Оксана Робски - Casual-2: Пляска головой и ногами

Ознакомительный фрагмент

Он попросил меня к телефону.

– Я вас слушаю! – почему-то игриво ответила я.

Это было еще то время, когда я не говорила нагло в трубку: «Нет, ее нет по этому телефону. Запишите номер ее директора. Ее зовут Регина», даже не пытаясь менять голос.

– А что вы делаете сегодня вечером? – без всякого выражения поинтересовались в трубке голосом, от которого потом еще целый год меня бросало в жар.

– Вечером? – Я глупо захихикала, вот что значит: спорт вырабатывает адреналин. Зачастую – излишний. – Ас кем я говорю?

– Ну… скажем так… я хотел бы прочитать вашу книгу. Где ее можно купить?

– Послушайте, вам надо позвонить в издательство. А вообще-то во всех магазинах… – Тренер уже кивал мне, стоя рядом с огромным тренажером, похожим на пыточный инструмент времен инквизиции.

– Но, я думаю, нам все равно придется с вами встретиться, – сказал голос.

– О! – вдруг оживилась я, как самая последняя дурочка. С тех пор в тренажерном зале я отключаю телефон. – Так, может быть, вы – маньяк?

– Маньяк? – Голос в трубке неожиданно повеселел. – Точно: маньяк.

– Знаете что, господин маньяк? Всего вам доброго.

– А я вам этого не пожелаю…

Я бросила трубку. «Идиот какой-то», – уговаривала я себя. Но на душе было тоскливо и тревожно. Как в детстве, когда маму вызывали в школу. Когда ты не догадываешься, что будет, но одно знаешь наверняка: точно ничего хорошего.

– One! Two! Three! – скандирует моя эпиля-торша, громко, бодро, с улыбкой старшей пионервожатой. Она работала эпиляторшей в Варшаве, потом – в Лос-Анджелесе, теперь – у нас.

Она так кричит, что кричать самой уже нет смысла.

– One! Two! Three! – Рывок. Улыбка. – Fashion is a lifestyle! One! Two! Three!

Интересно, если с утра по сто раз слушать: «Fashion is a lifestyle!» – это как-то отразится на поведении в течение дня?

После эпиляции нельзя принимать ванну. Зачем же я ее налила? Да еще высыпала туда полкоробки соли из Лондона, из «Halkin Hotel»?

– One! Two! Three! – Последний рывок, и я снова могу надеть мини-юбку.

Очень удобно: моя эпиляторша делает еще и маникюр. Я опустила пальцы в ванночку с теплой водой.

Зазвонил телефон. Номер моей подруги Кати Беру трубку мокрыми руками.

– Дома? – Мне ее голос показался каким-то неестественным. Я пристроила трубку на плече, отправляя пальцы обратно в тепло.

– Дома. Привет. У меня маникюр. Ты куда вчера пропала?

Всхлипывания, стоны, частые гудки.

Маникюрша вытирает мне правую руку, и я набираю номер Кати. Левая – в ванночке.

Я одновременно и слышу и вижу свою взлохмаченную, зареванную подругу. Слышу «алле» в трубке, вижу – в дверях моей ванной.

– Катя! Бедная моя! Что случилось?

Подушка под мышкой, слезы, запах перегара.

Катя еще не ложилась со вчерашнего вечера.

– Я не хочу жить, понимаешь? Я не могу жить! Ты знаешь, что это такое, когда не хочешь жить?

С Катей это уже неделю. Неделю она ложится в десять утра; встает в три; рыдает в телефонную трубку; заезжает за кем-нибудь из подруг; ужин в ресторане – шампанское, смех, хорошее настроение, иногда – угрозы в адрес того, с кем рассталась неделю назад. Потом – зажигательные танцы в клубе или неистовые песни в караоке. Потом – истерика. Слезы. Вырывание волос.

От нее ушел муж.

– Каким цветом красить?

Я выбирала между красным и бежевым.

– Я умру! Я больше не могу так! Я не выдержу!

– Беж, please.

Она сжимала подушку, и ее слезы капали на ткань и становились невидимыми, словно растворяясь в ней. Казалось, что подушка уже вся пропитана и Катиными слезами, и Катиным горем; хотелось жалеть и Катю, и подушку, и маникюршу, которая очень трогательно, по-американски делала вид, что все – okay.

– Ты же моя подруга! Помоги мне! Я не могу, не могу, понимаешь?

– Я понимаю, Кать…

– Я отравлюсь! Дай мне таблетки! Я нажрусь таблеток и сдохну! И мне будет хорошо!

Я дула на свои накрашенные ногти, чтобы они быстрее высохли.

– Хорошо. Я сделаю все, как ты хочешь. Но с одним условием.

Катя смотрела на меня, часто хлопая ресницами. Подушка лежала на полу рядом с ней.

– Ты сейчас – в муку. И можешь говорить, все что угодно…

– Это не важно, я…

– Важно. Давай так: ты принимаешь ванну, кстати, она уже готова, трезвеешь, и, если после этого твое решение не поменяется, я дам тебе все таблетки, которые есть в моем доме. Договорились?

