Людмила Петрушевская - Измененное время (сборник)

Какие-то поддельные еврейские корни предъявил документально.

Уехал и увез жену с родившейся девочкой, с младенцем драгоценным, как зеница ока, с нежнейшим ростком из этой унавоженной семейной почвы, с точно так же сложенным в полуулыбке кошачьим ротиком.

Уехали, порвали все ниточки и канаты, которыми бабка была привязана к дочери и внучке.

Бабка-то была совсем молодая, сама родила в двадцать два, а дочь то же самое сделала в двадцать три, то есть мамаша осталась как свободная женщина с квартирой.

Раз вышла замуж от тоски — и разошлась, второй раз вышла замуж за разведенного по-другиного бывшего муженька, за неказистого, больного псориазом, потасканного ученого, который в молодости не решился, а теперь вот осуществил мечту юности, позвонил и пришел с подарком, с настольным бильярдом ни к селу ни к городу. Как будто бы он запомнил, что они в доме отдыха в студенческие времена сражались в бильярд!

Эти романтические воспоминания были основой данного брака — вот, любил всю жизнь, но не сказал ни слова, а когда она вышла замуж, то и он от тоски сделал то же самое.

То есть неудача за неудачей и с той, и с другой стороны, в результате сошлись два одиночества.

Вроде бы тема для гордости и любви на все оставшееся время, однако этот новейший супруг имел, в свою очередь, собственную дочь от того дурацкого брака.

И эту дочь как-то по-своему тоже боготворил. А что делать? Главная любовь жизни — не сексуальная, а родовая к потомству.

Эта горе-дочка мыкала жизнь в однокомнатной квартире с этой своей матерью, полубезумной особой, и жаловалась отцу на штуки и коленца, выкинутые мамашей в очередной раз (что та звонит своим подругам и демонстративно черт-те что клевещет на собственную дочь, не дает никому прийти к ней в гости, скандалит, что не может спать, если она поздно смотрит ящик, и т. д.).

Дочь намекала (это было ясно) на то, чтобы отец пустил ее жить в свою однокомнатную квартиру, раз уж он женился и живет на квартире жены.

Но отец трусил, он свою квартирку берег как зеницу ока и даже сдавать ее не желал, по типу трех медведей, т. е. не желаю, что кто-то будет спать на моей кровати и есть из моей чашки!

Затем он имел в ее недрах запасную явку, пребывая в тылу иностранной державы (в доме новой жены) как некий независимый эмигрант.

Скажем, раз или два в неделю он демонстративно ездил стирать домой на своей стиральной машинке.

Раз в два дня после работы он застревал там, якобы поливая цветы и вынимая почту. Берег и убирал свой постоянный полигон.

Новая жена его пожимала плечами. Стирай тут! А квартиру сдашь, тебе же машину хочется.

Он улыбался напряженной улыбкой и качал головой.

Однако его огнеупорная дочь плакала по телефону и не унималась, назначала папаше свидания, причем не на лавочке, а в кафе!

Новая жена просматривала в этом дальновидную игру жены предыдущей, мстительной и хладнокровной, и даже подозревала сговор той матери и дочери. Заговор.

Правда, она молчала на этот счет. Хотя ссорилась со своим супругом по другим, мелким бытовым поводам.

И тут бедный глупый отец, доведенный до предела (ну не дают покоя ни та, ни другая, дочь явно ревнует и плачет, жена молчит и не разговаривает), — он для спасения ситуации решился разорвать замкнутый круг: подал документы на выезд в Израиль как еврей по матери.

Разумеется, его жена, новая, недавняя, должна была ехать вместе с ним. «Ты же хотела! Даже мечтала!» И дочь легче будет увидеть, там же не нужно приглашения, езжай, и все!

Действительно, тем самым она как бы приближалась к своей давней мечте тоже эмигрировать и навестить дочку уже совсем на других основаниях — и, может быть, даже пригласить ее к себе.

