Жозе Душ Сантуш - Формула Бога

— Я не смогу! — в отчаянии замотал он головой.

Багери подошел к нему.

— Значит, это сделаю я!

— Нет-нет! Не надо, я попробую еще раз!

Багери быстро схватил со стола шприц.

— Мне уже ясно, что сами вы не справитесь! — прорычал он. — Я сейчас…

Неожиданный звук заставил его обернуться к двери. В тот же миг в зал влетели две фигуры, за ними еще и еще, и все эти люди навалились на приготовившегося стрелять Багери.

И из этой кучи-малы раздавались ругань, рев и стоны. Томаш, бросившись на пол, на карачках пытался отползти подальше от этого дикого сплетения человеческих тел. В конференц-зал ворвались новые люди, вооруженные АК-47, и рявкнув что-то на фарси, наставили автоматы на историка.

Испытывая одновременно ужас и облегчение, Томаш медленно поднял руки вверх.

XVI

Повязка на глазах не позволяла видеть ничего, кроме пробивавшейся из-под нее узкой полоски света. В крепких руках волочивших его неведомо куда незнакомцев Томаш ощущал себя тряпичной куклой. Почувствовав, однако, перемену температуры воздуха и услышав голоса, звучавшие словно в замкнутом пространстве, португалец понял, что его куда-то втащили. И хотя руки по-прежнему оставались скованными за спиной железными браслетами, теперь он шел своими ногами. Нужное направление ему задавали болезненными тычками в спину и плечи. После бесчисленных невидимых коридоров и лестниц, спотыканий и падений его наконец впихнули в какую-то дверь и рывком усадили на жесткий деревянный стул. В помещении галдели на фарси несколько мужских голосов, и Томаш не сразу различил обращенный к нему по-английски вопрос.

— Passport?

Лишенный возможности собственноручно предъявить документ, он наклонил голову и коснулся подбородком левой стороны груди.

— Здесь.

Чьи-то пальцы скользнули ему во внутренний карман куртки и достали оттуда бумажник. Стоявший вокруг галдеж прорезало характерное металлическое стрекотание, которого португалец не слышал уже тысячу лет. Кто-то на древней пишущей машинке, очевидно, заполнял формуляр.

— В какой гостинице вы остановились? — прозвучал тот же голос.

В помещении вдруг повисла тишина — все одновременно умолкли, словно из любопытства узнать нечто важное о вновь поступившем задержанном.

Томаша вопрос удивил. Если дознаватель спрашивает, в каком он отеле, значит, личность его еще не установлена, и следовательно, неизвестно, зачем они с Багери проникли в министерство. Стало быть, можно попытаться убедить дознавателя, что все случившееся — нелепая ошибка.

— В «Симорге».

Снова застучала машинка.

— Цель вашего пребывания в Иране?

— Я работаю над проектом.

— Каким?

— Над секретным проектом правительства Ирана.

Возникла пауза — очевидно, дознаватель обдумывал полученный ответ.

— А если более конкретно?

— Министерства науки.

Новая очередь пишущей машинки.

— Что вы делали в кабинете «К»?

— Работал.

— Работали? В час ночи? И проникли в кабинет «К» без разрешения?

— Мне необходимо было кое-что посмотреть.

— Почему вы не открыли дверь ключом? Если у вас имеется разрешение, почему не отключилась сигнализация?

— Так там была сигнализация?

— Конечно, помещение на охране. Входная дверь в кабинет «К» защищена охранной системой, которая выведена на пульт сил безопасности. А как, по-вашему, мы узнали, что там посторонние? Когда используется «родной» ключ, система автоматически отключается.

— Мне срочно требовалось заглянуть в один документ. А ключа под рукой не оказалось.

— Если так, почему вы открыли огонь на поражение, стали стрелять в наших людей?

— Стрелял не я. Стрелял тот, другой. Он решил, что это вооруженное нападение.

— Хорошо, это мы еще проверим.

Послышалась отрывистая команда на фарси, озвученная тем же самым голосом. Томаша сдернули за шиворот со стула и втолкнули в соседнее помещение. Там с него сняли наручники и повязку. Слепо моргая от яркого света, португалец увидел, что находится словно в фотоателье: прямо перед ним на треноге стоял фотоаппарат, сверху светили два рефлектора. Выглянувший из-за камеры мужчина знаком велел ему смотреть в объектив и щелкнул кнопкой затвора. Потом его запечатлели в профиль — с правой стороны и с левой — и подпихнули к стойке, похожей на обычную конторскую, где, измазав пальцы жирной краской, сняли отпечатки.

