Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

Чарли принимает концерту, которая похожа на риталин, но высвобождает действующее вещество равномерно в течение двенадцати часов. Он принимает одну таблетку каждое утро. Мы называем их витаминами, так что Чарли не считает себя больным или ущербным. Он ни разу не жаловался на головные боли или отсутствие аппетита, и мисс Гэвин говорит, что замечает положительные изменения в его поведении в школе.

Мы также стали вносить множество корректировок в стиль жизни, которые помогут Чарли справляться с трудностями. Мы изменили его диету — никаких хлопьев с сахаром, мармеладных акул и леденцов на палочке с красителями «красный № 40» и «синий № 2», никакой газировки и никакого фастфуда. Он совершенно не в восторге от этой конкретной перемены, и я его не виню. Даже я скучаю по мармеладным акулам. У Чарли теперь есть утренний и вечерний списки того, что нужно сделать, аккуратно распечатанные в виде таблицы на плакатной доске, приклеенной на стену его спальни, так что он может проверять, что ему нужно сделать до школы и перед сном каждый день. А «Правила Чарли» написаны на листе бумаги, прилепленном к холодильнику магнитом.

«Не драться».

«Не кричать».

«Не перебивать».

«Слушать и делать, что говорят».

«Делать домашнее задание без нытья».

Под руководством мисс Гэвин мы с Бобом также разработали программу мотивации — минутные шарики. Чарли начинает утро с шестью шариками в кофейной кружке. Каждый шарик равен десяти минутам телевизора плюс/минус видеоигры. Если Чарли соблюдает все правила без нарушений весь день, то к пяти часам он может получить час телевизора. Но за каждое совершенное нарушение он теряет шарик.

Сегодня у Чарли обычный день. Сейчас четыре часа, и он уже лишился половины шариков. Вырвал айпод у Люси и ударил им ее по голове, когда она пыталась отобрать его назад. Маме пришлось три раза просить его подобрать куртку с пола и повесить на крючок в прихожей. И я говорила по телефону с приходящим трудотерапевтом, а он забрасывал меня градом «мам, мам, мам, мам, мам, мам!». Я бы забрала по шарику за каждое «мам», но Чарли отчаянно хочет поиграть в «Супер-Марио», а я уже знаю, что не стоит лишать его всех шариков, пока мы не принялись за домашнее задание.

Мы сидим за кухонным столом, его задание — перед ним, мое задание от трудотерапевта — передо мной, и оба мы желали бы заняться чем-нибудь другим. Я знаю, он молится, чтобы не потерять оставшиеся шарики. Надеюсь, мои шарики тоже не потеряются и не закатятся за ролики. Боб на работе, а моя мать с Линусом — на танцевальном занятии Люси. Телевизор выключен, в доме тишина, на столе пусто.

— Ладно, Чарли, давай это сделаем. Кто первый начинает?

— Ты, — говорит он.

Я окидываю взглядом поднос, стоящий передо мной. Вертикальная полоса оранжевого скотча разделяет поднос пополам. На нем пусто.

— Ладно, поехали, — говорю я.

Задача Чарли — бросить до пяти красных резиновых мячиков размером с клементин на левую сторону моего подноса. Моя первая задача — определить, сколько там шариков.

— Готово, — говорит Чарли.

Я начинаю свое домашнее задание с обследования правой рукой края подноса и передвигаю ее влево, пока не нащупаю правую сторону левого нижнего угла. Сложности у меня начинаются, когда я пересекаю свою личную среднюю линию правой рукой и погружаю ее куда-то в неведомую Левую страну. Ощущение напоминает мне упражнение на доверие, в котором я однажды участвовала на тренинге для сотрудников «Беркли». Стоя с закрытыми глазами, я должна была упасть назад, в уверенности, что сотрудники меня поймают. Я помню ту долю секунды, прежде чем позволила себе упасть, не имея возможности видеть и контролировать, как и где я приземлюсь: я не желала удариться головой о твердый пол из-за дурацкого упражнения, притом что здравый смысл и примитивный инстинкт хором заклинали: «Не делай этого». Но где-то внутри себя я смогла нажать кнопку преодоления. И конечно же, коллеги меня поймали. Я переживаю подобный опыт, когда вижу, как моя рука пересекает оранжевую линию. Инстинктивный страх, внутренняя смелость, слепая вера.

