Курт Воннегут - Сейчас вылетит птичка!

— Какая разница, — ответил Эдди. — Бог все равно все видит.

Неожиданного участия в происходящем Бога Рыжий тоже никак не ожидал. В мечтах на больничной койке все нити были в руках у него — нити, накрепко привязанные к праву человека любить плоть от плоти и кровь от крови его. В мечтах Рыжий был главным, и теперь почувствовал, что необходимо подчеркнуть важность своей миссии.

— Во-первых, — со значением проговорил он, — мне плевать, как к этому относится закон. Мое дело выше этого.

— Хорошо, — сказал Эдди. — Тогда нам нужно договориться. Я надеялся, что у нас получится.

— Значит, мы толкуем об одном и том же, — кивнул Рыжий. — Раз так, тогда я скажу прямо: я отец этого ребенка, не ты.

Эдди помешивал кофе — рука его не дрожала.

— Мы толкуем об одном и том же, — сказал он.

Слим и трое других в отчаянии уставились в окна.

Эдди все мешал и мешал ложечкой кофе.

— Продолжай, — безмятежно произнес он.

Рыжий был озадачен — все происходило куда быстрее, чем он себе представлял, и в то же время явно никуда не вело. Он сказал самые главные слова, ради которых все и затевалось, и ничего не изменилось — и, кажется, не собиралось меняться.

— Здесь все с тобой заодно, делают вид, будто ребенок твой, — раздраженно проговорил он.

— Они добрые соседи, — сказал Эдди.

Мозг Рыжего превратился в клубок вариантов, которые он еще не использовал, вариантов, которые теперь тоже никуда не вели.

— Я хотел бы провести анализы крови, чтобы точно установить, кто отец, — сказал он. — Ты не против?

— Неужели непременно нужно пускать кровь, чтобы мы поверили друг другу? — проговорил Эдди. — Я ведь сказал, что согласен с тобой. Ты ее отец. Все это знают. Как они могут не знать?

— Она сказала тебе, что я потерял ногу? — нервно спросил Рыжий.

— Да. Это впечатлило ее больше всего. Такие вещи очень впечатляют восьмилетних.

Рыжий посмотрел на свое отражение в блестящем кофейнике и увидел, что глаза его сделались влажными, а лицо залилось краской. Отражение подтвердило, что он говорил хорошо, а остальное — пустяки.

— Эдди, эта девочка моя, и я хочу ее забрать.

— Мне очень жаль, Рыжий, — сказал Эдди, — но ты ее не заберешь. — Его рука впервые дрогнула, и ложечка звякнула о край чашки. — Лучше бы тебе уйти.

— Думаешь, это пустяки? — воскликнул Рыжий. — Думаешь, человек может вот так вот отвернуться, словно от какой-то ерунды? Отвернуться от собственного ребенка и просто забыть?

— Поскольку я не отец, — сказал Эдди, — я могу только предполагать, что ты чувствуешь.

— Это шутка?

— Не для меня, — ровным тоном произнес Эдди.

— Хочешь таким способом сказать мне, что ты ей больше отец, чем я?

— Если я не сказал этого, значит, скажу, — проговорил Эдди. Рука его затряслась так, что пришлось положить ложечку и ухватиться за край стойки.

Рыжий видел, как Эдди испуган, видел, что его спокойствие и невозмутимость были притворством. Теперь Рыжий почувствовал свою силу, почувствовал, как все становится на свои места, почувствовал близость счастья и благополучия, о которых столько мечтал. Теперь он стал главным, у него было что сказать, и было для этого время.

То, что Эдди пытался блефовать, что пытался смутить его и почти преуспел, разъярило Рыжего, а на гребень этой ярости взлетела вся его ненависть к холодному и пустому миру. Все его существо теперь жаждало раздавить маленького человечка, сидящего перед ним.

— Это ребенок Вайолет и мой, — сказал он. — Она никогда не любила тебя.

— Я надеюсь, что любила, — кротко произнес Эдди.

— Она вышла за тебя, потому что думала, я никогда не вернусь. — Рыжий схватил верхнее письмо из стопки и помахал им у Эдди перед носом. — Она сама мне об этом писала — и в этом письме тоже — очень подробно писала!

Эдди не стал брать письмо.

— Это было очень давно, Рыжий. За такое время много чего может случиться.

— Я скажу тебе, чего не случилось! Она не перестала писать. И в каждом письме умоляла меня вернуться.

— Думаю, такие вещи продолжаются какое-то время.

— Какое-то время? — Рыжий быстро перелистал письма и положил одно перед Эдди. — Взгляни на дату. Просто взгляни на дату на этом письме.

— Не хочу, — сказал Эдди и поднялся с места.

— Ты боишься! — воскликнул Рыжий.

— Верно, боюсь. — Эдди закрыл глаза. — Уезжай, Рыжий. Пожалуйста, уезжай.

