Ро­бер Са­ба­тье - Шведские спички

Оли­вье мед­лен­но чи­тал, под­няв го­ло­ву, од­ну вы­вес­ку за дру­гой: «Пред­при­ятие Дар­да­ра», «Кро­вель­ное де­ло», «Пра­чеч­ная», «Ви­на Ахил­ла Хау­зе­ра». Он про­бе­жал гла­за­ми и дру­гие вы­вес­ки, но так бы­ст­ро, что они сли­лись в од­но не­скон­чае­мое, поч­ти бес­смыс­лен­ное сло­во: яйца­се­го­дня­шни­е­све­жи­е­из­о­вер­ни­хлеб­вен­ский­плис­си­ро­ван­ные­воротники… По­том он по­про­бо­вал чи­тать на­обо­рот, с кон­ца, а уж за­тем вы­де­лить ка­ж­дый слог и по­пы­тать­ся на­вес­ти по­ря­док в этом взбе­сив­шем­ся ал­фа­ви­те.

Ре­бе­нок, опер­шись на ко­ле­ни и раз­дви­нув ху­дые но­ги, на­кло­нил­ся, чтоб ос­мот­реть рус­ло ка­на­вы, где по ут­рам бы­ст­ро сбе­га­ли сточ­ные во­ды, чтоб ис­чез­нуть в лю­ках ка­на­ли­за­ци­он­ных труб. Меж тор­ца­ми мос­то­вой он на­шел цен­ную вещь: гор­ба­тый гвоздь, фор­ма ко­то­ро­го на­по­ми­на­ла си­лу­эт ко­раб­ли­ка. Оли­вье вы­тя­нул пра­вую но­гу и, от­кло­нив­шись на­зад и вле­во, ста­рал­ся за­су­нуть на­ход­ку в уже дос­та­точ­но на­би­тый кар­ман шта­нов. Вдруг ему вспом­ни­лась фра­за, ус­лы­шан­ная у стой­ки ка­фе «Ори­ен­таль»: «Ес­ли ты ча­сок по­гу­ля­ешь вдоль ка­на­вы, вни­ма­тель­но гля­дя в во­ду, то поч­ти все­гда об­на­ру­жишь в ней па­роч­ку мо­нет, чтоб за­пла­тить за гра­фин­чик крас­но­го вин­ца!» Гра­фин­чик крас­но­го, крас­ный гра­фин, гра­фин. Сло­ва эти мель­ка­ют в его го­ло­ве, а по­том уле­ту­чи­ва­ют­ся. Он со­всем не уме­ет со­сре­до­то­чен­но ду­мать.

Но вот Оли­вье встал, рас­пра­вил шта­ниш­ки. Он по­шел вверх вдоль за­ли­той солн­цем ули­цы, от­во­ра­чи­ва­ясь от га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки — «Тор­гов­ля по­лу­оп­то­вая и в роз­ни­цу» — с де­ре­вян­ны­ми по­ли­ро­ван­ны­ми став­ня­ми, на ко­то­рые на­ло­же­ны лег­кие свин­цо­вые плом­бы. Ему сда­ви­ло грудь, вы­рва­лось что-то по­хо­жее на ры­да­ние и пе­ре­шло в ико­ту. Оли­вье ощу­тил, что вот-вот он за­пла­чет, но ему уда­лось сдер­жать сле­зы.

Он по­смот­рел на не­бо. Солн­це да­же сквозь ру­ба­шон­ку жгло ему пле­чи. Маль­чик опа­сал­ся, что оно ско­ро спря­чет­ся. Оли­вье бо­ял­ся тем­но­ты, ко­то­рая ка­за­лась ему страш­ней, чем те два ша­ло­пая с ули­цы Баш­ле, от­лу­пив­шие его не­дав­но. Ре­бе­нок и не пы­тал­ся дать им от­пор или хо­тя бы крик­нуть, как буд­то эти уда­ры ни­че­го для не­го не зна­чи­ли, слов­но он за­слу­жил их. То­гда один из на­па­дав­ших рас­сви­ре­пел и, ухо­дя, за­во­пил:

— За­гну­лась твоя ма­ма­ша. Так те­бе и на­до!

На ули­це дра­ка бы­ла де­лом обыч­ным, впол­не при­ня­тым. Ду­ду и Ло­пес жи­ли на ули­це Баш­ле, Оли­вье — на ули­це Ла­ба; ста­ло быть, он рас­пла­чи­вал­ся за ста­рое со­пер­ни­че­ст­во, но, ус­лы­шав брань, ото­ро­пе­ло по­гля­дел на них: «За­гну­лась твоя ма­ма­ша. Так те­бе и на­до…» Маль­чик пы­тал­ся по­нять, пред­ста­вить се­бе эту ка­ру спра­вед­ли­вой, этот удар судь­бы обос­но­ван­ным, но на­прас­но — мыс­ли его сме­ша­лись, и он за­пла­кал.

