Михаил Чулаки - У Пяти углов

— За любовь, мастер, остальное — чешуя. Любовь-то и поднимает, или, как ты говоришь…

Понял, называется!

А странная нечеткость мыслей не проходила. Это было непривычно и неприятно. Голоса, застольный шум доносились как сквозь тонкий слой ваты. С чего бы? На другом конце стола тяжеловато поднялся Хорунжий и стал медленно обходить за спинами сидящих. Куда это он? И только когда заведующий был уже совсем рядом, Вольт догадался, что тот движется к нему. Долго же догадывался. Значит, и реакция какая-то замедленная.

Хорунжий навис сзади.

— Что, Вольт Платоныч, как всегда, единственный трезвый среди нас?

Заговаривает после вчерашнего! Имеет наглость! Но не сейчас же, не за столом продолжать обличение.

— Да, кажется, единственный, Павел Георгиевич.

— А я немного принял. Чтобы поддержать компанию. Самая большая роскошь на свете — человеческое общество! И принял-то только так. Если надо — хоть доклад прочитаю. Ведь правильно?

Пришлось снова ответить — с той же принужденностью:

— Да, все в порядке, Павел Григорьевич. Крамер посмотрел на Хорунжего и произнес:

— Друг мой Павел, держись моих правил!.. Пушкин сказал.

Хорунжий добродушно отмахнулся от Крамера:

— Мастер наш хорошо отпраздновал в честь самого себя. Нельзя его так оставлять. Вы бы его доставили домой на машине. Чтобы и от трезвости общественная польза.

Да он, оказывается, и гуманист — друг наш Павел. Довезу, о чем разговор.

Ну вот и хорошо. Мы же здесь все свои, уже почти стали родными, ведь правда? Так и нужно по-хорошему. Всегда ведь можно договориться между собой, правда? Мало ли кто чего скажет сгоряча. Между своими бызает.

Вот какой милый родственничек! Можно сказать, ограбил Вареньку, а теперь изображает доброго папашу!

Вольт поднялся, чтобы прекратить пьяные излияния. Пожалуй, пора уже, Павел Георгиевич. Тем более и рабочий день кончился. Поработали на славу, можно и домой.

На другом конце стола тоже стали подниматься. Вот и хорошо, — повторял Хорунжий, — вот и хорошо. Крамера погрузим, доставим в лучшем виде. Все по-родственному.

Верная Кариатида мощной рукой подхватила Крамера. На ногах тот держался, только что поводило его из стороны в сторону.

Зато гость был в полном порядке. Развлекал напоследок наших граций. Донесся отрывок фразы:

— …Женя Евтушенко у нас тоже собирается ставить. Повело его на режиссуру…

Вольт не сразу понял, о ком речь, подумал было, что киношник — опять Вольт забыл, как его зовут, — по невероятному совпадению знаком с Женей Евтушенко, школьной его любовью. Не сразу понял — из-за той же нечеткости мыслей. До чего же противно: не владеть самим собой! И откуда такая напасть?

Всей гурьбой вышли из лаборатории. Красотка Инна защелкнула на дверях контрольный замок. В подошедший лифт все не вместились, а Вольта с Кариатидой пустили вперед как эскортирующих именинника.

Внизу на стоянке Стефа возвышался как бык в овечьем стаде. А под боком у него желтый «пежо». Значит, соврал Тиша Лаврионов, никуда не уехала Поливанова? Или успела вернуться?

— Экипаж подан! — провозгласил Крамер. Вольт сел в машину, отпер изнутри правую дверцу.

Крамер размашистым движением дернул за ручку, дверца широко распахнулась — трах! — и врезалась в бок желтому «пежо».

Вольт выскочил посмотреть, каковы последствия.

Крамер хохотал. Верная Кариатида чуть не плакала:

— Это я виновата, Вольт Платоныч, я не удержала! Виноват, конечно, Вольт: не сообразил, что притер

Стефу слишком близко к «пежо» и потому нужно открывать дверцу осторожно. Все из-за той же мути в голове! Обычно-то он здесь на стоянке правую дверцу не открывает, поэтому привык прижиматься к «пежо» правым бортом. Да еще путалась здесь киносъемочная «Волга», когда парковался, из-за нее тоже. Но главная причина: противная муть в голове. Нужно было не сажать здесь, выехать сначала!

А последствия были слишком очевидны: здоровенная вмятина на переднем крыле! Естественно: теперешние машины штампуют только что не из фольги. На Стефе от такого удара и следа бы не осталось!

И тут из подъезда вывалились Красотка Инна, Хорунжий, Веринька, гость — прибыли следующим рейсом лифта. Очевидные последствия сразу были замечены. Хорунжий обеспокоился:

— Уезжайте, Вольт Платоныч, уезжайте! А то вдруг сейчас выйдет Ингрида Игоревна! Нехорошо. Сразу узнает, что мы в рабочее время, на рабочем месте… Уезжайте. И как это вас угораздило? Единственный трезвый! Вы ведь и себя подводите, и всю лабораторию. Узнает, что в рабочее время, на рабочем месте… Уезжайте!

