Евгений Богданов - Високосный год: Повести

— Это уж, во всяком случае, не по моему адресу?

— Нет. Вообще. Разве я не прав?

Лиза молчала.

— Там, в городах, — продолжал он, — люди месяцами стоят в очередях за дорогими мебельными гарнитурами, волокут все это в свои квартиры, набивают шкафы носильными вещами, а стеллажи — книгами. По выходным дням, чтобы поразмяться, подышать воздухом, выезжают на так называемые дачи. Даже в сельских райцентрах — дачи! Понимаешь? Покопаться на садовом участке, на огороде. Сельский труд становится таким же хобби, как безделушки из древесных кореньев, чеканка на металле грудастых амазонок или ундин в обнаженном виде… Как коллекционирование марок и наклеек от спичечных коробков. Что это? Мамаево нашествие мещанства!

— Ну уж и развоевался! Что с тобой, Степа? Ты закатил такой страстный монолог! Кого ты обличаешь? И справедливо ли? Люди хотят жить лучше, интереснее, отдают досуг любимым занятиям. Чего тут плохого? И, кроме того, они должны и могут жить там, где хотят, где им надо.

— Ну, может, я и перехватил. Но досада берет! В селе-то пустовато! Я вот давал заявку службе трудоустройства, и что ж ты думаешь? Пока на наше приглашение никто, никто не отозвался!

Лиза пожала плечами и продолжала гнуть свою линию:

— Ну ладно, если уж тебе так необходимо быть поближе к земле, то живи в городе, а на работу сюда езди. Сообщение есть. Недельку отработаешь, а на выходные — домой. А иногда и на неделе приедешь. Меня это пока, — она сделала ударение на слове «пока», — устроит. Ведь мамина квартира хоть и небольшая, а такая уютная. Мне там хорошо будет с ребенком. И тебе, разумеется…

— Летом в Борок на «Ракете» ехать недолго. А зимой дороги хорошей нет, автобусная линия в стороне.

— Так постройте дорогу! — уже раздраженно сказала Лиза. — Для совхоза ведь она необходима. Сколько раз ты говорил, что надо бы ее построить, тогда перевозки обойдутся дешевле.

— Легко сказать — постройте.

— В конце концов, не обязательно ездить, — стояла на своем жена. — Работу ты можешь получить в областном управлении. С руками возьмут! Ты у меня дельный парень. — Она положила руку ему на плечо. — Подумай хорошенько. Давай пока этот разговор отложим, а ты все же подумай.

Степан Артемьевич погрустнел, сник. Лиза обняла его за плечи, запустила пальцы в русые волосы, заглянула ему в лицо и невинно спросила:

— Ты на меня не сердишься?

— На тебя невозможно сердиться. Но… с тобой не соскучишься. Недаром сказано: «Золото пробуется огнем, женщина — золотом, а мужчина — женщиной».

— Это ты к чему?

— А к тому…

Погода снова переломилась. Юго-западный ветер — шелоник разогнал беспросветные облака и притащил им на смену грозовые тучи. На улице стало тихо, ветер угомонился, перестал шуметь и тормошить деревья под окнами. С южной стороны повеяло влажным теплом. Но так продолжалось недолго. К вечеру тучи медленно, но уверенно накрыли землю, погрузив ее в полутьму, в небе стало угрожающе погромыхивать и посверкивать. Вскоре раздался мощный залп небесных пушек, запульсировали вкось и вкривь голубоватые дрожащие змейки молний. В рамах изб под напором ветра и дождя кое-где лопнули стекла. Боровчане попрятались по закуткам. Однако не асе: Трофим Спинын в это время оказался со своим катером на Двине.

Напором ветра его суденышко понесло, как скорлупку, по фарватеру. Трофим с трудом удерживал катер так, чтобы не зачерпнуть бортом воды, еле дотянул до пристанского дебаркадера и причалил к нему с подветренной стороны, зацепившись багром за брус на корме. Тут было тише — ветер нажимал на пристань с другой стороны, с носа. Трофим накинул на себя брезентовый дождевик, поднял капюшон и стал пережидать грозу.

Ливень шел такой, что ничего вокруг не рассмотришь, и конца ему не предвиделось. Идти домой сейчас несподручно, до протоки, соединявшей Двину с Лаймой, оставалось около километра по открытому месту. Спицын, держась за багровище, курил и ждал. Дым ел глаза, набиваясь под капюшон. Так и сидел он на банке, набравшись терпения.

А ветер вскоре перешел в ураганный. Вверху, на палубе пристани, захлопала дверь, кто-то быстро протопал там тяжелыми сапогами, и дверь перестала хлопать, видимо, ее закрыли на запор.

«Трах-тах-тах!» — грозилось небо, и молния слепила глаза. «Опасно сейчас на воде, — подумал Спицын. — Все мокрое: катер, одежда. Бр-р-р…» Но подняться на пристань никак нельзя, для этого надо было подойти с наветренной стороны, там трап.

