Валерий Попов - Иногда промелькнет

Она сидит на диване неподвижно, бледная, растрёпанная, вяло смотрит на меня. Я угадываю её мысли: ишь, как хочется ему, не поленился, нашёл в этой халупе… но видно, что ему не нравится тут, не привык. И хочется, и видишь — колется, и дрожит, надеется. Но как только начнётся вдруг тут живая горячая кровь-любовь (а одно без другого не бывает) — этот пай-мальчик немедленно слиняет, промямлив что-то о невыученных уроках — неплохо порезать его слегка, чтобы хоть понял, что значит настоящая горячая жизнь! Ну — Паша придёт, он это устроит ему! А вдруг вернётся Жмых? Говорят, взяли нынче в моду досрочно выпускать? Вот где сердце ёкает и щемит… а этот — разве поймёт настоящее! Экзотику, зверинец нашёл, будет рассказывать потом своим чистеньким очкарикам-друзьям, как побывал у настоящей. Ну, да, я настоящая — а он кто? Под лупой ничего настоящего в нём не найдёшь! Расселся!

Такой враждебный её поток, хоть и не сказанный, давил на меня… Вражда, вражда… но как здесь всё подлинно, и если уж страсть — то, наверное, именно тут! Но потом ведь отсюда не выберешься — а тебе надо не очень поздно домой… ну и жуй, тютя, свою бумажную жизнь — никогда не будет у тебя настоящей страсти, просиживай за столом… Но предчувствие подсказывало мне, что за столом меня что-то ждёт, а здесь — лишь презрение и унижение, последний хулиган-подросток побрезгует вытирать об меня ноги! Но что же делать, как исхитриться получить что-то здесь? Ничего не получается! У воров можно только украсть — честно, как дают своим, они никогда мне ничего не дадут. Есть, наверное, какой-то пароль, код, набор глупостей, хамства и сантиментов, который позволяет им узнавать своих — но у тебя, если б даже и знал, наверняка такое застрянет в глотке, ни за что не выйдет наружу — скорее задохнёшься! Ну и ходи в театры с маменькиными дочками, горячо рдея от соприкосновения локтями! Но и там-то у тебя не всё гладко, и там ты не совсем свой — иначе бы не забрался сюда! Может, и она скоро поймёт: а этот, тихоня-то, на самом деле — сумасшедший, непонятно как разыскал, и сидит, и сидит, и дрожит!

На обратном унылом пути через картофельное поле я пугаюсь, наконец, своего безумия, торопливо возвращаюсь мыслями в класс.

…Марченко, Вера Иванова, Роза Зильберман — гораздо более общительные, весёлые и свои, чем эта мрачная воровка из тухлого домика, тем не менее — там было то, там могла ударить внезапно молния, там могла разверзнуться страшная и сладкая бездна, поглощая тебя… А при всей дружелюбности и даже игривости подруг «своего круга» ясно видны бастионы красивой и дружественной, но обороны… старинная красивая мебель, комфорт и продуманность — всё это ясно говорило тебе о том, что ты присутствуешь здесь исключительно как мальчик, приглашённый из хорошей семьи в другую хорошую семью — ни о каком позоре проверки хозяева и не помышляют — они и так полностью доверяют тебе. Всё это носилось в воздухе, даже воздух был здесь другой — чистый и тёплый… никаким разверзанием бездны здесь и не пахло. Гладко причёсанный, я блистал эрудицией и был не только воспитанным, но даже скованным, скованным даже по этим меркам — некоторая игривость и вольность (разумеется, в рамках интеллигентности!) здесь допускалась и даже поощрялась… умно и без нажима вокруг Людочки («выросла девка») подбирался круг потенциальных женихов своего круга — и конечно же, он не должен исчезать — чтобы папа-профессор мог, деликатно постучавшись, войти в гостиную к тщательно отобранным дочкиным одноклассникам и залихватски проговорить: «Ну что, черти? Что-то больно тихо у вас! Помню — мы в ваши годы, собираясь, ходили на головах!»

При этом, разумеется, имелось в виду хождение на головах в интеллигентном смысле.

Своим почему-то проницательным, на четверть азиатским взглядом (дедушка-академик был мариец) — я полностью прозревал все эти дружественные, а потому особенно непреодолимые бастионы обороны — за таким «своим, всепонимающим» папой-профессором маячил ещё братстудент, за обедом с упоением рассказывающий студенческие хохмочки (и тебя это ждёт, никуда не денешься — тоска, тоска!), дальше маячила вальяжная, холёная, но тоже «всепонимающая» мать… что, интересно, все они имеют в виду под этим «всепониманием» в конце концов? Вот залезть вдруг в гостиной, при всех, ей под юбку, — интересно, «поймёт» она это или нет?! Интересно, что было бы с ними, если бы они прочли мысли этого интеллигентного, но уж слишком стеснительного мальчика? Остальные «отобранные», как им казалось, продвинулись гораздо дальше — особенно в отношениях с мамой и папой! Я шёл где-то в замыкающих, как всегда иду в тех делах, которые не возбуждают меня. И после этого многие женщины, которые не интересовали меня, считали меня увальнем (и слава богу!), ошибочно принимали холодность за робость.