Вольт и сам не рад был происшествию. И все-таки, глядя на испуганного заведующего, чуть не рассмеялся:

— Да что вы, Павел Георгиевич! Уезжай не уезжай, все равно известно, кто стоит слева от ее «пежо»!

Как-то совестно было оправдываться по-школьному: «Это не я, это Крамер!» Но Верная Кариатида постаралась за Вольта:

— Это Александр Владимирович как размахнется дверью, как стукнет! Вольт Платоныч так не размахивается!

Что-то трогательное есть в отсутствии чувства юмора. И прочное. Где юмор, там уже нет полной преданности.

— Все равно уезжайте! Известно — одно, а на месте происшествия — другое!

Почтенный заведующий лабораторией — и советует сбежать! Тоже способ, чисто школьный.

— Да что вы, Павел Георгиевич, я же не мальчик!

Гость смотрел на происходящее с любопытством и, кажется, комментировал:

…весь бок своему «мерседесу» расцарапал, представляете?

Вот только не удалось расслышать — кто?

— Ну, если не хотите уехать, Вольт Платоныч, тогда отвечайте сами! Чтобы не пятно на лабораторию! Надо доказать, что вы трезвый, чтобы не говорили, что все у нас перепились! Да-да, документально! Чтобы экспертиза! Тут рядом ГАИ, на профессора Попова.

Совсем спятил от страха!

— Да что вы, Павел Георгиевич, по такому случаю — ГАИ!

— Ничего, я тоже немного знаю порядки! Всякое повреждение машины — дорожно-транспортное происшествие. А на всякое происшествие — акт!

— Дверь же открывал Александр Владимирович! — напомнила Кариатида.

— А за рулем Вольт Платоныч! Он за все отвечает! Поэтому экспертиза на него должна быть!

Какая-то схоластика.

И все страсти оттого, что машина Поливановой. Чья бы другая — посмеялись бы и только.

— Я не советую Вольту Платонычу на экспертизу, — вдруг вмешалась Красотка Инна. — Он ведь ел мое желе? Ел. А оно у меня коньячное. Чистый коньяк в желатине. Так что Раппопорт может показать.

Вот оно что! Вот почему вязкость мыслей!

— Ну, сколько он там принял! — отмахнулся было Хорунжий.

— Рюмки три верных, в пересчете на жидкость. Желе ему понравилось, я видела. Для Раппопорта достаточно.

И тут всю свою преданность высказала Верная Кариатида!

— Да что ж ты сделала! Чего ж не предупредила! Человек же за рулем! А если б не случилось, он бы и не знал, сел бы да поехал?! А после убился бы?! Или под суд, если бы задавил кого?! Да это все равно как подсыпать отраву! Такие вертихвостки всегда подлые!

— Завидуешь, Кариатидушка?

Не стукнула бы Кариатида Красотку своей мощной рукой!

Вольт встал перед Кариатидой, загораживая Красотку.

— Ну-ну, Лена, ладно. И хватит базарить. От Поливановой я убегать не буду, и что Крамер дверью размахивал — тоже рассказывать не буду, так что никто не узнает, что в рабочее время и на рабочем месте. Об зтом не волнуйтесь, Павел Георгиевич. Я помял случайно — и точка. Будем считать, что я трезвый — без экспертизы.

— Да вы-то всегда трезвый, Вольт Платоныч, — со всем возможным ехидством подтвердила Красотка Инна.

И Кариатиды не боится!

Вольт пошарил по карманам — подходящей бумажки не находилось. Он посмотрел на присутствующих и обратился к гостю:

— У вас не найдется на чем написать записку?

— Конечно! Пожалуйста!

Видно было, что сцена доставила ему полное удовольствие.

Все-таки Вольт следил за собой, чтобы писать четко и разборчиво — хоть и три всего рюмки в пересчете на жидкий продукт, а все-таки может сказаться на почерке, тем более, что пьет Вольт редко. Тренировки нет.

Уважаемся Ингрида Игоревна! Очень сожалею, возмещу.

В. Комаровский.

Записку он сунул под «дворник». Это такое щегольство у Поливановой: все снимают «дворники» на стоянке, а она — нет. Прзвда, они только и подходят к ее «пежо». Хорунжий прочитал записку и снова забеспокоился:

— Да разве так пишут заместителю директора?! Будто своей приятельнице!

— А чем плохо, Павел Георгиевич? Почтительности мало?..

А Саша Крамер во время всех этих прений безмятежно восседал на переднем сиденье Стефы. Как-то даже слишком возвышался. Вольт сообразил, что не убрал с сиденья Надину подушку, потому Крамер и возвышается, но решил его сейчас не тревожить.