Н. Денисов - Арктический экзамен

— Подумаешь, Гагарин! — хмыкнул тот. — Отыскал?

Грузовик громыхнул через мост, вырываясь на широкий тракт, оставив позади новые городские кварталы, над которыми поднималось отяжеленное, набрякшее спелостью солнце.

Опустив боковое стекло кабины, Виктор с наслаждением вдыхал влажный, прилипчивый ветерок, разгоняющий недавнюю сонную одурь. Впереди открывался неблизкий путь до Тобольска, где после первого этапа перегона встала в речном затоне плавучая электростанция, чтобы завершить оснастку. А там уж в Арктику, на Чукотку. Простор-то какой, черт побери!

Об этом просторе он думал и мечтал не однажды — пока электростанция строилась, — поначалу с робкой надеждой отправиться на ее борту в плавание. Со временем надежда крепла, делалась ощутимей и явственней, пока не стала реальностью его сегодняшнего бытия.

…О плавучих электростанциях много писали в газетах. А в эти дни проводов «Северянки» от заводского пирса — с особой значимостью. «Первые, впервые! — читал Виктор. — Были попытки на Западе приспособить старые морские баржи под плавучие энергетические установки, а вот в Советском Союзе кораблестроители и энергетики объединили усилия конструкторской мысли и создали уникальный корабль с газотурбинными установками. Строительство плавучих электростанций произвело настоящую техническую революцию на заводе. Возникший на месте старой купеческой верфи, он никогда еще не строил суда с двойным дном, никогда над старинным берегом сибирской реки Туры не возвышались суда, напоминающие высотные дома невиданной планировки и архитектуры…»

Давно ли, заказав пропуск, ходил Виктор Сапунов к заводской причальной стенке! Станция достраивалась на плаву. Широкий трап, похожий на строительные леса, обвитый шлангами и кабелями, соединял станцию с заводским берегом реки. Скоро — отплытие, проводы. Это укрепляло его намерения, пробирало холодком восторга, как в детстве перед прыжком в омут с высокой кручи, когда еще томит легкий озноб и страх, а потом, набрав полную грудь воздуха, уже — ни страха, ни волнения, лишь громкие вскрики собравшейся ребятни…

Давно ли, устроясь на лавочке во дворе общежития, поджидал он такие же ранние рассветы начала лета? И даже эти с воробьиный клювик ночи казались Виктору томительными и долгими.

Жизнь его, как чудилось, вошла в накатанную колею, вырулить из которой, казалось, не было ни возможности, ни настоящей воли. Он думал о промелькнувшей юности, когда дал себе зарок идти «неизведанной дорогой», не примеряясь к чужим оценкам и критериям, а приобретать собственные, заработанные, что называется, сердцем и опытом.

За недолгий свой век переменил он несколько мест жительства и профессий, подспудно накапливая этот опыт, пока не оказался в корреспондентах сельскохозяйственного отдела областной газеты. Здесь задержался он почти на три года. Начальство его хвалило. И вот теперь, кажется, опять все покатилось комом да кувырком.

— От добра — добра не ищут! — житейски мудро изрекала знакомая его студентка Света.

Да — а…

Окажись рядом проницательный друг и объясни Виктору теперешнее его состояние, он, наверное, и сам подивился бы. Но проницательного друга рядом не было, и Виктор как бы на ощупь в сумятице разгоряченного состояния своего интуитивно искал выхода нарождавшейся в нем новой энергии.

— Мне кажется, я занимаюсь не своим делом! — попытался объясниться он и с редактором. Тот стремился разубедить Виктора в его намерениях. Но… душе не прикажешь. И душа маялась…

Без прежнего задора отправлялся он теперь в газетные командировки, заполнял блокноты, угадывал в глазах мужиков недоверие к его пристальным вопросам, желание поскорей освободиться от корреспондента. Да, наверное, он воображал лишнее, возводил напраслину на себя, на мужиков, задерганных кампаниями и призывами бороться за хлеб, за мясо, за большое молоко. Будто они сами не знали, что надо — бороться!..

Заявление об увольнении редактор отдал на рассмотрение заведующего отделом. Тот заявление отложил и дружески пожурил, искренне веря, что делает полезные внушения:

— Виктор Александрович! Сейчас ты на виду, человек! Книжку стихов твоих издали. Слышал… Расти, Виктор, расти! А то кем станешь, когда уволишься?