— Прости, Эдди, — сказал Рыжий, — но ничто не заставит меня уехать. Рыжий вернулся домой.

— Спаси тебя Господь, — проговорил Эдди и направился к двери.

— Ты забыл свой пакет, — сказал Рыжий. Нога его постукивала по полу.

— Это тебе, — ответил Эдди. — От Нэнси. Идея была ее, не моя. Бог свидетель, я бы остановил ее, если бы знал. — Он плакал.

Эдди вышел из закусочной и отправился по мосту в сгущающейся темноте.

Слим и трое других словно обратились в камень.

— Бог ты мой! — крикнул им Рыжий. — Это же моя плоть и кровь! Самое важное, что только есть на свете! Да что может заставить меня уехать?

Никто не ответил.

Ужасная усталость вдруг навалилась на Рыжего — последствие схватки. Он впился губами в тыльную сторону ладони, словно высасывая ранку.

— Слим, — проговорил он. — Что в этом пакете?

Слим открыл пакет и заглянул внутрь.

— Волосы, Рыжий, — сказал он. — Рыжие волосы.

Позвольте вас на танец, © 2004 Kurt Vonnegut/ Origami Express, LLC

КАПЕЛЬКА ЗА КАПЕЛЬКОЙ[13]

Перевод. М. Загот, 2010

И вот, Ларри больше нет.

Мы, холостяки — люди одинокие. Если бы не это дурацкое одиночество, вряд ли я стал бы другом Ларри Уитмена, баритона. Ну, может, не другом, а приятелем — в смысле, я проводил время в его обществе, а нравился он мне или нет, это вопрос отдельный. Я пришел к выводу, что с возрастом холостяки становятся все менее требовательными к людям, которых допускают в круг своего общения, — и, как и все остальное в их жизнях, друзья превращаются в привычку, в некую неизбежную данность. К примеру, Ларри был до жути тщеславен и полон самомнения, чего я терпеть не могу, но при этом не один год я его регулярно навещал. «Регулярно» в данном случае означает, что я навещал Ларри каждый вторник, под вечер, от пяти до шести. Холостяки — рабы своих привычек. Если меня спросят под присягой, где я был в пятницу вечером такого-то числа, надо просто прикинуть, где я собираюсь быть в следующую пятницу, — скорее всего в пятницу, о которой идет речь, я был именно там.

Здесь же следует заметить, что я ничего не имею против женщин, но холостяком остался по собственному желанию. Да, холостяки — люди одинокие, только я убежден: женатые одиноки в той же степени, но на них еще висят иждивенцы.

Говоря, что ничего не имею против женщин, я могу привести несколько имен, и, пожалуй, мое общение с Ларри наряду с привычкой объясняется именно их присутствием в его жизни. Некая Эдит Вранкен, дочь пивовара из Скенектеди, которой хотелось петь; Джейнис Гарни, дочь хозяина скобяной лавки из Индианаполиса, которой хотелось петь; Беатрикс Вернер, дочь инженера-консультанта из Милуоки, которой хотелось петь; и Эллен Спаркс, дочь оптовика-бакалейщика из Баффало, которой хотелось петь.

Этих симпатичных девиц — по одной, в упомянутой последовательности — я встретил в студии Ларри, которую правильнее назвать просто квартирой. К своему доходу оперного певца Ларри добавлял гонорары от уроков пения, которые он давал жаждущим петь богатым милашкам. При всей своей мягкости — просто подогретый пломбир! — Ларри был могучим здоровяком и напоминал дровосека с университетским образованием, если таковые встречаются в природе, или сержанта канадской конной полиции. Казалось, его громовым — а как же иначе! — голосом можно запросто стереть камень в порошок. Все его ученицы неизбежно в него влюблялись. Если спросите, как именно они его любили, я отвечу вопросом на вопрос: на какой именно стадии цикла? На первой Ларри был любим как отец. Потом его любили как благожелательного наставника, а уже совсем потом — как любовника. А потом происходил, по выражению Ларри и его друзей, выпуск, не имевший ничего общего со статусом новоиспеченной певицы, зато напрямую связанный с циклом привязанности. Ключом к выпуску становилось слетавшее с уст ученицы слово «брак».

Ларри был неким подобием Синей Бороды, можно сказать, эдаким везунчиком — пока фортуна не повернулась к нему спиной. Эдит, Джейнис, Беатрикс и Эллен — последняя группа выпускниц — любили и были поочередно любимы. И поочередно же были отправлены в отставку. Все они отличались завидной внешностью, но в местах, откуда они пожаловали, уже подрастала смена, и эти другие садились в поезда, самолеты и автомобили, чтобы прибыть в Нью-Йорк — им хотелось петь. Так что с пополнением проблем у Ларри не было. А раз так, не возникало и соблазна пойти на некий долгосрочный проект, например, брак.