Тряпичная кукла - Ферро Паскуале

Не знаю, что со мной происходило, но я не сердилась на неё из-за того, что она меня бросила и практически продала, наоборот, я была расстроена, потому что не понимала, почему её ласки не действовали на меня, как прежде, я так мечтала об этом, так сильно желала их — и ничего! Что же случилось? Возможно, пока я была в камере, всё это было лишь желанием почувствовать дыхание Пекинесы, тепло прикосновений, услышать нежные слова, но не любовью, а я не понимала, хотя мы противостояли целому миру, злым языкам всего района, которые никогда не прекращали судачить о любви между Мачедонией и Пекинесой. И вот! Что же творилось в моей голове?

Луизелла вернулась, она не очень хорошо себя чувствовала — поднялась температура. Я уложила тетушку в кровать, приготовила лягушачий бульон и, когда приехал Дурачок, сказала, что маме нехорошо. Ничего подобного я не ожидала: Дурачок завопил так, что на его крик сбежалась вся деревня. Я пыталась объяснить, что ничего страшного не произошло, но парень стал биться в конвульсиях, и у него тоже подскочила температура, я и ему налила бульона из лягушек. Вся эта история с лихорадкой растянулась на неделю, я ухаживала за матерью с сыном, как за двумя малыми детьми, а что мне было делать? Между тем от Пекинесы не поступало никаких известий, и я не знала, что предпринять, хотела позвонить, но старуха опять повесила замок на телефон, и к тому же я была слишком гордой: почему Пекинеса сама мне не звонила? Дурачок вернулся на работу, после того как спала температура, Луизелла поправилась, а я продолжала обслуживать их. Однажды, пока я чистила брокколетти, старушка промолвила:

— Ты видела реакцию Дурачка? Теперь-то ты понимаешь, почему я так обеспокоена? Если я умру, где окажется мой несчастный сынок? Я совсем не злая, а думаю только о благополучии моей кровинушки, как и все мамы на свете… как и Пекинеса.

«При чём здесь Пекинеса?» — подумала я. Старуха явно мне чего-то недоговаривала, как и по поводу телефона, почему уже несколько дней не было слышно звонков? А когда она болела, он не умолкал ни на секунду — один непрекращающийся звонок, это была какая-то пытка, я не знала, заботиться мне об этих двоих или рассказывать родственникам о здоровье тётушки! Когда я хорошенько присмотрелась, то увидела, что провод выдернут из розетки. Я пошла к старухе и спросила, почему она выдернула телефонный провод, и вообще, что ей было нужно от меня, а ещё сказала, что должна позвонить Пекинесе. Луизелла не ответила, тогда я вышла из дома — первый раз за всё время пребывания там — и огляделась. Это была типичная деревушка, несколько домов, скорее даже лачуг. Я увидела синьору, которая сидела, задумавшись о чём-то своём, и, пока она смотрела куда-то вдаль, я попыталась узнать у неё, где найти телефон-автомат, а она всё показывала мне пальцем со словами: «Вот там, в сельпо. Не понимая, что это за «сельпо», я направилась в ту сторону, куда синьора указала мне пальцем, и обнаружила что-то вроде магазина. Там было очень пыльно, тысячи запахов старого мыла, металла, листы джута… Потом беззубый старик поинтересовался, что мне надо, я попросила у него телефон, старик странно посмотрел на меня, как на иностранную туристку, и я наконец-то получила то, что искала. Набрала номер, и мне ответила сама Пекинеса:

— Ты с ума, что ли, сошла? А если бы тебе ответил мой муж? Ты хочешь поставить меня в неловкое положение, хочешь чтобы у меня были проблемы?

И тут я выплеснула на неё всю свою обиду, отчаяние, злобу и презрение, а под конец сказала:

— Завтра в двенадцать я тебя жду у Порта Капуана, и не говори мне, что не сможешь прийти, твой сын будет в школе, а муж — на работе, в общем, не ищи отговорок.

Я слышала рыдания Пекинесы, она всё повторяла:

— Я люблю тебя, завтра приеду, и ты увидишь, как я тебя люблю.

Странно, но почему-то все эти слёзы не произвели на меня никакого впечатления. Я вернулась домой, сейчас придётся столкнуться со старухой, что сказать ей, почему мне надо в Неаполь?

— Мне надо к гинекологу, — объявила я, как только вошла в дом.

Мегера, нисколько не смущаясь и продолжая готовить, ответила, не глядя на меня:

— А нужно непременно ехать в Неаполь? У нас здесь есть деревенская акушерка.

На этот раз я разошлась не на шутку:

— Ну уж нет, моя дорогая! Это серьёзные вещи, и я не позволю осматривать себя какой-то невежественной деревенщине! Вы меня поняли.

Луизелла остолбенела, но, увидев такую мою решительность, ничего не ответила. На следующий день в условленное время я стояла у Порта Капуана, ждала час, два, три… потом зашла в бар и позвонила Пекинесе, никто не ответил. Я направилась было на вокзал, где должна была сесть на автобус, но вместо этого поехала на метро в Поццуоли, добралась до тюрьмы и попросила вызвать начальника, который принял меня через несколько минут.

