Н. Денисов - Арктический экзамен

«Надо ж! — подумал Виктор. — На кулаках решил «растолковать» Вове, как надо уважать корабельное имущество!.. Ну, Вася!..»

И дал он парню слово — «не поднимать пока шум». Пока…

— Обсудим на общем собрании твое поведение, Милован! — услыхал он строгий голос Борисова. — Обсудим!

— Ого! — удивляется Вася. — Обсуждайте! Подумаешь.

— Подумать тебе надо!..

Да — а, начальник знает, конечно, как «поприжать» Васю. В последней командировке тот монтировал энергопоезд на Печоре. Там ввязался в драку с поселковой шпаной и повторно заработал бы статью, если б вовремя не смотался да не напросился участвовать в перегоне «Северянки». Добровольцев в тресте нашлось немного.

— Обсуждайте! — кипятился Вася. — Чемодан в зубы и — привет!

— Остынь, — миролюбиво произносит Пятница.

Несут в амбразуру посуду, бросают на ходу «спасибо», и Виктору слышно, как долго грохочут ботинки по гулким коридорам судна. Еще возвращается Борисов, опахнув одеколоном, и, деловито оглядев камбуз, собирается дать распоряжения.

— Слушаю, Станислав Яковлевич!

— Вот что, Виктор Александрович! Прикинь количество продуктов по списку да составь меню на неделю… Как положено на корабле!

— А как оно положено па корабле? Вы знаете?

— Но ты обязан знать. Ясно?

— Есть! — отвечает он дурашливо и тянет руки по швам.

— Ну, ну, — хмурится Борисов. — Не паясничай!

Гора грязной посуды, заботливо попыхивающий парком титан, раскаленная плита и вечный, режущий глаза электрический свет. И днем при солнышке, и в сумерках, и ночью. Иллюминаторы камбуза и столовой заварены толстыми пластинами еще на заводе на случай штормовой волны со льдом.

Ну что ж, пора приниматься за уборку да подумать о грядущем обеде. Виктор опускается на ящик с картошкой перекурить, подумать: обязанности пока не утомляют, но хлопот, дай бог ноги да руки, под завязку.

«Желудок — путь к сердцу моряка. А морской кок — па голову выше сухопутного полковника!» — это Пятница изрек, заботливая душа.

— Я тут тебе швабру новую смастерил, — топчется Иван у дверей. Из-за спины его выглядывает Мещеряков — в кепочке своей курортной.

— Покорно благодарю, боцман! Ты проявляешь отеческую заботу!

Иван потоптался, покашлял, ушагал по своим делам.

— А я — подмогнуть! — говорит Леня и, не дожидаясь согласия, тащит швабру в столовую. Там он минут десять гремит стульями — стулья, как и положено на морском судне, со штормовыми креплениями, пока они не закреплены в гнездах палубы, и всякий раз, когда их передвигают, цепи — крепления гремят и раскачиваются, как огромные серьги.

Закончив уборку, Мещеряков на носочках, как бы крадучись и шаловливо грозя кому-то пальцем, подбирается к двери кладовой, где стоят холодильники, мешки с мукой, а главное — коробки с сухофруктами и с изюмом. Мещеряков — сластена.

— Можно горстку?

— Какой разговор, — смеется Виктор. — Все же тебя не только высшей математике в институте учили, но и вежливости!

Леня, довольный, подсаживается чистить картошку.

— Сидишь тут, как инкубаторский, при искусственном свете, а на улице сегодня — погодка — а!

— На улице… На лестнице… Ну и терминология у вас с Бузенковым! Настоящие моряки на смех поднимут!

— Настоящие! К тому времени, пока они к нам придут, мы сами станем морскими волками.

Виктор вздохнул: больно уж хочется поскорей «отдать концы» и распрощаться с томительной стоянкой у берега. Да, черт побери! Поскорей!

В жарком тумане дня

Сонный встряхнем фиорд!

— Эй, капитан! Меня

Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть

Мимо могильных плит,

Мимо церковных рам,

Мимо семейных драм…

— Твои стишки? — застревает Леня с недочищенной картофелиной.

— Рубцова! — говорит Виктор. — Отличный поэт. Расскажу… А пока, Леня, поставим-ка на плиту бачки с водой. Как положено на корабле… Пошли на свет божий…

На тентовой палубе судосборщики уже навели порядок. Принайтовали к палубе тросы, доски, деревянные брусья, ящики с цементом — аварийное имущество на случай пробоины борта. Прошлись тут маляры с кистями и краскопультами, и теперь тентовая палуба синё и празднично отсвечивает при ярком горячем небе.

