Мерсе Родореда - Площадь Диамант

— На улице, где!

— На какой хоть улице?

— Сказал, на улице.

— Да на какой, на какой?

Он повернулся и молча ушел. А я всю ночь не спала… На другой день снова явился и сказал, что я должна дать клятву, что больше никуда не пойду с Пере. И вот я, чтобы отвязаться и не слышать его голоса, потому что Кимет, когда злился, голос у него делался невозможный, дурной, — взяла и сказала — никогда не буду встречаться с Пере. А он на мои слова так рассвирепел, что смотреть страшно. Я, орет, по горло сыт твоим враньем, и не зря подстроил тебе ловушку, вон как попалась. И заставил меня просить прощения за то, что я встречалась с Пере, и за то, что врала. Довел меня до того, что я сама во все это поверила. И велел мне встать на колени.

— Прямо на улице?

— Да, в мыслях, про себя.

В общем, заставил в мыслях просить у него прощения на коленях за то, что я встречалась с Пере. А я, бедная, не видела его с того дня, когда у нас был последний разговор. В воскресенье я снова ходила отдирать обои. Кимет пришел к самому концу, поздно вечером, он мебель чинил у какого-то клиента. Матеу почти отделал кухню. Еще один вечер — и все! От пола на вытянутую руку во весь рост белая плитка. А над плитой — красная, блестящая, но помельче, Матеу сказал, что раздобыл ее на стройке и что это — свадебный подарок. Кимет его обнял, а Синто уставился на них своими большущими коровьими глазами и потирает руки от удовольствия. Потом мы все вместе пошли в кафе «Монументаль», и Синто сказал, что если нужно обручальное кольцо, он знает одного ювелира, который продаст недорого, а Матеу сказал, что знает другого, который уступит за полцены.

— Ну, ты молодец! Как тебе все удается? — сказал Кимет.

Матеу — глаза синие-синие — весь вспыхнул, засмеялся довольно и смотрит на нас, то на одного, то на другого.

— Уметь надо!

Накануне Пальмового Воскресенья[15]отец спросил, когда мы с Киметом поженимся. Он шел в столовую, и я увидела, что набойки на его ботинках совсем сбились. Не знаю, сказала, когда отделаем квартиру, наверно.

— А много еще работы?

Я сказала, что точно сказать не могу, как будет со временем… Все от этого зависит. Сказала, что было пять слоев обоев, и Кимет велел ободрать все, потому что любит, чтобы делалось, как следует — на всю жизнь.

— Скажи ему, пусть придет к нам на обед в воскресенье.

Я сказала, и Кимет сразу в крик:

— Когда я пришел просить твоей руки, он ко мне без всякого интереса, ты, говорит, уже третий, а кто последний — не знаю. Ясное дело, чтобы меня отвадить!

В воскресенье мы пошли в церковь. На улице было много детей, мальчики несли пальмоны[16], а девочки — пальмовые листья. У многих мальчиков были трещотки, и у девочек — тоже. У некоторых вместо трещоток, деревянные колотушки. Это, чтобы нехристей бить на стенах, на земле, на пустых банках, повсюду.

Когда мы подошли к церкви, там уже народу — полная улица.

Матеу шел с дочкой в руках, не девочка, а цветок, и нес он ее, будто она и в самом деле драгоценный цветок. Беленькая, локоны золотистые, глаза синие, как у него, только очень серьезная, ни разу не улыбнулась. Матеу помогал ей держать пальмовую веточку с засахаренными вишнями. И так получилось, что рядом шел человек с малышом на руках, у которого был пальмон с голубым бантом и серебряной звездой. Малыш этот стал обрывать вишни с пальмовой веточки, но в толкотне никто этого не заметил, а когда спохватились, уже половина — пустая.

Обедали мы у матери Кимета. У нее весь стол был завален букетиками из самшитовых веток с красными бантиками. А на пальмочках — синие банты. Она сказала, что каждый год делает это друзьям в подарок. Мне она тоже подарила букетик из самшитовых веточек, потому что я сказала, что уже освятила нашу пасхальную пальмочку. Тут из сада поднялась в столовую одна сеньора, и мать Кимета нас познакомила. Это — соседка, ее пригласили, потому что она с мужем разругалась.

Сели обедать, и Кимет сразу спросил, где соль. Мать вскинула голову, будто ее кто иголкой кольнул. Я, говорит, все солю, как положено. А Кимет — свое, соли мало, соли мало. Тогда соседка вмешалась: по-моему, говорит, соли в самый раз — ни много, ни мало. А Кимет уперся — преснятина, никакого вкуса.

