Галина Щербакова - Спартанки

А время шло. Воевали практически во всех уголках земли. И не пули, не бомбы, не пластид несли смерть. Смерть была в сонном взгляде проснувшейся женщины, в руке шофера, что лежала на баранке автобуса, в чиновнике, выходящем из лимузина навстречу ненавидящему его швейцару, война жила на улицах мирных городов, которые не понимали, почему рушатся дома и смерть прямехонько летит на скопившиеся на дороге машины, а не падает рядом.

Где-то в России…

Вахид отправлял сыновей и внуков на север, где нужны были новые силы. «И жертвы», - думал Вахид.

Он, старик, оставался в ущелье, кашеварил, лечил, читал молитвы. Он знал, что вернуться назад шансов мало. Русские все больше свирепели, и это рождало содержание его молитв. Он не слал на их головы хулу и проклятья и он не хотел смерти их детей. Он обращался к русской душе, на его взгляд, слабой и доброй. Он просил ее победить в теле черную кровь, у которой нет другой цели, как убивать. Он думал: не странно ли, что русские не верят в загробную жизнь, православная церковь бежит этой темы, и растерянный человек, даже истово верующий, так до конца и не знает, есть ли место, где ему будет дано знание и покой. И тем не менее, не веря в дальнейшую жизнь, они кромсают эту, единственную, свою и чужую, как хотят, они дышат ненавистью и злобой, и ни один священник никогда не остановил мчащийся отряд головорезов. Он, священник, сам их на это и благословил. И имам сделал то же. И Вахид просил своего бога Аллаха встретиться с их богом Христом. Ну кинули бы нарды для начала. Выкурили бы трубку и рассказали друг другу, что за тайну скрывает в себе человек. Откуда в нем хужезверь? Один поперек ляжет, чтоб защитить другого, другой каблуком на грудь наступит и еще крутнется для куражу.

Откуда было знать Вахиду, что в далеком Эдинбурге ученые разглядывали странную клетку, исторгающую ген смерти, и даже пробовали убить ее вакциной, но ничто не давало результата. Были посчитаны дети, не знавшие войны и убийств, и было решено собрать «чистых» отдельно, чтобы вырастить поколение, не способное убивать и ненавидеть. Там и сям собирались резервации, без полной уверенности, без особых надежд, но со страстью - убить войну, если не сейчас, то хотя бы через время.

А что делать с инфицированными людьми? И кто-то из ученых сказал, что это тот случай, когда надо прибегнуть ко злу, то есть к уничтожению. Но те, кто сделает это, должны добровольно умереть, ибо иначе одни просто заменят других.

Уже было доказано, что гена смерти нет у хищников, потому что у них нет души. Только одушевленный, этот ген толкает убить себе подобного. Война превращала людей в нелюдей, и не было, не могло быть, исходя из человеческого предназначения, войн праведных, убийств законных и смертей справедливых. Потому что часть человечества не несла в себе гена смерти изначально, и ничто не могло заставить таких людей взять в руки оружие. Но была и другая, большая часть…

Вахид глядел на ночную Башлам-гору. Сколько она видела смерти! А ведь сказано, что вблизи Башлам нельзя творить ни малейшего зла. Что ты скажешь мне на это, Башлам? Что сама ты бессмертна, и только?

В последнее время стало совсем тревожно. Ночью рычала земля. Вахид не мог понять эти звуки, но они шли как раз от Башлам, от Эльбруса. С красавца Эльбруса в момент рычания серебристо ссыпался снег и таял. И ночная луна подсвечивала этот ссып и таяние, а где-то в горле земли откашливались горы.

Если, Аллах, ты устроил мир так, что вечными могут быть только горы, то зачем тебе люди? Какую роль готовишь ты им там у себя, позволяя убивать их каждодневно? А ты, Иисус, ты же знаешь боль смерти, как никто, ты принял на себя наши грехи. Кому стало от этого легче? А сколько крови пролилось твоим именем?… Нет, не получался у Вахида разговор с небесными царями. И как-то сама собой пришла простенькая, как полевая мышь, мысль, что не с того конца он ищет истину. Все дело в человеке, в каком-то его изъяне. Что-то не так в нем самом.

У Вахида не было лабораторий и суетливых сотрудников. Чтобы понять, надо самому стать и объектом, и субъектом, и даже скальпелем.

Где-то в России…

Аркадий готовился к свадьбе. Своим парням он заказал такой салют, чтоб неба не было видно. Костюм купил самый что ни на есть ломовой - в магазине, где девки в юбках под самое то ощупывали его и оглаживали, поили кофе и восхищались его статью. От цены у него слегка сощурились глаза - ну и даете, сволочи. Только кто собирался платить?

