Алексей Слаповский - Победительница

– Иди погуляй, – сказал он моей временной подруге. – Девушки парами ходят, безобразие. Развели лесбиянство. В стране демографическая проблема, а они друг с другом целуются.

То, что мы не целовались, Тощинского не смущало.

Девушка отошла.

– И вообще, – продолжал Тощинский, то есть говорил так, будто продолжал, а на самом деле свернул в другую сторону. – Придумали конкурсы красоты. Это не наше явление. Наше явление – платье до пят, волосы платочком завязать, глаза в землю. И восемь ребятишек! Вот наше явление, вот наш идеал. А это что? – показал он на мои бедра, которые были в 103, что оправдывалось уикендной обстановкой. Это же разврат! Это ты себя всем открыто предлагаешь – нате, берите! Что, не так?

Я знала за Тощинским репутацию чудака, поэтому решила не оскорбляться.

– О моде говорите? – спросила, проходя мимо, дородная правительственная дама – тоже в довольно короткой юбке.

В голове Тощинского что-то перемкнуло.

– О моде! Если у девушки ноги красивые, гладкие, почему не показать? Для того мы их на конкурсы и посылаем, – похвастался он, словно его личной и государственной заслугой было то, что красивых отечественных девушек посылают на конкурсы. – А если кривые или две тумбы, – он прямо указал на ноги дамы, – то зачем пугать людей? Надень на них паранджу и сиди дома!

– Вы сроду такие вещи говорите, – поморщилась дама.

– Я говорю правду! – отрезал Тощинский. – И это всё знают.

Я издали ловила взгляд Влада, наконец поймала и жалобно улыбнулась, глазами показывая в сторону Тощинского: спаси меня от него! Но Влад склонил голову, словно просил: ничего, потерпи.

Я стала терпеть.

Взяв меня под руку, Тощинский галантно водил меня вдоль пристани и с благовоспитанной улыбкой хорошо себя ведущего клинического идиота нес полную чушь. Тема женщины в современном мире его взволновала, он никак не мог с нее слезть. При этом говорил сердито и напористо, словно убеждал каких-то неведомых придурков, а потом сам же себе и возражал от лица этих придурков, неожиданно поумневших.

– Коня на скаку остановит, в горящую фанзу войдет!104 Вот идеал женщины! Сильная, высокая, смелая! – убеждал он.

А через пять минут:

– Женщина должна быть женщиной! Коня, видите ли, остановит, в горящую фанзу войдет! Каждый должен делать свое дело! А конюхи на что? А пожарные? Мы за что им зарплату платим? Я внес проект закона: если у женщины трое детей, пусть сидит дома и получает от государства деньги, как воспитательница детского сада. На каждого ребенка конкретную сумму. Мало? Рожай еще! А всех одиночек, гулящих, бродячих, childfree – на периферию. В Сибирь. Одиноких отлавливать в ресторанах и клубах и отсылать в принудительном порядке. Либо выходи замуж в три дня.

Я устала это слушать и сказала:

– Извините, мне пора.

– Куда тебе пора? – закричал Тощинский. – Вот бабы, вот лицемерие! Тут остров, куда тебе пора?

– У меня могут быть свои дела?

И я отошла от Тощинского.

Слегка сердитая, ушла подальше от людей, к воде. Там были заросли у берега. Послышался плеск. На холме, над зарослями, появилась фигура в черном и форменном.

– Греби отсюда! – крикнула кому-то фигура.

– Не ори, – негромко ответил с воды пожилой голос.

Показалась лодка – обычная, с веслами. В ней сидел человек в каком-то балахоне и не спеша греб. На дне лодки была вода, и там бултыхалась, били хвостами мелкие рыбешки. Увидев меня, рыбак вдруг сказал с обидой:

– Радуешься? – хотя я вовсе не радовалась. – Ничего, тебе тоже скоро скажут: греби отсюда. И погребешь!

Я не поняла его слов.

Потом подошел Влад.

– А я тебя ищу.

Обрадовавшись, я шагнула навстречу. Но он придержал меня руками.

– Ты зачем Тощинского оскорбила?

– Я? Чем?

– Говорит, так себя вела, будто он тебя снять хотел. А он не хотел, он просто общался.

– Могу перед ним извиниться, если хочешь.

– Да нет. Просто мне с ним еще работать.

– А со мной жить. Или у тебя нет таких планов?

– Есть, есть.

Он обнял меня.

Мне было грустно.

Так вечно занятый отец отвечает мимоходом дочери, не вслушиваясь в вопросы:

– Да, да. Конечно, конечно.

Дочка насупливается и спрашивает:

– А я завтра умру?

– Да, да, конечно, конечно. Что? – просыпается вдруг отец.

