сиротой, и меня взяли бы на воспитание в «Метро-Голдвин-Майер». Впрочем, ершистому Гарри Штейну все это виделось иначе. Еще до того как начались налеты Люфтваффе, десятилетнего Гарри, встрепанного и с ячменем на глазу, выдернули из муниципальной школы, затерянной в рабочих кварталах Степни, снабдили биркой с именем, выдали противогаз и запихнули в поезд, битком набитый орущими младенцами и их рыдающими мамашами, такими же, как он, мальчишками и девчонками из трущоб (кое-кто в гноящихся язвах, еще больше завшивленных) и их обезумевшими учителями. Еды в поезде не было, туалетов на всех не хватало, в каждом на полу лужа по щиколотку, скользотень; в конце концов, всех высадили в отдаленных сельских дебрях Букингемшира, где злобные местные земледельцы, придя в ужас от появления в их краях такой городской заразы, тем не менее объединились и организовали отбор.