Андрей Шляхов - Приемное отделение

Ольга Борисовна сделала несколько глубоких вдохов, а затем выпила, не торопясь, два стакана воды. Двух стаканов вполне хватило для того, чтобы залить пожар, бушевавший внутри.

Слегка отмякнув душой, Ольга Борисовна укорила себя за излишнюю эмоциональность. Что-то в последнее время частенько стало пробивать на слезу, надо сдерживаться, нельзя распускаться, а то станешь такой же истеричкой, как доцент Яковенко с кафедры неврологии. У той что ни слово — то эмоция, что ни предложение — то визг. Нервный невропатолог — классический пример сапожника без сапог. В прошлом году на экзамене в припадке буйства порвала зачетную книжку одной студентки. Другого бы за такое поперли не только из доцентов, но и с кафедры, а Яковенко отделалась выговором. Да еще и жаловалась всей больнице на то, как незаслуженно этот выговор получила. Подумаешь — зачетка! Велика ценность! Принеси клочки с ошметочками в деканат, тебе новую выпишут. Нет, нельзя становиться такой. И не только потому, что излишняя эмоциональность осложняет жизнь и пагубно сказывается на здоровье, но и из карьерных соображений. Истеричек повышать не очень-то любят, они проблемные, неудобные. Их если и повышают, то только в безальтернативных случаях, когда больше некого повышать. А карьера — это святое. Как еще можно самоутвердиться в этом мире, как не достигнув определенных высот?

Успокоившись процентов на восемьдесят, Ольга Борисовна испытала нечто вроде угрызений совести. Зря она обматерила Боткина. Во-первых, совершенно не по делу, а во-вторых, материться — это не ее стиль. Пусть другие матерятся, например заместитель главного по гражданской обороне Николай Николаевич. Он без мата никак свои мысли выразить не может, извилин не хватает. А Ольга Борисовна и без мата прекрасно справляется.

— Извиниться? — вслух спросила себя Ольга Борисовна и вслух же ответила: — Много чести будет!

Действительно, зачем она должна извиняться, если Боткин сам виноват? Его не звали, а он приперся — вот и получил. Но лучше было бы просто потребовать, чтобы он вышел из кабинета, не скатываясь до нецензурщины и мелодраматических обобщений насчет мужского пола. Как ни крути, а определенную вину Ольга Борисовна за собой чувствовала. Если не извиняться, то как-то сгладить свою грубость было просто необходимо. Ладно бы еще Колбина послала и выматерила, а то — Боткина. Доброго безответного чудика, от которого, если уж начистоту, и избавляться почему-то не хочется. Неудобный он какой-то, это так, но в то же время не противный, не отталкивающий, скорее даже наоборот. И не алкаш, а среди врачей приемных отделений алкоголизм постепенно становится традицией. Работа тому способствует, с одной стороны, она суточная — отдежурил и гуляй, а с другой — нервная, на переднем, так сказать, крае. Вот и спиваются люди.

«Сгладить» в понимании Ольги Борисовны означало поговорить в обычной спокойной манере, дать понять, что все нормально, что не надо придавать пустякам большого значения. Ольга Борисовна заперла дверь на замок, посмотрела в зеркало, беглыми движениями поправила прическу и макияж, с недовольством отметила, что под глазами снова появились черные круги (спать надо побольше), и вышла на поиски доктора Боткина.

Алексей Иванович отыскался в смотровой. Принимать было некого, день сегодня был каким-то «неурожайным», поэтому доктор и медсестра Таня коротали время за беседой.

— Николай Лесков умер от инфаркта миокарда, — рассказывал Боткин, — иногда, правда, пишут, что от стенокардии, но уж мы-то с вами, Татьяна Валентиновна, прекрасно знаем, что от стенокардии умереть невозможно…

— Как интересно! — сказала Ольга Борисовна, входя в смотровую и садясь на кушетку. — А вы любите Лескова, Алексей Иванович, или вас только медицинские аспекты его биографии интересуют? Мне вот, например, «Леди Макбет Мценского уезда» очень нравится.

— Сильно написано, — кивнул Боткин, — очень впечатляет, но мне больше всего нравится «Очарованный странник»…

Вел себя он, как обычно, словно и не было в кабинете заведующей отделением полчаса тому назад никакого инцидента.

— …И «Соборяне», но «Странник» все же больше.

Этих произведений Лескова Ольга Борисовна не читала или читала когда-то, да не запомнила. Из всей русской классики она любила только Чехова и Куприна. Оба писали легко, незанудливо и в то же время со смыслом. Это не Лев Толстой с Достоевским, которых начнешь читать, да и увязнешь, как Наполеон в снегах России. Однако признаваться в своем «невежестве» не стала, а покивала, мол, как же, знаю.