– Да так, ничего! – выходит из комнаты мстительная дочка.

Письмо двадцать восьмое

Этот вечер, Володечка, оставил во мне неприятный осадок, но потом был еще один день, а потом вечер, и нежность, и любовь. И я отправилась на дальнейшие турне в (напоминающем небесное спектральное, то есть многоцветное, явление во время влаги и солнца) настроении, в убежденности, что мое счастье от меня никуда не денется.

Через пару недель, находясь где-то в Токио, ЛосАнджелесе или Париже, не помню, я, не получая несколько дней писем, страшно встревожилась и даже рискнула позвонить Владу, что он категорически мне запретил. И услышала нечто очень странное: «Данного номера не существует». Так случалось, Володечка, если владелец решал по какой-то причине избавиться от своего номера. Но у Влада было еще несколько номеров, которые я знала. Однако всё они или не отвечали, или были заблокированы. Очередным утром, едва умывшись, я бросилась к ноутбуку, вошла в Интернет, и первое, что увидела, еще не открывая почтового ящика, в ленте главных новостей дня: «Владимир Р. женится на Саше Буковицыной».

Я была, мягко говоря, ошеломлена, а твердо говоря, почти убита.

Саша Буковицына, наследница Андрея Бориса Буковицына, одного из самых богатых людей России, считалась очень завидуемой невестой. Ее фотографии постоянно появлялись в уличных газетах и журналах, она мелькала на телевидении, но всё было пристойно, выверено, цензурировано – ясно, что такая девушка не могла позволить лишнего ни себе, ни средствам массовой информации. Да и папа не позволил бы. Никто при этом не знал, какое у нее образование, чем она занимается, но это, собственно, никого и не волновало. Невеста – это было ее звание, занятие, профессия и образование. Ее имя сопрягали то с одним, то с другим известным человеком – и вдруг. Как гром. Неожиданно. Ниоткуда.

Я решила срочно лететь в Москву и попросила купить мне билет.

Тут же прибежали разные люди и стали меня отговаривать, указывать на контракт.

Я сказала, что разрываю контракт.

Они тут же выдвинули вперед адвоката, который с видом злого фокусника предъявил мне множество аргументов, доказывающих, что в случае суда по причине неисполненных обязательств меня ждут огромные финансовые неприятности с последующими долгами и нищетой.

Я ничего не слышала и не хотела слышать.

В самолете просматривала всю информацию, которую смогла найти, об этой Саше. Во мне поднималось чувство, которого я не испытывала по отношению к Цестурии. Цестурия тоже красавица, но зрелая женщина, с умом, оригинальная, деятельная, всего сама добившаяся в жизни, я, пожалуй, даже уважала ее, хотя и ненавидела. А что тут? Только вот эти глаза, эти губы, этот нос? Одна только геометрия – и все?

Слово это, геометрия, мне припомнилась не случайно, Володечка. Однажды в школе ко мне подошла соученица Таня, очень умная и хорошая девочка, и вдруг ни с того ни с сего прошипела:

– Было бы в кого влюбляться! Ты что, лучше меня? Чем? Ничем. Всё это, что у тебя, – геометрия! Он в геометрию влюбился!

Кто это «он», я так и не узнала. Наверное, кто-то из наших классных мальчиков, влюбившийся в меня, а Таня любила его, вот и разозлилась. Я удивилась тогда: за что, почему? Что я такого сделала? Да, я красивая, но разве это моя вина?

Был и другой эпизод, гораздо потом. В очередное навещание мной Бориса и Лары сестра отвела меня в сторону и сказала:

– Послушай, не сердись, но лучше тебе уехать. У нас и так с ним сейчас полный разлад, а тут ты еще... У него настроение портится.

– Почему? Он всегда рад меня видеть.

– Ага, рад. Просто задыхается от радости. Вернее, от того, что хочет тебя – а не может.

Тогда я тоже видела в глазах сестры неприязнь, пограничную с почти ненавистью, и обиделась – за что? И вот, просматривая изображение Саши, я поняла за что. Ни за что. За то, что, ничего не делая, только родившись с чертами лица более правильными, чем у других, я вызываю к себе любовь, не будучи ее достойной. Саша казалась мне такой же – не заслужившей ничем любви, но эту любовь имеющей. Я увидела в ней себя со стороны и возненавидела, но это, естественно, не означало, что я начала ненавидеть себя.

И тут раздался звонок от Влада. Он сказал, что я, наверное, в курсе последних событий, и попросил не обижаться. Он не хотел меня расстраивать и срывать мне турне. Этот брак – только видимость. Он всё объяснит при встрече, главное – не делать резких движений, если я его действительно люблю.