Иржи Грошек - Легкий завтрак в тени некрополя

Первым делом, еще в машине, я попросила у врача зеркало. Наверное, так поступают все женщины на свете. Мне было крайне необходимо как можно скорее взглянуть на себя, чтобы оценить нанесенный урон. Доктор о чем-то спрашивал, но я твердила в ответ только одно слово: «Зеркало, зеркало, зеркало, зеркало». Наконец медицинская сестра поняла, что ничего другого от меня не добьешься. Она поднесла к моим глазам зеркало. Обыкновенное карманное зеркальце четырехугольной формы. Мне было достаточно беглого взгляда – я отвернулась и заплакала. Со мною обошлись как с распоследней потаскухой. Вообще-то я не отличаюсь плаксивостью, но Агриппина постаралась…

На следующее утро ко мне в палату вломился полицейский инспектор. Пробежался из угла в угол и принялся демонстрировать, какой он умный. «Тебя, моя девочка, не ограбили, не изнасиловали, – рассуждал полицейский. – Я могу предположить, что произошло. Тебя избил любовник. Как его зовут?» Я лежала на больничной кровати, как синяя раздавленная слива. Мужчины в этот момент меня совершенно не интересовали, особенно полицейские. «Его зовут Брошенка», – сказала я. Полицейский замер посреди палаты и уставился на меня в оба глаза. Да будь у него хоть четыре глаза – только не надо меня разглядывать, когда я валяюсь вся перебинтованная, как мумия. «Не кривляйся, девочка, – предложил полицейский, как его, инспектор. – Я упакую этого мерзавца года на четыре. – Он достал из кармана толстый блокнот и постучал по нему пальцем. – Эта книжечка – как раз для мерзавцев». «Записывайте… – согласилась я, – раз такой случай… – И глубоко вздохнула: – Зигмунд, Вацлав, Карел, Рудольф, Йозеф… А листочков на всех мерзавцев хватит?» Мне было все равно, что полицейский подумает. Лишь бы оставил меня в покое. Он действительно упрятал блокнот обратно в карман и процедил сквозь зубы: «Ну-ну». Я не возражала: «Ну-ну» или «На-на» – вполне подходящее имя для потаскухи, но вмешивать в это дело полицию я не собиралась. Агриппина ведь тоже об этом подумала. Что поставить на место такую мразь, как я, можно без посторонней помощи.

Жила-была маленькая ящерица. Веселая ящерица с голубыми глазами. Грелась она на солнышке, играла с подругами и радовалась жизни. Однажды из любопытства заползла ящерица в неподходящее место. И за это веселой ящерице прищемили хвостик. Модельной туфелькой. Погрустнела ящерица и запищала: «Больно, больно, больно, больно!» Очень жаль было собственный хвостик, такой красивый и аккуратный. «Больно, больно, больно, больно!» Но никто не пожалел маленькую ящерицу, и уползла она под камни без хвостика. Банальная история. Тут бы сказке и конец, а кто слушал – молодец. Но дальше происходили совершенно невероятные события. Маленькая ящерица стала расти в собственных глазах. Росла-росла и превратилась в динозавра. А потом пошла и растоптала модельную туфельку вместе с хозяйкой. Хотите верьте, хотите – нет…

Когда я увидела Валерию в больнице, то едва удержалась от слез. Или не удержалась? Валерии сломали нос, рассекли бровь. Сотрясение мозга, многочисленные кровоподтеки по всему телу и прочие «прелести», о которых мне поведал ее лечащий врач. Сломанное ребро, разрыв тканей в паховой области… Валерию изуродовал какой-то маньяк, судя по характеру повреждений. Возле палаты меня остановил полицейский. «Убедите ее рассказать обо всем, что случилось». Легавый неодобрительно посмотрел на меня. Взаимно, дорогой. С законом у меня полный порядок, но легавых я все равно не люблю. Когда я вижу полицейского, меня подмывает что-нибудь непременно нарушить. И в церкви лезут в голову самые непристойные мысли. С раннего детства я только и делаю то, что запрещается. Мне нельзя брать в руки Библию, иначе я могу натворить такого, что черти с испугу разбегутся. Валерия, наоборот, вроде бы мирно уживается со своими чертями. Когда ей понадобится, Валерия выпускает чертика из коробочки и запускает туда ангела. Одна я, и без дьявола в голове, и без ангелов в кармане, болтаюсь между людьми, как «стратосрат» в небе. Я уверена: прикажите всем женщинам развратничать – я уйду в монастырь и буду самой примерной послушницей. Кстати, я не называю Валерию по имени, и она меня тоже. Ведь «Валерию» и «Кики» мы придумали назло всем. Год назад, в октябре, мы стояли возле дождливого окна и смотрели на улицу. Тоскливые капли чертили по стеклу морщинистые линии. «Меня теперь зовут Кики», – сказала я. «А меня – Валерия», – сказала она. И сразу все неприятности стали чужими. Вы можете думать обо мне все что угодно, а я бабочка лесная – бархатные крылышки, золотые усики. По имени Кики. Так мне нравится. Может быть, в семьдесят лет меня назовут иначе. «Куку-из-сумасшедшего-дома». Но в двадцать пять извольте называть меня Кики. Или можете мастурбировать в другом месте. Поэтому я не спрашивала, почему вдруг она – Валерия. И не буду спрашивать лет до семидесяти. А полицейского интересовало, кого из любовников Валерии я знаю. «Видела многих, – отвечала я. – Но опознать могу человек восемь. Если разденутся, конечно». Вот тогда полицейский и посмотрел на меня неодобрительно. «Вы что, из инкубатора?» – спросил он. Нет, дорогой, мы из-под курочек. Но когда столько лет вместе, то поневоле будешь слегка подражать друг дружке. Полицейский пробурчал что-то и отстал.

