Лайза Джуэлл - Встретимся у Ральфа

Ознакомительный фрагмент

— Пойдем назад, девочка.

Они торопливо вернулись по Альманак-роуд к свету и теплу дома номер тридцать один. Выуживая из кармана ключи, Шиобан услышала голоса, глянула вниз и увидела привлекательную темноволосую девушку, выходящую из нижней квартиры. Что там, интересно, происходит? Весь вечер хлопает дверь, впуская и выпуская гостей.

В прихожей Шиобан отстегнула поводок, и Розанна, ринувшись в гостиную, вспрыгнула на колени к Карлу. Тот со смехом прижал собаку к себе и подставил лицо для традиционного приветствия. Стаскивая маломерное пальто, Шиобан из прихожей любовалась знакомой сценой. Губы ее тронула чуть грустная улыбка. Она впитывала в себя покой и радость нынешней жизни, потому что перемены — Шиобан это точно знала — неумолимо надвигались.

Глава третья

Ральф и Смит дружили уже пятнадцать лет. До этого враждовали в течение четырех, с первого дня средней школы, поскольку Смита оскорбляла творческая натура Ральфа и налет женственности в манерах, а Ральфа, в свою очередь, бесила легкость, с которой Смит достигал популярности среди сверстников и успехов в учебе. Они вращались на разных орбитах, у каждого был свой круг друзей, а когда их дорожки случайно сходились, фыркали и рычали друг на друга, точно столкнувшиеся на прогулке псы-соперники; друзья же, волей-неволей беря на себя роль хозяев, натягивали поводки.

Свела их, как ни странно, дама сердца Ральфа. Звали даму Ширель, приехала она из американского Балтимора по программе обмена студентами и два месяца жила в семье Смита. В Лондон Ширель прибыла в мае, в брюках-клеш с отворотами и мохнатом бирюзовом балахоне с капюшоном. Длинные и прямые патлы ее были так же бесцветны, как и лицо.

Она углядела Ральфа выходящим из автобуса в первый же свой день в Кройдонском колледже. Брюки на Ральфе были чрезвычайно узкие, за пределами всех мыслимых — и допустимых школьными правилами — норм, густо-синий пиджак сзади стянут на талии гигантской булавкой, на голове — сооружение из засаленных, вздыбленных иглами обезумевшего дикобраза косм, под каждым глазом — полоса чего-то сходного с печной сажей. Ральф был неотразим и знал это. И Ширель потеряла голову.

Вскоре из Ширель она превратилась в Скунса. Остриглась наголо, а отросший ежик выкрасила в черный цвет с обесцвеченной перекисью полосой ровно посередине черепа. Спустив все до цента на кружевные чулки, пояса с заклепками и кожаные юбки, без остановки дымила, наливалась коктейлями и всюду таскалась за Ральфом, как одуревшая от любви ротвейлериха. Она же затянула Ральфа и в дом Смита, без обиняков предложив «перетрахнуться». Предложение напугало Ральфа до полусмерти, но, прислушавшись к зову бушующих в шестнадцатилетнем теле гормонов, он счел немыслимым отказаться.

Смита, весьма чутко прислушивавшегося к зову бушующих в шестнадцатилетнем теле гормонов, одновременно восхищали и возмущали как сами эти рандеву, так и то, что проходили они — звучно проходили — под крышей его собственного провинциального жилища. Звуки, доносившиеся из-за двери гостевой спальни, развеяли все сомнения в сексуальной ориентации Ральфа. Какое-то время Смит сдерживал любопытство, но однажды был побежден и, симулируя острую нужду в телефонном справочнике, наткнулся на Ральфа в прихожей — тот враскачку спускался по лестнице, с видом заправского мачо застегивая ремень на солдатских штанах и источая аромат чего-то таинственно-возбуждающего.

— Ну и как житуха, малыш Ральфи? — поинтересовался Смит самым презрительно-снисходительным тоном, на который его хватило. — Скунсиха в порядке?

Ральф поднял глаза к потолку, сунул руки в карманы и небрежно бросил:

— Прогуляемся?

И они прогулялись. Несмотря на угрозы остаться в Англии навечно, нарожать Ральфу кучу детей и взрастить их в трущобах, на воплях «Секс Пистолз», подсесть на героин и умереть от передоза, Ширель в конце семестра вернулась к себе в Штаты, а Ральф со Смитом стали закадычными друзьями.

Их дружба основывалась на умении с комфортом проводить часы в обществе друг друга без необходимости разговаривать или двигаться. Как и в школьные времена, вне дома они по-прежнему вращались на разных орбитах, но жили бок о бок, дорожа бесценной возможностью не прилагать ни малейших усилий к общению — роскошь, которую ни тот ни другой не позволяли себе больше нигде и ни с кем.