Надев костюм, он подошел к зеркалу, что было у самой двери. Девчонка, эротично отставив попку и ногу, выписывала чек. Он достал из барсетки крошечную лилипутку-гранатку, что сделал ему безногий умелец из афганцев, промышлявший нетрадиционными средствами убийств, от которых не оставалось следов. Ему бы цены не было у кремлевских правителей-заговорщиков, но их-то умелец ненавидел больше всего. Безногий мечтал о взрыве средь бела дня, когда его игрушка поднимет вверх и куранты, и гроб Ленина, и кабинеты, в которых сидят «верные слуги народа-идиота». Взлетев метров на двести все по отдельности - стрелки курантов, царь-колокол, нога Ленина, зубцы стены и мошки людей, еще живых и трепещущих руками и ногами, - они шмякнутся в это проклятое место, и синий, очень быстрый бездымный огонь сплавит их в одной общей могиле.

Аркадий подбросил гранатку, будто зажигалку, слегка нажав маленькую пипочку. Ядовитый газ ослепил всех, кроме него - он успел надеть очки, - спокойно вышел, закрыл за собой дверь и сел в машину, которую подогнали ребятки. Они были уже за углом, когда взорвался бутик, затем раздался взрыв погуще, и все рухнуло в пламя синего цвета. Через пять минут не было уже ничего, только запах, странный запах першил горло и слезил глаза.

Свадьба была на улице. Столы сносили со своих дворов. Пригнанные друг к другу и уставленные посудой, они ждали молодоженов из церкви.

«Гулять будем круто!» - сказал Аркадий.

Венчание шло по высшему разряду: с детками-херувимчиками, которые несли длиннющий подол невесты, нищенками, покрытыми кусками белых тюлевых тряпок, с охапками травы в руках, быстроногими парнями, изображавшими собой телефон, телеграф и пейджер одновременно. В стороне на поваленной сосне сидел пьяный Федька. Не то чтоб он очень страдал, потеряв всегда готовую к труду и обороне подружку. Хотя что значит потерял? Они с Надькой уже на завтра договорились сцепиться на чердаке Федькиного дома. Что есть другой мужчина, Федьку не колыхало ни с какой стороны. Его задевал размах мероприятия. Е-мое, это ж какие бабки! Это ж пей до утра, залейся по самую ноздрю, и не один человек, а целое Забабашкино. Он бы такого пира хотел тоже. Не костюмчика из какой-то неведомой ткани - хрен с ним, не всяких там брюликов. А вот цистерна водки, что стояла недалеко на отводном пути, и не какой-нибудь, а прямо из Черноголовки, - это было Федьке как плевок в душу.

Но тут то ли с вытьем, то ли с пением вышли повенчанные, одарили старушек в гардинном полотне бумажными деньгами, кинули в шапки пьяным дедам по маленькой и сели в машину. Смысл был таков - объехать поселок, пока на стол поставят то, что давно ждет своего часа в холодильниках, а то и просто на земле под марлей, придавленной кирпичиками.

Федька же представил, как пьяный в дупель Аркадий будет в машине скручивать вверх невестин шлейф и прочие кружева, чтоб добраться до главного причала. Но предусмотрительная Надька трусов решила вовсе не надевать. Только это мало помогло. Шоферу даже жалко стало молодую: жених был слаб и кончил раньше, чем добрался до цели.

- Помощь не нужна? - смехом спросил шофер.

- Валяй, - сказал Аркадий, - у меня от этого чертова ладана вся охота пропала.

И они поменялись местами, да так удачно, что Надька решила дать Федьке отбой. Ни в какое сравнение с водилой тот не шел.

Свадьба явно удавалась. А когда напились и наелись и небо потемнело, Аркадий дал сигнал безногому умельцу начинать салют.

- Будет сделано! - сказал тот, отъезжая в сторону на старом сиденье от кресла с роликами и постреливая легкими шутихами. Ему надо было добраться до заветного укрытия, где у него лежала некая штучка. Сегодня он готовил большую репетицию.

Через десять минут с шумом и треском весело загорелось небо. Гости с восторгом глядели вверх, играла музыка, и только жених стоял на пригорке в стороне от всех, но никто не обратил на это внимания. Фейерверк! А огонь опускался все ниже и ниже, он был очень красив, этот огонь, и от него не чувствовалось жара. И лишь когда вспыхнули дома и волосы, люди побежали. Но липкая расплавленная земля не отпускала. Через несколько минут на месте свадьбы никого и ничего не было. И только посередине пепелища стояла девушка, живехонькая и целехонькая. Земля ее крепко держала. Девушка подумала: «Когда все умерли, стыдно быть живой». И тут же легко взлетела. Ей казалось, что она взмахнула руками, но это были крылья, серебристо-белые, как бабушкины шали, которые та вязала зимой, когда не было летних хлопот. Взлетев, девушка поняла, что это на самом деле крылья-шали, но прочные и надежные, совсем как любовь Патимат, которая выносила ее, маленькую, в такой точно вязаной шали на крылечко и показывала первые пушистые снежинки, а весной первую завязь. «Запомни, какой листок появится первым. Осенью он тоже улетит первым, если не будет сильных ветров. У листа короткая жизнь, но он этого не знает, как не знаем и мы свою».