Затем повели дальше, как оказалось — в блок санобработки.

— Разоблачаемся полностью, — приказал очередной военный чин.

Раздевшись догола, Томаш моментально покрылся гусиной кожей и, зябко ёжась, в попытке сохранить тепло обхватил себя руками. Иранец тем временем неспешно убрал его одежду в ячейку стенного шкафа, а с другого стеллажа достал нечто напоминавшее старую, стираную-перестираную полосатую пижаму, но только из ужасно грубой ткани и отвратительно пошитую.

— Надеваем казенное.

Профессор Норонья, успевший изрядно замерзнуть, не заставил себя долго упрашивать.

В грязной и сырой камере со зловонной парашей кроме него было еще четверо арестантов, все иранцы. Трое говорили только на фарси, однако четвертый, пожилой болезненного вида мужчина в круглых очках, владел английским. В первые часы пребывания в кутузке он дал Томашу выплакаться в уголке наедине с самим собой, а когда новый постоялец немного свыкся с обстановкой и успокоился, подошел к нему.

— Первый раз всегда самый трудный, — положив ему руку на плечо, произнес иранец негромко, располагающим к доверительности тоном. — Ведь у вас это первый раз?

Томаш провел ладонью по лицу и утвердительно кивнул.

— Увы, это ужасно, — вздохнул сокамерник. — Когда такое впервые приключилось со мной, я плакал два дня подряд. Было стыдно и обидно сознавать, что меня, профессора литературы Тегеранского университета, посадили как обыкновенного воришку.

Историк с удивлением посмотрел на него.

— Вы преподаете в университете?

— Да. Мое имя — Парса Кани, я читаю курс английской литературы.

— А здесь-то вы как очутились?

— Меня обвиняют в связях с прореформистскими газетами. Дескать, я плохо отзывался о Хаменеи и поддерживал бывшего президента Хатами.

— Это разве преступление?

Пожилой иранец пожал плечами и поправил очки.

— Фанатики полагают, что да. Знаете, меня в первый раз посадили не сюда. Тюрьма, где мы сейчас находимся, пользуется дурной славой. Ее построили в семидесятые годы, еще при шахе, и заправлял здесь всем САВАК — шахская тайная полиция. Когда в 1979 году произошла Исламская революция, формально Эвин передали в ведение Национального управления тюрем. Но только формально. Сейчас она стала, так сказать, межведомственной тюрьмой. Судебные власти рулят 240-м сектором, Стражи революции командуют в 325-м, Министерство разведки и безопасности распоряжается 209-м. А они все конкурируют между собой, ведут подковерную борьбу, и бывает, одна структура допрашивает заключенных другой, одним словом, тут царит жуткая неразбериха.

— А нас держат в каком… секторе или блоке?

— Мы сидим в смешанном. Меня схватили Стражи революции. А вас?

— Не знаю.

— А за что вас взяли?

— По недоразумению. Я оказался в неурочное время в Министерстве науки. Но я надеюсь, меня скоро отпустят. — Томаш поежился и запахнул поплотнее тюремную робу. — Как вы полагаете, мне позволят связаться с посольством одной из стран Европейского Союза?

Пожилой иранец грустно усмехнулся.

— Это как повезет. Но в любом случае они вас предварительно хорошенько выпотрошат.

— Как это?

Вздохнув, Парса посмотрел на португальца усталым взглядом.

— Послушайте, господин… э-э-э…

— Томаш.

— Послушайте, господин Томаш. Вас поместили в Эвин, одну из самых страшных тюрем Ирана. Вы хоть малейшее представление имеете о том, что здесь происходит?

— Нет.

— Тогда могу рассказать на своем примере. Моя первая посадка в Эвин началась с того, что меня избили. Но это была лишь легкая разминка, так как очень скоро мне довелось отведать здесь фирменное блюдо под названием «чиккен-кебаб». Вы никогда не ели «кебаб» в иранских ресторанах, господин Томаш?

— Как же, «кебаб»… Это типа сандвича. Я ими наелся…

— «Чиккен-кебабом» здесь называют способ ведения допроса. Сначала тебе связывают отдельно руки и ноги, затем запястья и щиколотки соединяют и тоже связывают, а потом подвешивают на здоровенной арматурине, просунув ее меж локтей и коленей. Ну а после того как ты повисишь некоторое время, как курица на вертеле, тебя вдобавок начинают бить.

На лице Томаша застыл ужас.

— И с вами делали такое?