Я любила Валерию. Господи, ну конечно же я с нею спала, если вас это интересует. Когда надоедает играть в куклы, мы начинаем играть в подружек. Я любила Валерию, как темпераментная эгоистка. Как свою куклу Барби, которую можно нарядить и размалевать, словно папуаса. Построить для нее кукольный домик и жить рядом, наблюдая за этой сказочной жизнью в игрушечном мире. Барби уехала на Багамы! А я дожидалась, когда она вернется, представляя: вот Барби ходит по пляжу, вот Барби обедает в шикарном ресторане, вот Барби повстречала своего Кена… Конечно, у каждой Барби должен быть свой симпатичный Кен – все как полагается. Но ведь это второстепенная кукла в жизни Барби, правда? Кен должен хорошо себя вести, сидеть на стульчике смирно и любоваться на красавицу Барби. Он должен катать Барби на автомобиле, дарить цветы, ухаживать за лошадками, прибираться в доме и делать все это как можно незаметнее, будто его и нет на самом деле. Кен вовсе не должен ходить на работу, потому что все сыплется на Барби с неба, и куколка моя ничуть не обязана какому-то Кену, а наоборот – это Кен обязан благодарить судьбу, что его поместили в один домик с Барби. Он должен ухаживать за Барби, раскрыв от изумления свой кукольный рот, иначе я откручу этому Кену его паршивую головенку и выброшу в мусорное ведро. Господи, вы знаете, сколько в магазине Кенов? Сколько в нормальном магазине Кенов, вы знаете? Море! И каждый должен хорошо усвоить, что сам по себе он никому в этой жизни не нужен, а только в наборе. «Барби-наездница» – с лошадкой. «Барби-путешественница» – с автомобилем. А «Барби-замужем» – с Кеном.

Через две недели Барби вернулась с Багамов! Загорелая как черт. Ах ты моя куколка. Я никогда не удивлялась, что у моей игрушечной Барби может быть своя самостоятельная жизнь. Я столько души в нее вложила, столько нарядов вытрясла из своих родителей! Я садилась на попку в магазине и требовала новые платья для Барби. Я говорила, что моей Барби негде жить, негде провести время прилично. Я давала своей Барби уроки английского языка, я учила ее играть на фортепьяно, я делилась с ней самым сокровенным. Я засыпала с Барби в обнимку, желала ей спокойной ночи и доброго утра. И когда однажды утром я обнаружила свою Барби в школе, за соседней партой, когда я увидела, что Барби показывает мне язык, что у нее ободраны коленки, я побежала быстренько домой и спрятала игрушечную куклу подальше с глаз долой. Моя Барби наконец-то ожила. С ней можно было о чем угодно посекретничать. И ничуть не странно, что я продолжала спать с нею в обнимку. Я даже спала с ее Кенами, чтобы почувствовать то, что чувствует моя Барби. Я не воровала у нее куклы, я просто брала какого-нибудь Кена, чтобы поиграть. «Ты его испортила», – говорила мне Барби, когда я возвращала Кена на место. «Ничуть, – отвечала я. – Видишь, и ручки на месте, и ножки на месте, и все остальное. Я ничего ему не открутила». Барби придирчиво разглядывала своего Кена и пожимала плечами. «Ах, – говорила Барби, – он тоже мне надоел. Пусть уматывает, если ножки у него на месте». Что и говорить – второстепенные куклы эти Кены. С ними подчас как в товарном вагоне: всю ночь трясет, скотиной пахнет, и никакого удовольствия от путешествия. Только и чувствуешь, что тебе опять не туда заехали. Со временем я сказала Кенам «до свидания»! До свидания, Традиционный Способ Любви! Здравствуй, Валерия! Ты знаешь мое тело не хуже своего, ты Барби-блондинка, ты такая, что в случае полного разрушения моей внешности я покажу врачам твою фотографию – пускай восстанавливают, как на картинке. Но, боже мой, что с тобой сделали…