Александр Смит - Божественное свидание и прочий флирт

На следующее утро Джордж спустился к завтраку рано. К тому моменту, когда появилась Майоресса, он уже доедал гренку и пил вторую чашку кофе.

— Что это такое? — спросила Майоресса, указывая на чемодан, стоявший посреди комнаты.

— Мой чемодан, мама, — ответил он, подливая молоко в чашку. — Вот что это такое.

— Куда ты собрался? — поинтересовалась она. — Сегодня воскресенье, ты же знаешь.

— Разумеется, знаю, мама, — сказал он. — Я переезжаю. Поживу несколько дней у моего друга Эда, пока не найду для себя жилье.

Майоресса посмотрела вокруг в поисках стула и тяжело опустилась на него.

— Не будь смешным, Джордж. — Она изо всех сил пыталась говорить ровным голосом. — Тебе незачем переезжать. По какой-то совершенно непонятной причине ты повел себя вчера вечером подло, разве не так? Чем я тебя рассердила?

Джордж не рискнул встретиться с ее пристальным взглядом. Лучше не смотреть в глаза Медузы.

Он поднялся на ноги.

— Решение уже принято, мама. Я ухожу. До свидания.

Майоресса встала.

— Джордж, — сказала она властно. — Послушай меня! Я тебе это запрещаю! Представь себе, что… Представь, что подумает папа! Только вообрази, что в эту минуту папа говорит на Небесах!

Не реагируя на ее слова, Джордж подозвал к себе Сесила и стал надевать на него поводок. Майоресса сделала несколько шагов к нему, но он отодвинулся и повысил голос:

— Не приближайся ко мне, мама. Просто дай уйти..

— Джордж!

Она продвинулась ближе на шаг или два, но он дернул Сесила, направляя его в сторону матери, и приказал:

— Гони ее, Сесил! Гони!

Сесил взглянул на хозяина, словно ожидая подтверждения столь странного приказа.

— Гони ее, Сесил! Гони!

Эльзасец зарычал, но Майоресса все еще сохраняла спокойствие.

— Джордж! Как ты смеешь! Как ты смеешь! Вели этому смехотворному псу сидеть.

Сесил, пригнувшись, двигался к Майорессе, шерсть на его загривке вздыбилась, из пасти вырвалось грозное рычание. Она медленно попятилась, и пес почувствовал свое преимущество. Тогда его рычание стало громче, и он оскалил зубы, старые, желтые гнилые зубы, но по-прежнему с острыми клыками.

Когда Майоресса была уже близко к двери, ведущей в холл, она резко повернулась и, пошатываясь, вышла, хлопнув за собой дверью.

— Хороший мальчик, Сесил, — сказал Джордж. — Теперь ты пойдешь со мной. Мы идем к Эду. Помнишь Эда, Сесил? Он не будет ругать тебя за дурной запах из пасти. Он любит таких собак, как ты.

Они вышли из кухни, в одной руке Джордж нес чемодан, в другой держал поводок Сесила. Было замечательное утро — свежее и бодрящее. Эд его уже поджидал, а потом Джордж отправился к Мерил на завтрак. Она сказала, что кто-то сдает квартиру, достаточно просторную, как она думает, для двоих и собаки. Впереди их ждет великолепное будущее. Потрясающее.

Сесил залаял.

— Давай, Сесил, — оживился Джордж. — Лай громче, лай. Вот молодец!

БОЖЕСТВЕННОЕ СВИДАНИЕ

Завтракали на террасе, как обычно. Она отрезала несколько кусков белого хлеба — пышного, с корочкой, который испекла синьора Сабатино, — и положила на тарелку вместе с ветчиной, маслинами и моццареллой. Это был его любимый завтрак — такой, как он не раз говорил, можно отведать только в Италии. Они сидели в тени беседки, отец и дочь, и смотрели вниз на долину, что раскинулась до самого подножья высоких холмов. Она любила бросать через парапет оливковые косточки в надежде, что они пустят корни и однажды на этом месте вырастет оливковая роща; здесь уже имелись молодые деревья, появившиеся в предыдущие годы. Он увлеченно наблюдал за ней, потягивая из бокала вино, которое всегда подавали к завтраку, она же пила минеральную воду из больших бутылок, украшенных заключениями ученых: «Профессор гидробиологического факультета Пармского университета Эдуарде Миличелло подтверждает содержимое этой бутылки: кальций…»

Ей нравились звучные имена. Нравились подписи и замысловатый, цветистый язык. Любопытно, чем занимаются профессора гидробиологии? Она мысленно нарисовала картину кипящего, дьявольского царства в прохладных глубинах старинного университетского здания.

— Когда я приезжаю сюда, мне все время хочется спать, — сказал он, потянувшись за кусочком хлеба. — Вот так Италия влияет на меня.

Она улыбнулась.

— В этом нет ничего плохого.