Оли­вье уг­рю­мо брел даль­ше, и вдруг в бель­э­та­же до­ма но­мер 73 с шу­мом от­кры­лось ок­но квар­ти­ры, где жи­ла пыш­но­те­лая ма­дам Хак. Она опер­лась о по­до­кон­ник тол­сты­ми ру­ка­ми и, кив­нув ему, крик­ну­ла:

— А ну, зай­ди-ка сю­да.

Оли­вье с лю­бо­пыт­ст­вом по­смот­рел на ее мощ­ные ру­ки и за­шел в подъ­езд, ко­рич­не­вые, об­лу­п­лен­ные сте­ны ко­то­ро­го на­по­ми­на­ли ис­тер­шую­ся гео­гра­фи­че­скую кар­ту. Жи­ли­ще кон­сь­ерж­ки ма­дам Хак пах­ло сти­ра­ным бель­ем и ла­ван­дой. За­кры­вая ок­но, жен­щи­на за­ме­ти­ла: «Опять бро­дяж­ни­чал…» Ре­бе­нок не от­ве­тил. Он усел­ся на со­ло­мен­ный стуль­чик и лас­ко­во по­гла­жи­вал длин­ные ви­ся­щие уши ры­жей со­ба­ки.

Ли­цо ма­дам Аль­бер­ти­ны по­хо­ди­ло на не­за­вер­шен­ную скульп­ту­ру: в гру­бой мас­се ед­ва про­сту­па­ли чер­ты ли­ца, ко­то­рым, оче­вид­но, над­ле­жа­ло быть тон­ки­ми. Как все туч­ные лю­ди, она уме­ла соз­да­вать се­бе ил­лю­зии пе­ред зер­ка­лом. Зер­ка­ло у нее бы­ло уз­кое, и в нем она ка­за­лась на ди­во ху­до­ща­вой и не раз по­дол­гу за­дер­жи­ва­лась пе­ред ним, раз­гля­ды­вая се­бя и при­ни­мая раз­лич­ные по­зы, вну­шав­шие ей не­ко­то­рое ус­по­кое­ние. Те­ми же со­об­ра­же­ния­ми бы­ла вы­зва­на и ее сме­хо­твор­ная при­чес­ка: бук­ли, как чер­ные струж­ки, бол­та­лись вдоль ее от­вис­лых щек. Губ­ная по­ма­да, щед­ро на­ло­жен­ная на верх­нюю гу­бу, еще бо­лее ок­руг­ля­ла ма­лю­сень­кий ро­тик, а два маз­ка ру­мян на ску­лах пре­кра­ща­ли ее в ка­кую-то одут­ло­ва­тую ма­рио­нет­ку.

Все трое — жен­щи­на, ре­бе­нок, со­ба­ка — си­де­ли мол­ча. Ог­ром­ный шкаф из Брес­са, с узор­ны­ми фи­лен­ка­ми, был за­пол­нен ак­ку­рат­но раз­ло­жен­ны­ми стоп­ка­ми бе­лья, про­пах­ше­го ду­ши­сты­ми тра­ва­ми, ле­жав­ши­ми в ма­лень­ких ме­шоч­ках. Жи­ли­ще кон­сь­ерж­ки Хак бы­ло не по­хо­же на квар­ти­ры ее кол­лег в этом квар­та­ле, оно бы­ло ку­да чи­ще, да­же ко­кет­ли­вей. Аль­бер­ти­на иной раз го­ва­ри­ва­ла, что у нее, кро­ме скром­но­го за­ра­бот­ка, име­ют­ся и дру­гие до­хо­ды: ее доч­ка вы­шла за­муж за бо­га­то­го че­ло­ве­ка, пу­те­ше­ст­ву­ет во­круг све­та и не­ред­ко по­сы­ла­ет ей де­неж­ные пе­ре­во­ды. Хо­тя Аль­бер­ти­на и дер­жа­ла все­гда на сто­ле рас­кры­тый аль­бом с на­кле­ен­ны­ми в нем яр­ки­ми мар­ка­ми, ни­кто ее рас­ска­зам не ве­рил: не пы­та­лась ли она та­ким спо­со­бом, как и ка­ж­дый в этом на­се­лен­ном про­сто­на­родь­ем квар­та­ле, со­хра­нить хоть кру­пи­цу меч­ты, хоть ка­п­лю зна­чи­тель­но­сти?

Жен­щи­на при­жа­ла к сво­ей пыш­ной гру­ди боль­шой че­ты­рех­фун­то­вый ка­ра­вай с зо­ло­ти­стой ко­роч­кой и от­ре­за­ла от не­го тол­стый ло­моть. Ко­роч­ка при­ят­но хру­ст­ну­ла. Без осо­бой при­вет­ли­во­сти Аль­бер­ти­на ос­ве­до­ми­лась у маль­чи­ка:

— С мар­ме­ла­дом хо­чешь или вы­пьешь чаш­ку шо­ко­ла­ду?