— Я хотела узнать, сестра Валентина может со мной поговорить? — спросила я.

Начальник долго смотрел на меня, а потом сказал:

— Но разве ты не знаешь, что сестра Валентина отказалась от своего монашеского обета? И вообще, что тебе надо от неё? Зачем ты сюда явилась?

Я встала и вышла, не ответив, потому что и сама не знала зачем поехала в тюрьму Поццуоли, я сама не знала, что мне нужно от Валентины. И вдруг услышала:

— Она уехала навсегда, говорят, она теперь в Бразилии. Ты потеряла её, Мачедония, ты навсегда потеряла Валентину! Но ты так легко теряешь дорогие сердцу вещи, будто это копеечные монетки, ты ничего не умеешь беречь, ты всегда была и останешься злобной душонкой.

Я обернулась, это была надзирательница, я хотела было ответить на её шипение, но подумала, что, может быть, начальник прав, может, надсмотрщица тоже права, я злобная душонка. Зачем я приехала сюда, чего хотела от Валентины?

Всё время я проводила в обществе Дурачка и старой торговки лягушками. Дни уносились прочь, а я даже не замечала их и не отдавала себе отчёта, что больше уже не думаю о Пекинесе, я больше ни о чём не думала. Однажды утром «лягушатница» (наверное, так можно назвать человека, который продаёт лягушек) сделала мне предложение:

— Почему бы тебе не выйти за Дурачка замуж?

«Да она сумасшедшая», — подумала я, но промолчала. Если бы я и хотела настоящую семью, разве выбрала бы этого полудурка? У старухи явно не всё в порядке с головой. Но оказалось, что голова у неё работала даже слишком хорошо.

— Я прекрасно знаю, о чём ты думаешь, что Дурачок — тупица, простофиля, и ты права, но раскинь мозгами: у тебя нет ни семьи, ни дома, ни родных… Пекинеса так больше и не объявлялась… В глубине души мой сынок — хороший парень, он не будет просить завести детей, и вообще, он трудяга… подумай, Мачедо́, подумай как следует.

Пока Дурачок рассматривал фигурки футболистов, я рассуждала… всю свою жизнь провести рядом с мужчиной, который больше похож на ребёнка? Но почему? Моя судьба — Пекинеса, с которой у меня была бы прекрасная жизнь, наполненная любовью, а теперь мне приходится обихаживать старую каргу и перезрелого юнца. Вероятно, каждый рождается со своей судьбой, как говорила Нильде: «Это — карма». Но, безусловно, моя — самая дрянная из всех карм. Я всё думала и думала, а между тем шло время, и я практически свыклась с этим тоскливым ритмом деревенской жизни. Однажды вечером, когда мы с Луизеллой готовили вату для набивки матрасов, старушка показала мне всё приданое, которое сшила для своего единственного сына.

— Посмотри, девочка моя, — говорила Луизелла, — ведь ты мне в дочери годишься, шёлковые халаты, покрывала, расшитые кружевом канту, шерстяные пледы, скатерти, кухонные полотенца, простыни из голландского полотна, атласные расшитые одеяла из Дамаска, парча, сицилийская вышивка, блестящий шёлк с вышивкой и, наконец, недорогое постельное бельё из муслина, видишь, сколько божьей благодати? Девочка моя, ведь ты мне в дочери годишься… — она всегда приговаривала так, только я не понимала, что она имеет в виду.

И пока я смотрела на всё это добро, какой-то мужчина вбежал в дом с криками (тот факт, что в деревне никто не закрывал входные двери, меня страшно нервировал): «Бегите, бегите, синьора Луизелла, Дурачок упал с высоты…» Несчастная старуха рухнула на пол, даже не узнав, что хотел сказать этот человек… Я не понимала что мне делать, помогать ей или бежать к её сыну. Недолго думая, я помчалась к бедному Дурачку, оставив тётку лежать на полу. Я обнаружила здоровяка всего в крови, у него было опухшее лицо, кто-то крикнул: «Давайте отнесём его к медсестричке». Кроме того, что эти деревенские были невеждами, так ещё и идиотами, они хотели отнести травмированного человека к простой «медсестричке». Тогда я взяла ситуацию в свои руки: остановила машину и отвезла Дурачка в ближайшую больницу, и совершенно правильно сделала, потому что у него оказались сломаны носовая перегородка и несколько рёбер. В больнице сказали, что нужно понаблюдать за ним ещё какое-то время, поэтому я вернулась в деревню, чтобы привезти парню пижаму. Стоит ли говорить, что я увидела в доме: сюда сбежались почти все женщины деревни, а Луизелла безутешно рыдала в кресле, и то одна сердобольная соседка держала тётушку за руку, то другая вытирала нос и слёзы. В общем, какой-то карнавал с шутами.