Алексей Слаповский - Я — не Я

Купи — тебе продам, — сказала Нина.

Между прочим, — вразумительно, негромко сказала Лена, — с твоим сучьим братом я не в разводе ещё. Я тут тоже права имею.

Леонид, ты смотри! — пригласила мужа Нина. — Ты смотри!

Но Леонид мрачно смотрел на скатерть, разводя пальцем пятно на ней.

— Тихо! — сказал Неделин, быстро в уме решивший, как поступил бы Фуфачёв в этой ситуации. — Дом мамин. Значит, теперь мой и сестры. Так?

И Мишкин ещё, — сказала Нина.

— У Мишки дом казённый ещё на пять лет! — засмеялся Маракурин. — Если не это самое. Досрочно освободят.

Так вот, — сказал Неделин. — Я ушёл оттуда. От этой женщины. Я буду жить здесь. С женой и детьми.

Нужен ты, — обронила Лена. Нина же с лёгкостью обрадовалась:

Правда, Костя? Ну и живите вы, Господи! Мамы нет, она бы-то прямо засчастливилась вся!

И заплакала.

— Костя! — сказал Леонид. — Ты человек!

Глава 36

Все разошлись около полуночи, остались Нина с Леонидом, Неделин, Лена с детьми. Дети уже спали на высокой бабкиной кровати. Лена с Ниной мыли посуду. Шептались.

Нина подошла к Неделину.

Ты в самом деле пить бросил? Давно? Лечился, что ли?

Сам бросил.

Смотри. Жили бы, действительно, плохая разве она баба? Работница. Ну, тощая, это да. Но где на всех приятных-то наберёшься, сам высматривал. А всех приятных не бывает! — Она, хвалясь, поколыхала руками свои полновесные груди. — Ты лучше поблядуй, если охота, а живи с женой, с детьми. Я вон приблядовываю помаленьку, и ничего. Мамка тоже молодец была. В сарае-то я её с Егор Егорычем-то застукала? Царство ей небесное, горе, горе!

Перекрестилась, взяла под руку Леонида, который пьяно мыкался по комнате, желая помочь, но ничего толком не делал, — и увела.

Стало тихо.

Нет ничего уютнее горницы такого вот деревянного старого дома, где можешь, не вставая на цыпочки и не вытягивая слишком руки, соединить собой потолок и пол, гладкие широкие доски пола так прохладны летом, по — ним так приятно ходить босиком, под потолком лампа с абажуром, а не люстра, на стенах фотографии в рамках, на телевизоре накидка с кистями, закрывающая экран, — что получилось кстати в день похорон, когда телевизор, как и зеркало, положено занавешивать. Только в таких горницах можно ещё увидеть старые высокие железные кровати с набалдашниками, на кроватях перины, на перинах горы подушек в цветастых наволочках. Такой же ситчик и на маленьких окнах, и занавеси в другую комнату из него же…

Ну, пей теперь, — сказала Лена. — Пей и мучай нас. Сразу уйти или дождаться, пока ты нас гонять будешь?

Я не пью.

Мне-то зачем врать? Небритый, глаза гнойные… Или допился, не лезет уже?

Ну, считай так.

Тогда спать будем. Ты там, а я с детьми лягу. Говорить после будем.

Не веришь мне?

Отверилась давно. Подарок тоже. Да хоть ты не пей, не нужен всё равно. Или, думаешь, из-за дома с тобой жить буду? Не буду. Мне станция квартиру даёт. Всё, спать иди.

Неделин пошёл в другую комнату, задёрнул занавеси, разделся, брезгливо оглядел грязное тело, чёрные трусы, чувствуя вонь мочи и пота.

Лёг, стал, думать. Завтра нужно отыскать Фуфачёва. Объяснить ему все. Скажу: не пей, можешь не пить, я-то выдержал, находясь в твоём алкогольном организме. И ты терпи. Вернись к жене. К детям. Живи, дурак. Жена у тебя — женщина на тонкий вкус, между прочим. Смуглота такая тёплая, глаза карие, талия гибкая — ты что? На кого променял? Стыдись, мужик!

Колыхнулась занавеска, вошла Лена. Встала у окна, смотрела в окно.

Спишь?

Нет.

Удивил, Фуфачёв. Удивил. Ты любил удивлять, ты сегодня и не пил, чтобы удивить. Да?

Неделин промолчал.

Выхваляется всегда. Пьёт — выхваляется, не пьёт — тоже выхваляется. Ничего без выхвалки не делал.

Почему не делал? Зачем обо мне говорить в прошедшем времени?

Какой-то ты…

Какой?

Чёрт тебя. . Не обыкновенный какой-то.

Почему?

У себя спроси.

Комната была маленькой, и Неделин, не вставая с постели, дотянулся до Лены, взял её руку, скромно сжал тонкие пальцы.

Лена ты, Лена… Лена ты, Лена…— И пожимал костяшками пальцев, обнимая их своими пальцами.

Чего?

Лена ты, Лена…

Ну чего? Не проси, не дам. Иди к своей, сифилисной.

Я с ней ничего. Пили только вместе.

За четыре месяца — и ничего?

Ни разу.