«Продвинутые» снисходительно поглядывали на меня: интеллигентный мальчик… но уж больно застенчив! Они бодро преодолевали барьеры, которые им расставляли абсолютно радушные, но искушённые родители… впереди ещё маячил какой-то дядя-дипломат, который скоро должен прибыть из Парижа и который «обожает поболтать с современной молодёжью». Тоска! Куда ж вы двигаетесь? — я смотрел на «продвинутых». Зачем вам дядя-дипломат, какое всё это имеет отношение к страсти?.. Да, в том доме на болоте всё было страшней и острей. Там можно было получить в глаз (но понятно за что!), а тут Людочка, при всей её прелести, за всеми этими дружескими бастионами, в наборе с дядей-дипломатом… выглядела абсолютно нереально! Я прилежно играл роль ухажёра, но самого неуспешного, нескладного, отстающего… самому продвинутому из нас на пути к сердцу Людочки предстояло пройти перед намётанным взглядом дяди-дипломата… да — в таком деле лучше быть самым отстающим!

Но с каким упоением многие предаются иллюзорности, при этом ещё бешено соревнуясь между собой… претендент номер один, претендент номер два… на встречу с дядей-дипломатом. С тайной усмешкой я смотрел на моих конкурентов… мой собственный путь был для меня покрыт непроницаемой тьмой — но их путь я прозревал до конца («Дядя-дипломат придёт на похороны, а если сам к тому времени умрёт, пришлёт заместителя»). Бедная Людочка! Как мало осталось места собственно ей! Но куда же деваться и ей от роли скромно-кокетливой племянницы известного человека… тут уж неважно, что, собственно, у неё на душе… всё уже замётано! «Ты, Людмила, уже взрослая девушка, можешь и сама выбирать… между Аликом и Эдиком». Нет — всюду жизнь, и тут — тоже жизнь!.. но в такой жизни предпочитаю быть отстающим. Да — украсть счастье можно только у воров (в домике на болоте), а здесь можно лишь заслужить! Но — что?!

Может быть, Людочка и вырвется… но — куда? В домик на болоте? Не приведи господь! Скорее, пусть возвращается к маме с папой — искренне говорю… но сам почему-то иду не туда.

Ноги несут меня к моему однокласснику — второгоднику Краснову. Он единственный среди моих благопристойных приятелей, который может летать… и главное — не летать, а падать… оказываясь там, где без его помощи я никогда не окажусь!

С нетерпением я гляжу, как он неторопливо, словно издеваясь надо мной, парит утюгом свои чёрные брюки.

«Ну… чего ты?.. может — никуда не пойдём? Надоело!» — зевает он.

— То есть как это не пойдём?! — внутренне восклицаю я.

Я с негодованием смотрю на него. «Ну почему, почему в жизни всё так: тот, кто может, тот уже не хочет?» Достаточно, видно, одного лишь сознания, одного лишь воспоминания… а мочь снова и снова, доказывая что-то кому-то… зачем?!

— Ты что делаешь?! — воплю я, с ужасом видя, что Краснов, выключив утюг, включает паяльник.

— Да тут… гетеродинчик один придумал, — небрежно произносит он и ставит на стол цинковое шасси с торчащей разноцветной радиосхемой.

Да, увы! — больше всего Краснов, этот балбес, любит собирать радиоприёмники… Может — а любит — собирать приёмники! Ну что за люди? — и начинаю метаться по его крохотной комнатке… А может, Краснов догадывается, что он мне нужен лишь в качестве тарана, и поэтому не согласен?

— Пожалуйста — как хочешь… мне тоже на фига это надо? — я как бы лениво сажусь, но душа клокочет!

Ведь я же своими глазами видел, не привиделось же мне это в эротических грёзах — как в маленькой тёмной комнатке на улице Конной красивая, пленительно-пышная блондинка пыталась всячески его удержать, робко, но настойчиво как бы приглаживала его к дивану — однако он, непокорно мотнув своей брюнетистой головой на длинной шее, взял лежащую на стуле гитару и стал небрежно на ней тренькать (играть-то он не умел) — он именно демонстрировал, что даже это дурацкое треньканье ему интересней того, чего добивается от него красавица-хозяйка! Потом он совсем вырвался из её обнажённых, ослепительно белых рук и снова мотнув головой, своей разболтанной походкой, лениво поводя челюстью слева-направо, направился к выходу. Она вышла и на улицу!.. И после этого в подслеповатой комнатке паять, воняя канифолью, очередной бессмысленный приёмник?! Вот уж действительно — не понимают люди своего счастья!