Филип Дик - Голоса с улицы

– Их было всего двое?

– Четыре копа и две фашистских сволочи.

– Это случилось в баре?

– Возле. Началось в баре. Или в публичной библиотеке. Может, это были библиотекари?

– Стюарт, – сказала она, – почему это произошло? Что с тобой творится?

Хедли надел зеленовато-голубое пальто и остановился у зеркала, рассматривая свое лицо, волосы, зубы, опухшие глаза. Насупленно выдавил прыщик на гладковыбритом подбородке.

– К Салли, да? – спросила она.

– Да.

– Ты напряжен.

– Ты офигенно права: я напряжен.

Именно сегодня он должен был ее забрать.

– Хочешь… я поеду с тобой?

– Я заберу ее сам, – сказал он, направляясь к двери. Ему ужасно не хотелось, чтобы Эллен тащилась с ним и вмешивалась, только ухудшая положение. – Может, лучше приберешься в квартире?

– Даже не позавтракаешь?

– Перекушу в центре.

Хедли достал из чайника все деньги, которые там были, – десять или пятнадцать долларов, – и запихнул в карман. Пересекая гостиную, он заметил, что там все так же неубрано и пахнет перезрелыми грушами. Конечно, он даже не рассчитывал, что Эллен приберется: возможно, для начала вытряхнет пепельницы, а потом в изнеможении вернется в постель. Вечером, когда он привезет домой сестру, все останется в точно таком состоянии. Он с этим смирился.

– Пожелай мне удачи, – сказал Хедли, остановившись у двери квартиры.

Она уже встала и теперь подпоясывала свой тяжелый синий халат.

– Заскочишь сначала домой или поедешь прямиком туда?

– Зависит от того, найду ли грузовик. Я позвоню.

Даже не поцеловав ее на прощанье, Хедли махнул рукой, улыбнулся и вышел из квартиры. Через минуту он уже спустился на тротуар и направился в центр.

Если не было дождя, он ходил на работу пешком. Но сегодня от пружинистой ходьбы по асфальту разболелась голова. Когда Хедли свернул на Мейсон-авеню, все поплыло перед глазами из-за тошноты: не переоценил ли он свои силы? Черт с ним, с завтраком – в таком состоянии не проглотишь и стакан томатного сока.

На Удачном рынке фруктовщик-итальянец расставлял длинные поддоны с грейпфрутами и апельсинами. Он махнул Хедли, и тот машинально махнул в ответ. Вопреки обыкновению, Хедли кивнул продавцу ювелирного магазина и высушенной старушке из магазина канцелярских принадлежностей «Везерби».

В дверях кафе «Золотой штат» лениво стояла миниатюрная черноволосая официантка в опрятной униформе – красной юбке, красной блузке и элегантной шляпке, утопавшей в темных кудрях.

Это зрелище слегка приободрило Хедли.

– Как дела? – спросил он, замедлив шаг.

– Чудный денек, – сказала официантка, кокетливо улыбнувшись: Хедли был интересным, ухоженным мужчиной и завидным женихом (если, конечно, не знать, что он женат и что скоро у него должен родиться сын).

Закурив сигарету, Хедли сказал:

– Почему не заглядываешь? – он показал на магазин «Современные телевизоры», находившийся прямо перед ними. – Заходи, и я устрою для тебя бесплатную теледемонстрацию.

Девушка лукаво усмехнулась:

– Какую-какую демонстрацию?

Широко ухмыляясь, Хедли зашагал по тротуару и скрылся в темноте магазине – в хорошо знакомом, тихом и сумрачном помещении, где он работал с тех пор, как окончил колледж.

Стюарт Уилсон Хедли сидел, склонившись над едой, в глубине магазина «Здоровое питание» и недовольно ковырялся в тарелке с зеленым салатом, гренками и бефстрогановом со сливками. Часы над прилавком показывали половину первого. Оставалось еще полчаса обеденного времени. Он просидел здесь сорок минут и не съел ни кусочка.

Магазин заполонили болтливые женщины. Они его раздражали: его раздражало все. Стюарта подташнивало, голова раскалывалась. Он начал рассеянно рвать салфетку и сминать ее комок. Наверное, Эллен еще в постели. Порой она не вставала до трех-четырех часов дня. Как ему хотелось оказаться рядом с ней! Этот беспрестанный визгливый смех невозможно терпеть. Надо было поесть в стейк-хаусе «У Джека»: он бы мог заказать тарелку красных бобов, свинину, рис и горячий кофе.