А мне, думаешь, легко без мужика? Я живая женщина. В общежитии у нас вон сколько коблов, выбирай. А я не могла. На тебя плевать — от детей стыдно, старшему шесть, а он уже письку дёргает, с Маришки Сердюковой, девчушка пятилетняя, трусы стащил, давай, говорит, в паровозики играть. (Вдруг коротко засмеялась.) Маришка-то убежала, а сама потом к матери подходит, говорит: я теперь беременная, мне в садик нельзя, я на декрет сажусь. Смех…

Лена повернулась к нему, руки не убирала, и Неделин понял: ждёт.

Но как позвать её к себе в постель, если он грязен, вонюч, если он не знает, не заразен ли в самом деле от Любки, если он не Фуфачёв — и за Фуфачёва в таких делах не вправе распоряжаться.

Он отпустил руку.

Пропил всё? — спросила Лена.

Да нет. Мать же похоронили. Грех.

Господи! — испуганно охнула Лена. — Забыла, дура, наделали бы с тобой дел, в самом деле! Спи, спи. — Провела рукой по его грязным волосам.

Он повернулся лицом к стене, зарылся лицом в подушку и заплакал, в который уже раз за сегодняшний день.

Глава 37

Проснулся от хрустящих звуков.

Маракурин сидел на подоконнике и грыз огурец.

Живой? — спросил он шёпотом. — Вот нарезался, а?

Я не пил.

Не смеши, а то твоя проснётся. Не пил! Вставай, я тебя вылечу.

На подоконнике прозрачно в лучах утреннего солнца, прозрачно и хрустально светилась водка в бутылке, стояла тарелка с огурцами, помидорами, луковицами, хлебом. Похмелья у Неделина не было, но возникло здоровое и бодрое желание выпить, как бывало, когда он находился в других ипостасях: в Субтееве, в Запальцеве, в Главном. Что с ним станется от половины стакана?

Наливай!

Маракурин налил, Неделин выпил, закусил помидориной.

Появился интерес к собеседнику.

Рано же ты пришёл!

А я и не уходил. Я в коридоре спал. Там это самое. Ведро поганое стоит, и ночью кто-то на меня вместо в ведро. Не ты?

Я не вставал.

Значит, баба твоя. Как корова обдала. Нельзя так.

Она не корова,

Я для юмора сказал.

Ну иди.

Как выпить, то налей, а как поговорить, то иди, — обиделся Маракурин. — Сопляки твои уже во дворе шлындают. А твоя спит, не покормит их. С другой стороны, это самое. Сами найдут, если захотят.

Пусть спит, устала.

Неделин вышел из дома, чтобы вышел и Маракурин.

Младший, как и вчера, возил у крыльца грузовик. Старший чем-то стучал в глубине сада.

Яблоню рубит, — сказал Маракурин.

Почему ты думаешь?

А чего же ему ещё делать?

Иди-ка ты, знаешь…

Иду, — сказал Маракурин и упал с крыльца, потому что оказался сильно пьяным.

Неделин поднял его.

Не ушибся?

Все кости переломал, — пожаловался Маракурин, но, ощупав себя, убедился, что всё цело, и направился, путаясь ногами, к калитке.

Проводив его взглядом, Неделин пошёл в сад. Старший сын Фуфачёва сидел на земле и сбивал ржавым гвоздём две палки крест-накрест.

Доброе утро, — сказал Неделин.

Мальчишка глянул и промолчал.

И что же это мы делаем?

Крест.

И зачем?

Кошку хоронить.

Кошка, что ли, сдохла?

Нет ещё, сёдня сдохнет.

А ты откуда знаешь?

Я её палкой, она и сдохнет. Царапается, гадина.

Это нельзя. Кошек нельзя палкой. И собак нельзя. Никого вообще. Вот если бы она сама сдохла.

Ну да, дожидайся, — сварливо сказал мальчик. — Ты иди, куда шёл, не цепляйся.

Ты грубишь отцу. Нельзя.

Грубят матом. А я разве тебя на х… посылал? — удивился мальчик.

Неделин содрогнулся, — написал бы автор девятнадцатого века, но я так не напишу.

Мы лучше скворечник сделаем, — сказал Неделин. — Умеешь делать скворечники?

Не…

Вот и сделаем. А это выбрось, это гадость. Мальчик подумал и, размахнувшись, бросил крест за забор. Наверно, ему просто надоело с ним возиться.

Неделин пошел по саду-огороду, увидел, что помидорные кустики прибиты вчерашним дождём, расправил их. Дошёл до деревянного нужника и, сделав своё дело, обломком кирпича приколотил отставшую доску.

От положительного разговора с мальчиком, от добрых хозяйственных дел он пришёл в хорошее расположение духа, хотелось ещё какой-нибудь семейной заботы.

Чтобы поддержать состояние радости, он вошёл в дом и в маленькой комнатке выпил ещё немного, закусив луковицей — думая о том, что никогда вкус луковицы не казался ему таким приятным. И философски: надо жить плотно, потому что именно от ощущения неплотности и неполноты жизни происходят все беды русского народа, а может, и людей вообще. Всё в мире взаимосцепляемо, как шестерёнки в огромном часовом механизме, заведённом Божьей десницей; и если твои зубья сточены или торчат вкривь и вкось и ты вертишься вхолостую, беря Божью энергию и не отдавая её, значит, ты нарушаешь великий промысел. Нет, в самом деле, вот часы! Самый обычный будильник. Тик-так, тик-так. А ведь величайшее изобретение человеческой мысли! Да и не только часы! — столько вокруг чудесного, если присмотреться! Мы привыкли к этому, а этим можно ежемесячно гордиться.