Тогда его мать встала, вся вытянулась стрункой, пошла на кухню и принесла солонку — такой кролик фарфоровый, и соль сыплется из дырок в ушках. Поставила этого кролика на стол и процедила — вот, пожалуйста. А Кимет, нет чтобы посолить, понес вдруг, что все люди из соли и что это повелось с той поры, когда одна женщина ослушалась своего мужа и оглянулась назад, хотя он строго-настрого запретил оглядываться, и велел идти за ним и смотреть только вперед[17]. Мать одернула Кимета — ешь и молчи, а он вдруг к соседке — прав или не прав был тот муж, который запретил жене оглядываться? Соседка сидит чинно, ест так аккуратненько, я, говорит, в этом мало разбираюсь.

И тут Кимет как крикнет: вот дьявол… Крикнул «вот дьявол!», помолчал, а потом взял фарфорового кролика и давай трясти. И матери — ну где, где тут соль! Все утро на бантики убила, а что соли нет, так это пусть? Тут я вступилась за мать и сказала, что лично мне соли вполне достаточно. А соседка возьми и скажи, что она вообще не выносит, когда пересолено. Кимет точно ждал: а-а-а, теперь мне все ясно, одно дело готовить без соли, чтобы соседке угодить, а другое — морочить голову родному сыну, что все посолено. И насыпал столько соли в тарелку, что мать даже перекрестилась. Потом, наконец, поставил солонку на стол и, снова здорово, мол, все знают, что дьявол… Мать ему — хватит, уже голова кругом, а он точно оглох — кто придумал диабетиков — дьявол, кто же еще на такие козни способен? Ведь не зря у людей все соленое, пот, слезы…

И мне — вот лизни руку, увидишь, какого она вкуса. И пошел, и пошел про дьявола, а соседка так осторожненько ему — ну вы, как маленький, в дьявола верите. Кимет никакого на нее внимания, несет про дьявола, и делай что хочешь. Но мать не выдержала и повысила голос: ну хватит, замолчи! Словом, мы обедаем, уже половину всего съели, а Кимет ни к чему не притронулся, так и сидел. А потом снова: дьявол — это тень самого Бога, он везде, в растениях, в камне, в горе, в домах, на земле, под землей. Дьявол кем хочешь обернется, даже огромной черной мухой с синим и красным отливом. Эта муха летает по помойкам и свалкам и питается там всякой падалью и гнилью. При этих словах Кимет отодвинул от себя тарелку, ничего, говорит, есть не буду, кроме сладкого.

На Пасху он пришел обедать к нам и подарил отцу гаванскую сигару. А я принесла торт — полено, «цыганская рука» называется. За обедом Кимет только и говорил про то, какое дерево на что годится. А когда мы пили кофе, спросил меня потихоньку: как лучше, уйти сейчас или немного попозже. Я сказала — мне все равно. Но жена моего отца сказала, что молодежь должна веселиться, а не сидеть дома, в общем, в три часа мы ушли. На улице жарища, солнце печет, куда деваться? Ну, мы и пошли к себе на квартиру обдирать обои. Там застали Синто и Матеу, они рассматривали два больших рулона обоев, которые принес Синто. И Синто сказал, что знает одного мастера, который оклеит комнаты бесплатно, если Кимет достанет ему ножки для стола, новые, потому что старые источил жучок, да так, что стол вот-вот рухнет. И дети, как никого из взрослых нет, нарочно раскачивают этот несчастный стол, чтобы он поскорее развалился. Кимет с Синто сразу договорились.

Когда столовая была оклеена, на одной стене справа выступило пятно. Мы позвали того парня, который клеил, и он сказал, что не по его вине, пятно выступило позже, и дело, наверное, в самой стене, может там что лопнуло. Но Кимет уперся — пятно было с самого начала и надо было учесть, что там сырость. Матеу предложил сходить к соседям, может, говорит, у них с той стороны раковина, и тогда ничего не поделаешь. Все трое отправились к соседям, а те в крик: причем здесь мы, если на вашей стене пятно, в общем, дали адрес своего хозяина. Ихний хозяин сказал, что пришлет человека посмотреть, что за пятно, но никто и не подумал прийти, потом явился сам и сказал, раз мы попортили стену, нам самим и платить за ремонт, или пусть разбирается наш хозяин. Кимет сказал, что мы не обязаны. А наш хозяин и слушать не стал, я, говорит, заранее знал, что ваша возня добром не кончится, так что умываю руки. Кимет прямо взбесился, а Синто сказал, что по справедливости за ремонт надо платить пополам. Но соседский хозяин — ни в какую. Разбирайтесь, говорит, со своим хозяином.

— Раз это пятно из-за вашей сырости, с какой стати нам идти к нашему хозяину? И соседский хозяин сказал, что если мы думаем, что сырость с ихней стороны, то он в два счета докажет, что с их стеной все в порядке. Развернулся и ушел, а мы еще долго не могли успокоиться. И чего, собственно, было волноваться, доказывать, спорить, бегать туда-сюда из-за такой мелочи, такой ерунды — взяли потом и поставили к этой стене шкаф, и делов…