Катя тяжело поднялась с пола. Расстегнула рубашку.

Я протянула эпиляторше деньги.

– Thank you. – Голливудская улыбка.

– Okay. I'll call you. – Я проводила ее до двери.

Катя неуклюже поменялась местами с водой. Теперь Катя была в ванне, а вода – на полу.

Я всегда немного завидовала Катиным волосам. Они были жесткие и крепкие. Если про людей говорят, что некоторые из них твердо стоят на ногах, то Катины волосы твердо сидели на голове.

Я намотала их на руку и потянула.

Катя замычала и взмахнула руками.

Я с силой пригнула ее голову, погрузив лицом в воду. Катя упиралась, брыкалась, я не отпускала. Я уже промокла насквозь. Она билась ногами о чугунные края ванны.

Я разжала руку.

– Ну, что? Сдохнуть хочешь? Хочешь?! Хочешь?!

Она хваталась за меня, а я снова окунала ее головой в воду.

– Хочешь? Хочешь? Сейчас сдохнешь!

Она кричала, билась. Я тоже кричала и не отпускала ее.

– Хочешь?

– Нет! Прошу тебя!

Потом я кутала ее в розовый плед. Она пила чай и тихонько всхлипывала. Она заснула у меня в гостевой. Как раз пришла Ира, моя домработница.

– Кате какое постелить? В желтый цветочек или то, с месяцем?

– Постели в цветочек.

Я так и сидела в гостиной, со своей чашкой чая. Рассматривала свежий маникюр. Лак вроде не смазался.

Ира уселась напротив меня.

– Ну, что тут у вас происходит?

Ира приходила ко мне каждый день. Убиралась, готовила, стирала вещи. Лучше бы она этого всего не делала.

За Ирой ухаживал следователь. Николай. Еще у нее были какие-то Юра и Сергей.

– Ничего не происходит. Все нормально.

– Нормально? – возмутилась Ира. – Да разве же это нормально?

– A y тебя что? – я предпочла сменить тему.

– Я своего отшила!

Я даже не пыталась продемонстрировать заинтересованность. Продолжение последует в любом случае.

– Ушел вчера в баню. Представляете?

Я смотрела на нее молча, не кивая и не поддакивая. Вчера она постирала черные брюки, которые можно было только чистить.

– Пришел часа через четыре, с тортиком! Представляете?

Надо вытащить из корзины с грязным бельем белую кофту на пуговицах. А то она ее тоже постирает.

– С половиной, то есть, тортика А?! Это какой же нормальный мужик, да еще следователь, будет в бане тортики есть? Представляете?

– Не представляю, – согласилась я.

– И я тоже! Значит, что? Значит – с девками был! Представляете?

– Представляю. Там полная ванная воды, посмотришь, ладно?

– Ладно. А на ужин что?

Я зашла к Кате. Она спала, с головой накрывшись одеялом. Наверное, спала.

Кате было 40. Она счастливая. В 40 лет она все еще надеялась умереть от любви.

Почти час я перебирала лекарства в домашней аптечке. Половина – просрочена. Половина – неизвестного мне назначения. Это то, что я привожу из Европы. А потом забываю. Я вообще много чего привожу из Европы: зубную пасту, шампуни, кремы, сыры, копчености, конфеты. Все это почему-то сильно отличается от того, что продается у нас. И лекарства в том числе. Я вообще не уверена, получилось бы у Кати отравиться нашими лекарствами? Хотя нашими, скорее всего, получилось бы.

Жалко, Алик улетел.

Алик -• это наш товарищ. Он – гей.

Когда Ира работает, лучше уходить. Вернее, лучше уходить еще «до».

– Приготовлю на ужин кролика! – крикнула Ира мне вдогонку.

– Не надо. Я сама приготовлю.

– Да где вам! Забудете!

Жалко кролика.

Я достала из машины солнцезащитные очки. Ира будет убираться часа четыре. Максимум – четыре с половиной. Можно поехать в Москву.

Солнце осенью похоже на планы после тридцати: светят, но не греют.

Можно заняться делами: съездить к косметологу или выкупить юбку, которую я отложила еще три дня назад.

Моя соседка Чернова встретила меня с мокрой головой и в махровом халате.

– Ты одна? – поинтересовалась я, имея в виду ее мужа.

Потому что ее кудрявого девятнадцатилетнего сына дома все равно никогда не было. Его выгнали из американского колледжа, и теперь он ждал следующего сентября, чтобы поступить в МГИМО.

Мне нравилось бывать у них дома. У них огромное натуральное хозяйство. За домом – огород и куры. Специально нанятые люди выращивают овощи.

Чернова – мулатка. Ее папа был негр. Она его никогда не видела. Но говорила, что, наверное, он похож на ее мужа. Ее муле – тучный голубоглазый мужчина, – слыша это, снисходительно улыбался.

По утрам у них во дворе поют петухи. Даже у меня слышно. Я сначала просыпалась, думала – галлюцинации. Слуховые. Потом все привыкли.