— Мне и впрямь нужно отдохнуть, — согласился он. — Это место подходит тем, кто живет здесь постоянно. Но не тем, кто бывает лишь наездами, по нескольку месяцев в году.

Он поставил бокал и прилег в шезлонге.

— Какие у тебя планы? Ты правда хочешь остаться здесь до начала занятий в университете? Ты в этом уверена? — спросил он безучастным голосом, за которым скрывались заинтересованность и беспокойство.

Она кивнула.

— Мне здесь хорошо. Как всегда. И ты только что сам сказал, что этому месту нужно уделять больше внимания.

Он, похоже, не разделял ее оптимизма.

— Но ты не думала о том, что стоило бы предпринять что-либо еще? Поехать куда-нибудь, например, в Австралию, Канаду. У меня там много знакомых. Знаешь, ты могла бы интересно провести время. — Он замолчал ненадолго и с грустью в голосе добавил: — Позднее жизнь скудеет. Поверь.

— Но мне не хочется никуда ехать, — откликнулась она. — У меня больше не будет такой возможности побыть здесь достаточно долго. А в те, другие места я могу съездить и позже.

— Что же ты будешь делать целый день? Здесь особенно нечем заняться. Сойдешь с ума от скуки.

— Ничего подобного. Я буду читать. Поеду автобусом в Сиену. Поступлю на курсы музыки. Выучу азы.

— Ну, если ты уверена… — В его голосе слышалось сомнение. Он не хотел ограничивать ее свободу, но она была его единственным ребенком, всем, что у него осталось.

— Да, уверена.

Этот дом был построен в семнадцатом столетии — по крайней мере, его основание точно относится к той эпохе. За минувшие с того времени годы появилось много пристроек, которые слились почти неощутимо со старым зданием, но в результате привели к появлению привлекательной архитектурной эксцентричности. Дом таил массу неожиданностей: углы просторных комнат закруглены; коридоры нередко никуда не ведут; обычные на вид шкафы вдруг оказываются винными погребами. Даже купив этот дом после бесконечных юридических споров, он все равно чувствовал, что так и не стал его владельцем; казалось, дом не принадлежит никому или, точнее, никому из ныне в нем живущих.

Они делили этот дом вместе с животными. Очень живописно смотрелась небольшая колония летучих мышей, которые цеплялись за кирпичную кладку внешней стены, визжали и в сумраке прочерчивали в небе круги. Обосновались здесь и несколько потомков полудиких котов, перекормленных синьорой Сабатино, смотрительницей дома, — он обнаружил их еще при первом осмотре помещений. Под старым навесом у стены склада обитало лисье семейство; и конечно же тут были мыши — их, правда, никто никогда не видел, но беготня и шебуршение где-то под потолком и за плинтусами не позволяли усомниться в этом.

Дом он купил, чтобы порадовать жену, которая любила Тоскану. Это станет новым поворотом в их жизни, думал он, и поначалу так оно и было. Как при рождении ребенка, когда оба несут ответственность за выпавшее им счастье — однако счастье продлилось недолго. Он знал, что наскучил ей, да она и не пыталась уже скрывать свое раздражение. Именно здесь они провели последнюю неделю вместе, и особенно тяжелыми были дни перед отъездом — жуткая пустота и притворная вежливость. Они никогда больше не вернутся сюда, понял он, их браку пришел конец; она уедет обратно в Америку, чтобы начать там жизнь снова. В Америке о ней есть кому позаботиться. Ему трудно было находить с ними общий язык, и наконец до него дошло, что они просто в этом не нуждались. Чужаки, не разделявшие их взглядов на жизнь, не способные понять их главное достояние — индивидуальную культуру, их своеобразную озабоченность, не удостаивались внимания американцев. Похоже, их вообще удивляло, что за пределами Америки могут существовать другие люди.

Зато Эмма осталась с ним. Правда, она никогда не была близка с матерью, чувствуя, что нагоняет на нее скуку, и поэтому, выразив сожаление при расставании, не очень опечалилась. Теперь они жили вдвоем, причем вполне счастливо — мужчина пятидесяти лет, биржевой маклер на теневом рынке, содержащий в деловой части Лондона офис и штат агентов, отец-одиночка, чье будущее не предвещало ничего особенного, и девятнадцатилетняя девушка, великолепно образованная, возможно, больше по части размышлений, но с надеждой на то, что с ней непременно случится что-нибудь незабываемое и очень скоро начнется настоящая жизнь, сценарий которой она напишет сама.

Он надеялся, что через неделю Эмма передумает и согласится вернуться вместе с ним, но этого не произошло. Он поговорил с синьорой Сабатино, которая жила в маленьком домике на краю его владений. Она любила Эмму и будет защищать ее с тем же пылом, с каким защищает дом против злоумышленников, и от этой мысли ему становилось легче. Он не позволил бы — пусть даже ценой скандала, чтобы его дочь осталась там одна.