И сама пристань начала под ударами ветра ходить на плаву из стороны в сторону, пришлось покрепче забить обухом топора багорный крюк в бревно. Высвободив лицо из-под капюшона, Трофим глянул на реку. Там шумели и неслись вниз по течению огромные валы — река будто вспучивалась. «Ну и дела!»

Гроза продолжалась около часа, и столько же времени буйствовал крепкий ветер. Если бы не стальные тросы, дебаркадер бы, наверное, сорвало с места и унесло вместе с катером Трофима.

Когда немного стихло, стало уже совсем темно. Спицын запустил мотор и пошел вдоль берега к протоке. И тут его острый глаз приметил бревна, плывущие вниз по течению, — много бревен. «Видимо, разбило плот, что тащил какой-нибудь буксиришко, — подумал Трофим. — У оплотника порвало цепь, и бревна рассыпались». Крадучись, на малом ходу, он подошел к бревнам, взял веревку и накинул петлю-удавку на два ближних, потом поймал еще одно и повел бревна на буксире. Мотор у него был сильный, за кормой кипела вода.

«Такой случай упустить грешно, — оправдывал он себя. — Бревна все равно раскидает по берегам, сплавная дистанция не враз отыщет их, а то и вовсе не найдет, другие подберут. — Он прибавил оборотов. — Зайду в протоку, бревна оставлю и, быстренько поймаю еще».

Так он и сделал. Войдя в протоку, отцепил бревна и затолкал их багром в прибрежный хвощ. Вышел снова в Двину и поймал еще три толстых бревна. Он спешил: надо успеть, пока на реке нет никого. Прибавив новую партию бревен к прежней, он, чуть поколебавшись, опять ринулся в погоню за плывущими бревнами. Сплавив все пойманные кряжи в протоку, выключил мотор и прислушался.

На Двине неподалеку длинно и устало прогудел гудок речного буксира. Показались сигнальные огни, луч прожектора. Трофим, привстав с банки, разглядел, как у плота, что вел буксир, возились люди в лодке. Видимо, им стоило больших трудов в такую непогоду скрепить оплотник тросом. Размеры плота сильно уменьшились, — Трофим заметил это. Значит, унесло много бревен, их будут искать только утром. А до этого он все сделает.

Он отбуксировал бревна по протоке, а из нее — по Лайме к своей избе, стоявшей на самом берегу. Повозился немало, устал как дьявол, но дело сделал. Оставалось выкатить бревна из воды, сложить в штабелек и прикрыть чем-нибудь. Пришлось позвать на помощь Марфу. Она уже улеглась спать, когда он, придя в дом, выпил кринку молока и разбудил хозяйку. «Погодил бы до утра!» — проворчала Марфа, сверкнув на него из-под распущенных седых волос злым взглядом. «До утра нельзя, — ответил он. — Пойдем».

С помощью Марфы он выкатил бревна, сложил их возле забора и забросал сеном.

В Борке все спали под шумок августовской грозы, и никто не был свидетелем его стараний. Трофим был уверен, что если уж эти бревна станут искать, то никак не здесь, возле Борка, вдали от Двины.

Подозрение появилось только у Чикина. Придя, как обычно, посидеть на скамейке, он обозрел окрестность и заметил на усадьбе Спицына у забора свежую копешку сена необычной, продолговатой формы. Хорошо зная повадки соседа, он подумал, что тот что-нибудь припрятал, иначе зачем быть на берегу такой странной копне. «Может, нашел чужую лодку, унесенную вчерашним ветром, или какие-нибудь бревна перехватил в воде». Чикин потом даже специально прошел мимо копны, когда Трофима на берегу не было, и потыкал в нее батогом. Батог уткнулся в дерево, и Чикин догадался: «Плавник! Аварийные бревна».

А когда по селу прошел слух, что ночью в грозу на Двине разбило плот с лесом, Чикин окончательно утвердился в своей догадке.

На другой день копна исчезла. У забора ничего не было, только примятая травка. Чикин удивился: «Уже и концы в воду. Уже и продал кому-то. Попробуй поймай его за руку!»

После ненастья выдалось спокойное золотистое воскресное утро. Степан Артемьевич сразу после завтрака принялся солить волнушки. Лиза помогала ему. О недавней размолвке, связанной с ее намерением перебраться в город, словно бы забыли, оба делали вид, что ничего не произошло. Лиза старательно укладывала в ушат смородиновые листья, Степан Артемьевич разравнивал вымоченные, пожалуй, больше, чем надо, грибы и пересыпал их крупной солью.

В разгар этой работы к ним пришел Новинцев, собравшийся на рыбалку. На нем — резиновые сапоги-бродни с подвернутыми голенищами, брезентовая куртка и какая-то легкомысленная, словно подростковая кепочка.