Оли­вье про­мол­чал, и кон­сь­ерж­ка, с не­до­уме­ни­ем по­жав пле­ча­ми, про­шеп­та­ла: «Ах, бо­же мой», — на­ма­за­ла хлеб мас­лом и по­сы­па­ла со­лью из ко­роб­ки фир­мы Це­ре­бос.

Маль­чик по­бла­го­да­рил и стал есть, ос­мот­ри­тель­но под­би­рая па­даю­щие крош­ки. Зо­ло­че­ный ма­ят­ник стен­ных ча­сов, ка­за­лось, поч­ти не дви­гал­ся с мес­та. Со­ба­ка вре­мя от вре­ме­ни ста­но­ви­лась на зад­ние ла­пы, пы­та­ясь схва­тить бу­тер­брод, и ре­бе­нок в рас­те­рян­но­сти по­ды­мал ку­сок хле­ба над го­ло­вой. То­гда пес с лен­цой сно­ва ло­жил­ся на пол и жа­лоб­но ску­лил. В ком­на­те ца­ри­ла тор­же­ст­вен­ная ти­ши­на, ко­то­рую на­ру­шал толь­ко скрип пар­ке­та или жуж­жа­ние му­хи, бью­щей­ся о стек­ло. Аль­бер­ти­на вя­за­ла нос­ки, че­ты­ре спи­цы об­ра­зо­вы­ва­ли квад­рат. Оли­вье смот­рел, как она это де­ла­ет, и раз­ду­мы­вал, ка­ким об­ра­зом нос­ки по­лу­ча­ют­ся круг­лы­ми. Он не спе­ша от­ку­сы­вал хлеб, дол­го пе­ре­же­вы­вал ка­ж­дый ку­со­чек, про­дле­вая про­цесс еды, ибо не знал, что ему даль­ше де­лать, о чем го­во­рить.

Ти­ши­на. Мол­ча­ние. И так все вре­мя. Ужо це­лую не­де­лю во­круг не­го все по­мал­ки­ва­ли, и маль­чи­ку ка­за­лось, что в этом мол­ча­нии та­ит­ся ка­кое-то осу­ж­де­ние. По­это­му он чув­ст­во­вал се­бя про­ви­нив­шим­ся, слов­но был в от­ве­те за смерть ма­те­ри. А он еще сам не мог по­ве­рить в ее смерть, не в си­лах пред­ста­вить се­бе не­умо­ли­мую прав­ду.

— Ты опять под­рал­ся, — ска­за­ла вдруг Аль­бер­ти­на.

Ре­бе­нок от­ве­тил: «Нет, это Ду­ду и Ло­пес, они…» И ко­гда она воз­ра­зи­ла: «Вот так от­вет», — Оли­вье уточ­нил, и го­лос его зву­чал как-то стран­но, буд­то ему пре­ти­ло объ­яс­нять столь оче­вид­ное об­стоя­тель­ст­во:

— Они так сде­ла­ли по­то­му, что ма­ма моя умер­ла.

Аль­бер­ти­на, ох­ва­чен­ная воз­му­ще­ни­ем, про­вор­ча­ла: «Все они ша­ло­паи, все!» — и до­ба­ви­ла, же­лая быть бес­при­стра­ст­ной: «Да и ты то­же хо­рош!.. Веч­но по ули­цам шля­ешь­ся!» Она вздох­ну­ла, за­тем не­ожи­дан­но от­кры­ла ящик ко­мо­да, бро­си­ла ту­да свое вя­за­нье и мо­ток шер­сти. За эту шерсть она еще не уп­ла­ти­ла. Ей ка­за­лось, что ре­бе­нок зна­ет об этом и что в его гла­зах она чи­та­ет уп­рек, по­то­му Аль­бер­ти­на со зло­стью ска­за­ла: «За мной не про­па­дет!» — и, ох­ва­чен­ная вне­зап­ным гне­вом, до­ба­ви­ла еще гром­че:

— А ну, жи­вей уби­рай­ся, брысь от­сю­да, до­ешь на ули­це, крош­ки всю­ду на­бро­сал, ло­дырь ты эда­кий!

По­че­му у нее вы­рва­лись эти сло­ва? От­да­ва­ла ли она се­бе в этом от­чет? Мо­жет быть, по­то­му, что зер­ка­ло от­ра­зи­ло гу­си­ные лап­ки мор­щин во­круг глаз? А мо­жет быть, по­то­му, что она не­ма­ло го­ря хлеб­ну­ла в жиз­ни? Кон­сь­ерж­ка смот­ре­ла вслед ухо­дя­ще­му Оли­вье и, не­мно­го ос­тыв, па­ли­ла се­бе рю­моч­ку «каль­ва­до­са», вы­пи­ла его с удо­воль­ст­ви­ем ла­ком­ки, по­том ре­ши­тель­но сжа­ла гу­бы.