Кем станет, он еще не знал. Но влекло, манило на живой простор, в глубину жизни. Вспоминалась деревенька Нефедовка, где в юности работал в рыбацкой бригаде. Виделась и «Северянка» — она совсем живая, реальная — в получасе ходьбы до берега Туры, стоит, поджидает отплытия! Кем он станет?.. Впрочем, он умел долбить лунки в метровом озерном льду, гнать подо льдом длинную жердь — норило, выбирать из морозной майны невод с рыбой. Умел водить машину и стрелять из всех видов стрелкового оружия, ходить строевым шагом, метать гранаты и снимать с поста часовых — этому научили на военной службе. Немного. Что еще? А еще он любил дороги, новые места. Они влились в его стихи, в первую тоненькую книжку, поселились, может быть, на не столь уютные, шероховатые ее страницы, напоминая о былом, о светлом, о печальном…

«Северянке» был уже назначен день и час отплытия. Да, ей, черт возьми, предстоял долгий путь — перегон по сибирскихм рекам и морям Ледовитого океана на самую Чукотку!

Виктор упоенно читал новый репортаж с завода, что выдали парни из промышленного отдела — «то, что надо!» — и опять подступала давняя мечта детства. О море мечтал, о море! Да он согласится на любую работу: драить палубы, таскать тяжелые смоляные канаты, чистить гальюны и крутить по командам капитана штурвал. И еще бог знает на что он согласится! Зато он станет на несколько месяцев членом корабельной команды, просто частицей корабля…

Не поздно ли — под тридцать лет — начинать все сначала? Но разве не была вчерашняя жизнь — грубая работа в рыбацкой бригаде, армия, заочный институт, газета, наконец — подготовкой, прелюдией к чему-то главному, просто жизнью, которая никак не мешала ему существовать на свете, любить и радоваться этой любви? Разве — сначала?..

Водитель подбрасывал «газку», вел машину умело, виртуозно обходя выбоины, помня о восьми сотнях яиц, упакованных в кузове отдельно — еще вчера новоиспеченный кок только и твердил ему, чтоб вез осторожно, не побил, не «зажарил» скоропостижно гигантскую глазунью.

Но наконец-то позади эти сборы и хлопоты — на жаре, с бесконечной беготней по начальству, с квитанциями и доверенностями, счетами и накладными, от которых вспухала голова, и вечером, приходя в свою одинокую комнатушку, падал он на диван и только потом, отдышавшись и полистав для уверенности раздобытый недавно поварской учебник, шел на кухню готовить себе ужин.

Надо же, корабельный кок!

Кто бы мог подумать!

И вот теперь мчал он на судно с запасом провизии, приблизительно рассчитанной на три арктических месяца; мчал на судно, которое сам недавно провожал из Тюмени от заводского пирса под грохот оркестра, под вспышки фотокамер не только местных, но и столичных корреспондентов. Как же, одна из первых в стране плавучая ТЭЦ!

Шумел заводской пирс. Народ теснился и напирал, подбираясь ближе к недостроенной барже, на которую взбирались ораторы в галстуках и черных пиджаках. Будто эстафетную палочку, передавали они из рук в руки микрофон, без запинки подытоживая «славные дела коллектива судостроителей, вписавших еще одну славную страницу…». Пламенно возглашали они «о выполнении грандиозных предначертаний, которые послужили высоким стимулом…».

Грозя свалить кому-нибудь на голову увесистую камеру, метался, выбирая удобный для съемки ракурс, приезжий кинооператор. Не дремали и ребята с местного телевидения. И все это было как-то чудно и неловко наблюдать Виктору — ведь он сам мог быть на их месте. С песчаного уреза берега, где он нашел спокойную позицию, хорошо просматривалась и трибуна, и отчетливо слышны были речи, усиленные громкоговорителем.

На противоположном берегу, на пологой отмели, толпились любопытствующие — пацанва с удочками, не торопясь, подъехал мужик па телеге напоить лошадь. Мужик снял сапоги, размотал портянки, повесив на передок телеги, покойно попыхивал цигаркой. Неожиданная и такая родная картина: меланхоличный и равнодушный до происходящего коняга в оглоблях, белые, не знающие загара ноги мужика и деловитая его цигарка — пробуждали в Викторе ощущения домашности, приземленное™ парадной толкотни, отчего зажигательные речи ораторов словно бы подрастеряли державную значимость…

— Товарищи, дорогие! — грузный человек в каске судосборщика, возникший между тем на барже, будто ручку хрупкого инструмента, нянчил на весу микрофон. — Не приучен я держать речи, но… сегодня никуда не денешься. Раз положено сказать напутственное слово, я скажу. От всех наших мужиков, от корабелов скажу. Такая на русской земле традиция прижилась — хоть на свадьбах, хоть на похоронах, а надо сказать доброе слово… Провожаем в далекий путь мы свое дитё — нашу новую «Северянку». Пусть плывет до своего места, как говорят, с богом. Добрый ей путь! Добрый… Потому что добро и мы ее ладили, старались. По — рабочему старались, по совести. Конечно, всяко приходилось, а перед сдачей комиссии и авралили всем цехом, всем заводом. Снаряжали, как положено. И правильно тут высказались до меня — вся страна помогала строить! Вся страна поставку оборудования свершала…