Тут в сборе остальной народ из команды — Борисов с Глушаковым ушли на рейсовой «Ракете» в город «выбивать солярку», — и парни, чтоб не слоняться без дела, по указанию Пятницы, обматывают шпагатом ручки паровых вентилей. Сноровисто, только пальцы мелькают, работает сам Пятница да Заплаткин, словно весь свой век только и делали они, что обматывали шпагатом вентили. Вова Крант покуривает, вызывающе бросая окурки с высоты в воду, томится.

— Прекрати! Самое позорное для моряка — воду окурками осквернять! Прекрати, Вова! — не выносит безобразия Пятница.

— То для моряка… А мы же пиратская компашка!

Палит солнце, накаляется железо палубы, и тихо так, мирно вокруг, что слышно, как высоко над рубкой поет жаворонок да, сбавив обороты машине, ткнулся в береговой песок небольшой катеришко…

Но опять — грохот. Он приближается, растет — откуда-то из преисподни трюмных помещений станции, — и наконец, появившись на свет божий, споткнувшись, валится Бузенков.

— Дурацкие лестницы! — Гена корчится в муках, растирает пораненное, наверное в десятый раз, колено.

Пятница пытается помочь ему подняться. Гена отмахивается. Вася Милован смеется. Подхихикивает библиотекарь.

Безжалостный народ, жестокие нравы!

— Эй, на барже! — кричит Крант рулевому подошедшего катеришки. — Ружжо на борту есть?

— Ну есть, а зачем? — откликаются с катера.

— Человек мучается, добить надо!

— Не — ет! Ружье не дам…

— А топор?

— Вон бери с пожарного щита… Только положи потом на место.

Бузенков на четвереньках отползает от люка, тоскливо и отрешенно смотрит мимо парней.

Жаль парня Виктору. На твердой земле, кажется, еще не научился держаться основательно, а тут — в такую командировку! Рассказывал Гена недавно, что учился на предпоследнем курсе техникума на механическом отделении, да, кажется, ни с того ни с сего перевелся на заочное, хоть и мама была против, не одобряла…

— А что сегодня кок на званый обед нам готовит? — опять бодрится Крант. — Реактивное блюдо? Горох с тушенкой?.. Эх, цыпленочка в табаке бы да шкалик шампанского, как бывало в ресторане «Арбат»! Кранты!

— Иди, сготовь… Хоть в табаке, хоть в махорке! — хмуро откликается Вася, отхватывая ножом кусок шпагата, и тугие мышцы его рук внушительно перекатываются под загорелой кожей. — Дрейфишь?

Виктор внимает хмуроватому диалогу, припоминая, как недавним вечером стоял он с библиотекарем на верхней палубе и вел с ним интеллектуальные разговоры о том, о сем. Вова читал наизусть стихи Блока, намекнул мимоходом, что он из приличной московской семьи, дядюшка известный ученый, а вот у самого все не сложилось, не «вытанцевалось» и что, мол, теперь все поздно — институты, высшее образование. «Хорошо, Станислав вытащил на «Северянку», прокатится по ветерку, работенка — не бей лежачего… Кранты!»

До драки, до потасовки разговор был, до Васиного признания. И теперь опять, вспоминая недавнюю ту беседу, подумал о Кранте: не сойдется, никогда не сойдется с ним! Интуитивно ощущал — разным курсом двинутся они к северу, разным…

— Цыпленка ему! Да он трем кошкам суп не разольет! — это Пятница, как всегда, разряжает атмосферу.

И все же как хорошо и тепло под июльским солнышком.

Вечером прощались с бригадой маляров. Судосборщики уехали на завод раньше, и теперь на плавстанции идеальный флотский порядок. Прямо хоть под венец веди «Северянку». И маляры, эти вечно заляпанные краской малярши, в своих неуклюжих спецовках, вдруг преобразились — навели глянец и маникюр, накопнили прически и, стуча каблучками, поднялись по сходне на борт. Корабельный народ, пока они работали на судне, умудряясь проползти с кистями и краской в самые глухие закоулки плавстанции, относился к ним снисходительно и вроде бы без должного внимания — в легких платьицах, полувоздушно облегающих фигуры, маляры преобразились, и народ, в большинстве молодой, разглядел в них женщин!

— Бабы идут! — восхищенно воскликнул Вася Милован, распрямляясь у леерного ограждения тентовой палубы, куда команда привыкла собираться после ужина на перекур, на чистый воздух, если отпадало желание побродить по поселку или сходить в кино. — Гляньте, бабы же! — опять произнес Вася таким тоном, словно случилось явление Христа народу. Кинулся было Вася по трапу вниз, но поймал на себе напружиненный взгляд начальника.

— Погоди, не суетись! — сказал начальник. И парни, свесясь над леерами, смотрели, как они идут.

А они шли. По главной палубе. От юта — на бак. С десятиметровой высоты видны были их робкие шажки на неуверенных каблучках и непривычное смущение, словно и не они два часа назад, громыхая тяжелыми ботинками, сходили на берег, пряча под платки выбившиеся прядки волос.