Понятно, молчали они не всегда. Иногда обсуждали, какой канал смотреть, даже препирались по этому поводу; случались и битвы местного значения за обладание телевизионным пультом, если один считал другого недостаточно компетентным для работы со столь ценным устройством. А иногда они беседовали о женщинах.

Женщины. Заноза в заднице. Хомут на шее. Вечно они всем недовольны. Ничем им не угодишь. Смит и Ральф считали себя неплохими, можно даже сказать славными ребятами. А почему нет? Не сволочи; на сторону при своих подругах не глядят, мозги им не пудрят, руки не распускают, в прислугу не превращают. Ни один не имеет привычки в присутствии друзей игнорировать своих дам, бросать их ради мужской компании; ни один не развешивает над кроватями портретов сексуальных шлюшек. Ну чем не славные ребята? Обещают позвонить — звонят; девушку подвезти, куда нужно, — без проблем; бумажник предоставить по мелочи — пожалуйста. Если девушка не в духе — на сексе не настаивают; комплименты время от времени отпускать не забывают. Ральф и Смит старались, честно старались относиться к представительницам другого пола как к равным, но те упорно доказывали, что не стоят таких усилий, что они — существа диковинные, напичканные идиотскими надеждами, страхами и сомнениями. И все свои идиотские надежды, страхи и сомнения они так и норовили вывалить на Смита и Ральфа. Встречаются, понятно, и совершенно иные женщины. В этих влюбляешься с первого взгляда, взахлеб расписываешь их друзьям, строишь фантастические планы на будущее… а недели три спустя они уходят от тебя к какому-нибудь уроду, который будет изменять налево и направо, пудрить мозги, распускать руки и т. д.

Награжденный ненасытным либидо, Ральф не мог существовать без секса, а потому регулярно бросался в отношения как в омут головой, выныривая покалеченным, но не побежденным, с гордо вздыбленным и готовым к следующей схватке орудием. Смит же давным-давно признал свое поражение в современной битве полов и втихомолку ретировался, здорово потрепанный, зато живой.

Смит утверждал, что тем самым сохраняет себя. Сохраняет для женщины, о которой он не знал практически ничего; с которой не зашел дальше случайного несмелого обмена улыбками и кивками; которую считал уникальным биологическим соединением всех женских прелестей. На протяжении пяти лет он мечтал о дне, когда их пути пересекутся. Тогда он одарит ее широченной улыбкой, обронит что-нибудь злободневное и остроумное, предложит поужинать в шикарном ресторане, открывшемся на днях в Сент-Джеймсе, еще одной улыбкой отблагодарит за согласие, перебросит пальто через плечо и удалится вальяжной походкой.

Но вот уже целых пять лет при виде этой воплощенной мечты он лишь растягивал губы в кошмарной гримасе, будто дошкольник-недоумок, изредка отваживался на слабый приветственный взмах рукой, а случалось, усугублял свое и без того бедственное положение тем, что ронял что-нибудь в ее присутствии, спотыкался на ступеньках или мучительно долго копался в карманах в поисках ключей. Он был влюблен в светловолосое видение, стройное, загорелое совершенство, золотистый идеал, рядом с которым любая другая выглядела бледной немочью. Он был влюблен в девушку по имени Шери, жившую четырьмя лестничными пролетами выше, на последнем этаже их дома, и никто ему не был нужен, кроме нее.

Любовь Смита не поколебала ни откровенная надменность Шери, ни презрительное равнодушие к его робким попыткам подружиться. Любовь эту не замутил ни поток в верхнюю квартиру самцов средних лет, чьи «порше» и БМВ заметно сужали Альманак-роуд, ни сочувствие к несчастным женам, томящимся в одиночестве, пока их благоверные осыпают его любимую драгоценностями, цветами, флаконами духов и приглашениями в лучшие рестораны Лондона. Глаза Смиту застилала красота Шери; он ничего не замечал, кроме безупречности ее облика, кроме той роскошной внешности, под которой она так умело прятала свою убогость.

Пока Смит лелеял любовные фантазии, не в силах воплотить их в реальность, Ральф кувыркался с безмозглыми блондинками, — словом, оба как могли убивали время до тех пор… до каких, собственно? До тех, когда вконец одряхлеют? Когда все краски мира погаснут и все радости земного существования, как переходящий приз, перейдут к другим, помоложе?

Смит понял, что жизнь надо менять. Слишком все устоялось. Оба медленно, но верно себя уничтожали. Он дал одно объявление в «Лут», второе — в «Стандард», а третье прилепил на доску газетного киоска. Так у них и появилась Джемм.