— А мне «Левша» нравится, — высказалась Таня.

— Далеко не лучшее произведение Лескова, — сказал Боткин. — Впрочем, так часто случается, когда визитной карточкой писателя становится что-то посредственное, а гениальное остается в тени или на заднем плане. Взять хотя бы Булгакова. Все знают «Мастера и Маргариту» да «Собачье сердце», а про «Бег» не сразу и вспомнят. Не сразу и не каждый. Мне «Собачье сердце» совсем не нравится. Такое впечатление, что Булгаков не столько над советской властью издевается, сколько над врачами. Стоит вчитаться, как замечаешь, что Преображенский и Борменталь — образы скорее карикатурные. Умел, умел Михаил Афанасьевич вывернуть все наизнанку, в этом ему не откажешь…

От продолжения дискуссии Ольгу Борисовну спасло появление старшей медсестры с кипой бумажек, которые надо было подписать. В смотровой подписывать было неудобно, поэтому Ольга Борисовна увела Надежду Тимофеевну к себе в кабинет.

— В обсервационном с завтрашнего дня будет новая старшая сестра. — Надежда Тимофеевна только что вернулась из административного корпуса и делилась новостями. — Какая-то Жебракова, раньше в двадцатой больнице работала. Говорят — помешана на здоровом образе жизни, пока устраивалась, уже развела агитацию в кадрах. У меня соседка такая. Чай пьет только зеленый и собранный должным образом в определенное время года, кажется, по весне. Мясо и даже курицу не ест, питается морепродуктами, завернутым в лист салата. Хлеб — зерновой и непременно с какими-то целебными добавками… Тощая, как скелет, грудь минус второго размера, ноги-руки как спички, а от мужиков отбоя нет. Каждый месяц новый хахаль!

— На костях мясо слаще, — ухмыльнулась Ольга Борисовна. — А что это, новое правило такое — старших сестер со стороны брать?

Вообще-то, старших сестер полагалось «выращивать» в отделениях. Подолгу присматриваться, испытывать по возможности и лишь потом продвигать. Слишком важная и ответственная это должность, чтобы брать на нее человека со стороны. «Слабый» заведующий отделением может спокойно работать, если у него «сильная» старшая медсестра, но ни один «сильный» заведующий, насколько бы силен он ни был, при «слабой» старшей медсестре долго на своем месте не удержится.

— Насколько я поняла, у Карапетян была своя кандидатура, а у Брызгалова своя. Вот и взяли со стороны, чтобы ни нашим, ни вашим.

Брызгалов — заместитель главного врача по акушерству и гинекологии. Карапетян заведовала акушерским обсервационным отделением.

— Она и будет — ни нашим, ни вашим, — сказала Ольга Борисовна, — долго не просидит.

— Ну не совсем же незнакомого человека взяли, наверное, — предположила Надежда Тимофеевна. — Кто-то порекомендовал.

— Ага, — поддакнула Ольга Борисовна, — в двадцатой не знали, как отделаться, вот и порекомендовали. Здоровый образ жизни, говоришь? Это настораживает… Хотя Гаянэ Суреновна ее быстро обломает, если понадобится.

— Это да, — согласилась Надежда Тимофеевна. — У Суреновны не забалуешь.

В обсервационное отделение госпитализируют беременных, рожениц и родильниц, которые могут стать источником инфекции для окружающих. Примерно треть контингента здесь составляют так называемые «асоциальные» личности — сильно пьющие, бродяжничающие, нигде со своей беременностью не наблюдавшиеся. Впихнуть их в строгие рамки дисциплины очень тяжело, но заведующая обсервацией, благодаря своему крутому нраву, без проблем справлялась с этой задачей.

После ухода Надежды Тимофеевны Ольга Борисовна начала готовиться к новому «антиникотиновому» рейду. Не столько для того, чтобы лишний раз выслужиться, сколько для того, чтобы реабилитироваться перед самой собой. Набравшись решимости, она отрыла дверь и столкнулась с Боткиным.

— Вы ко мне? — машинально спросила Ольга Борисовна.

— К вам, — ответил Боткин, — по личному вопросу.

Все ясно — обиделся и принес заявление об уходе. Как же просто, оказывается, открывался ларчик. Кто бы мог подумать, что Боткин настолько обидчив?

— По личному в рабочее время? — Ольга Борисовна притворилась удивленной, не из вредности, а чисто для порядка, как и положено строгой начальнице.

— Никого пока нет, а пробу снимать только через полчаса, — отчитался Боткин.