Теперь я смотрю вправо от своей правой руки — это кажется естественным и легким и как бы совершенно случайно захватывает левую сторону подноса.

— Четыре, — говорю я.

— Да! Отлично, мама! — восхищается Чарли. — Дай пять!

Найти шарики — самая легкая часть моего домашнего задания и не заслуживает торжественного отмечания, но я не хочу обесценивать его поддержку. Я улыбаюсь и быстро хлопаю его по ладони.

— Дай пять левой рукой, — говорит Чарли.

Он любит ставить мне задачи. В любом случае мне нужно найти свою левую руку для следующего упражнения, так что я уступаю и начинаю поиски. Оказывается, рука висит вдоль бока. Я умудряюсь ее поднять, но теперь не могу точно сказать, где она. Чарли ждет, его растопыренная пятерня поднята вверх, как мишень для меня. Но он-то поднял правую руку, которая слева от меня, отчего мне нелегко ее заметить. Чарли, пожалуй, самый строгий трудотерапевт из всех, что у меня были до сих пор. Без всякой уверенности, что у меня получится, я машу рукой от плеча и, промахнувшись мимо ладони Чарли, попадаю ему прямо в грудь.

— Мам! — говорит он, смеясь.

— Прости, милый.

Он сгибает мою руку в локте, как будто я одна из его игрушек-трансформеров, растопыривает мне пальцы, замахивается и хлопает по моей ладони своей — они соприкасаются с громким убедительным хлопком.

— Спасибо. Ладно, следующий шаг, — говорю я, спеша поскорей закончить.

Теперь мне нужно взять левой рукой один из шариков и сжать его. Ладонь левой руки до сих пор еще покалывает от хлопка сына — и это удача, потому что покалывание мешает руке исчезнуть, и я могу двигать ею по подносу относительно легко. Я шарю вокруг и хватаю ближайший мячик. Затем слабо сжимаю его.

— Здорово, мам! Теперь положи его обратно.

Вот на этом я застреваю: я не могу отпустить мячик. Я унесу его с собой в постель, даже не осознавая присутствия лишнего пассажира, и проснусь назавтра с мячиком, по-прежнему зажатым в моей упрямой руке, если только кто-нибудь не придет и милосердно не вытащит его из моего захвата.

— Не могу. Не могу отпустить.

Я пытаюсь потрясти рукой, чтобы освободиться, но хватка слишком крепкая. Я пробую расслабить руку — ничего не происходит. Мой мозг всегда предпочитал удерживать, а не отпускать.

— Чарли, поможешь мне?

Он извлекает мячик из моей жесткой неподвижной руки, бросает его на поднос и отодвигает поднос на другую сторону стола. Теперь его очередь.

— Вот бы мне твое задание. Твое легкое, — говорит Чарли.

— Не для меня, мне совсем не легко, — возражаю я.

Он кладет мою красную закладку на левый край своего домашнего задания, чтобы я могла следить за ним, и мы оба начинаем читать. Но через пару секунд самым заметным из того, что он делает, становится не чтение или письмо. Чарли двигается. Он ерзает по сиденью стула, раскачивается вперед-назад, привстает на колени, снова плюхается на стул, болтая ногами. До аварии я всегда подключалась к процессу спустя несколько часов, когда домашняя работа уже замучивала Чарли вконец. К этому времени его тело уже походило на вялый комок, совсем не напоминающий тот хаотически волнующийся сгусток энергии, который я вижу сейчас.

— Ты вот-вот упадешь со стула. Сядь спокойно.

— Извини.

Его внутренний вечный двигатель утихомиривается на минуту, но потом что-то срывается, и все передачи снова включаются и работают на полную мощность.

— Чарли, ты ерзаешь.

— Извини, — опять говорит он и смотрит на меня — в его прекрасных глазах вопрос, потеряет ли он еще один шарик.

Я вижу, что он не нарочно шалит и не слушается. Я не собираюсь наказывать его за ерзание. Но ясно, что он никак не может сосредоточить свою мыслительную энергию на написанном, когда она в таком количестве носится, отдаваясь рикошетом, по его телу.

— Как насчет того, чтобы убрать твой стул? Можешь делать домашнее задание стоя? — спрашиваю я.