В животе противно заурчало. Стены стейк-хауса провоняли салом и размокшим картофелем фри. На штукатурке выступали, точно испарина, блестящие капли жира, растопленного поваром на шипящем гриле. Клубы сигарного дыма поднимались над бизнесменами, которые набивались в кабинки, точно члены овощного суда присяжных, и отпускали непристойные шуточки. Ресторан «У Джека» напоминал пещеру, наполненную звуками музыкального автомата, задымленный садовый туалет, оглашаемый натужным кряхтеньем, или парилку со спортивными лужайками из «Кроникл», зубочистками и пролитым кетчупом. Стюарт Хедли не ходил в этот гимнастический зал, благоухавший потом и луковыми гамбургерами. Как впечатлительный человек может обедать в раздевалке – в окружении грязного белья и атлетических голеней?

Обедать в стейк-хаусе «У Джека» – все равно что сидеть на корточках в седьмом классе, когда Стюарт был потным, изнуренным мальчиком. Тучные преуспевающие мужчины проложили себе дорогу в этот ресторан собственным брюхом, после того как сняли серые шорты, тенниски и приняли душ, а потом привели с собой велосипедных болельщиков, у которых потемнели и сгнили шнурки. В стейк-хаусе «У Джека» Стюарт Хедли испытывал точно такие же мучения, как в ту минуту, когда взбирался по канату, подвешенному к потолку в спортзале сидер-гроувской средней школы. Повиснув в отчаянии над обращенными вверх насмешливыми лицами, он из последних сил цеплялся, но так и не дотягивался на узловой отметки и наконец в полном изнеможении падал на гладкий пол. Стюарт Хедли раскачивался под потолком, словно муха над стаей пауков, разинувших пасти… Вслед за ним карабкался еврейский мальчик Айра Зильберман – ловкий улыбчивый азиат. Джек, владелец стейк-хауса, был греком. Ухмыляясь над кассовым аппаратом, он ловкими жестами выдавал сдачу, которую по очереди забирали руки посетителей, – освященный временем ритуал.

Хедли пытался понять, куда спешили все эти люди, так быстро проходившие мимо… Наверняка, по каким-то очень важным, серьезным, жизненно необходимым делам. Невероятно, что столько людей вышли на улицу, и все выполняют ценные поручения, у каждого есть конкретная цель. Все участвуют в сложных проектах и планах… В процессах космического масштаба.

Стюарт неохотно развернулся и перешел через дорогу. Он еле волочил ноги: не хотелось возвращаться в неприглядный магазинчик. Что угодно, лишь бы оттянуть время. Можно ненадолго спрятаться в сортире, но потом… снова подниматься по лестнице – навстречу клиентам с их постными физиономиями.

В витрине «Здорового питания» виднелся большой глянцевый фотопортрет Теодора Бекхайма, поставленный на стенд между финиками и орехами. Стюарт в сотый раз остановился перед портретом: он стоял там еще с мая. Бекхайм выехал из Лос-Анджелеса, где у него была штаб-квартира, и поднимался вдоль побережья на север.

На Хедли глянуло крупное темное лицо, и ему стало как-то не о себе. Этот человек казался неимоверно властным и могущественным. Большие черные глаза и изборожденный морщинами лоб придавали ему сходство с первобытным исполином, легендарной личностью из далекого прошлого. Под фотографией Теодора Бекхайма помещался текст объявления:

«Выступления в Зале Стражей в 8:00,

6, 7 и 8 июня.

Вход свободный.

Пожертвования всячески приветствуются.

Тема лекции:

«Чистота: что сказано в Библии о Мировом порядке Будущего?»

После лекции состоится обсуждение.

Приглашаем всех желающих!

Хедли безучастно взглянул на текст, а затем снова на выразительное лицо. Снимок находился здесь уже так давно, что Стюарт знал на нем каждую линию и каждый изгиб. Казалось, Бекхайм – его хороший знакомый, а вовсе не заезжий общественный деятель, лидер религиозной секты. На афише даже указывалось ее название: «Общество Стражей Иисусовых». Всемирное общество… Брошюры, еженедельная газета, которая продавалась на каждом углу. Последователи в Южной Америке, Африке, Исландии и даже Иране. Сила Библии… Исцеление словом.

Чем дольше Хедли рассматривал фотографию, тем узнаваемее становится образ Теодора Бекхайма. Сначала он напомнил Стюарту Франклина Делано Рузвельта, а затем его собственного отца – высокого и сильного, с низким голосом, каким он его смутно себе представлял. Из-под густых черных бровей вдруг сурово уставился школьный учитель физики, который твердо и уверенно шагал по коридору в длинной белой мантии, развевавшейся за спиной, как у апостола Павла. Этот снимок вызвал у Хедли такое же нервное, неприятное чувство, как и армейские призывные плакаты. Одной половиной сознания он понимал, что это сделано нарочно – в целях агрессивной рекламной кампании. Но другая половина вздрогнула и оживилась, а сердце в груди обмякло и растаяло, точно сало на сковородке.