Была огромная проблема — дочь ее не звала и приглашения не присылала. Почему-то. Хотя ясно почему.

Все бы хорошо, но возникала закавыка в квартирном вопросе — новый муж оставлял свою однушку дочери, а деньги были все-таки очень нужны, и он запланировал продать двушку жены и на эти средства жить в чужом государстве. Никого не спросясь, кстати! Хозяйки в том числе.

То есть, жена, ты продаешь собственность, и на эти деньги начнем новую жизнь за границей!

Ему ответили беспримерной обидой и гордым молчанием. Поскольку муж сказал о своих намерениях по поводу ее квартиры как о деле пустяковом, сказал вскользь, перед самой подачей документов!

Наконец она вынесла решение и ответила с горечью в голосе, что сами найдем, куда мимо положить, что касается квартиры.

То есть, будучи интеллигентным человеком, ответила на сей раз народной присказкой своего пронырливого зятя. Пригодилось!

Муж исчез, подал на развод и уехал один через какое-то время, даже не простившись. (Получается, их держала вместе ее квартира, так выходит?)

Многие мелочи оказываются решающими в жизни человека, и когда они пропадают, исчезают, что-то обрушивается с грохотом. Мелкий кирпичик держит на себе башню!

Так и закончилась семейная жизнь. А ведь народная мудрость утверждает (по словам одной из подруг), что самый плохой муж лучше самых хороших детей. И семейная жизнь — это уступки и терпение.

Но и другое надо учитывать (пела другая подруга), что растратили бы вы эти деньги, и на что тебе дальше рассчитывать? Если он найдет новую семью?

Бывшая жена, теперь уже трижды разведенная, осталась опять одна, гордая и уверенная в своей правоте, но уже приближаясь к пятидесяти годам. На все эти браки ушло время.

Но теперь ее существование окрасилось жертвенностью — вот, не уехала в эмиграцию, не продала квартиру, потому что эта квартира принадлежит дочери и внучке! Мало ли, наступит развод, и дочь вернется.

Все это она изложила дочери по телефону с горьким смехом. И услышала, что та скоро рожает, будет мальчик.

То есть намек на то, что развода не будет, мама. Не надейся.

И мать опять не пригласили в гости, даже под предлогом помощи роженице.

Правда, никто и не напрашивался, ни на что не намекал, и жизнь потекла дальше.

Затем наступило такое время, что мать выперли с работы ровно день в день по наступлении пенсионного возраста. Пригласили и сообщили. Не бог весть что была за должность, но люди кругом свои, маршрут, занятость ежедневная и какие-то деньги. Все рухнуло.

И вот она живет, одна-одинешенька, уже зная, что там, в Америке, зять не только не ждет тещу к себе, но, оказывается, все еще ненавидит ее от всей души, ненавидит как то существо, которое его когда-то унижало и им брезговало.

Эти сведения просочились по телефонным сетям через общих знакомых, кто-то навещал боевого зятя и привез формулировку в Москву, а кто-то бессердечный и передал теще под предлогом сочувствия и солидарности.

Передали, что он носится со своим презрением, не может ничего забыть, и теперь сам, будучи живущим в своем собственном, нажитом трудами доме, он вообще даже не представляет себе эту тетку на своей территории.

Остается ожидать дочь, но та работает как вол на малооплачиваемом поприще, преподает музыку, и отпуск небольшой, и планируют они с мужем провести его на каком-то острове Мэн, не тратить же уйму времени и денег на поездку в Москву, где взрывы и война, кражи людей и все то, о чем говорят по ти ви!

Дочь отрезанный ломоть, как говорилось встарь, что делать.

Но и замуж матери теперь выходить невозможно: в свете происшедших событий каждый мужчина кажется претендентом на дочкину квартиру.

Она сдала свое жилье, половину денег радостно посылает дочери (как бы на билет до Москвы), а на другую половину живет.

Ей очень повезло, она устроилась охранять дом богатых людей, загородную виллу, от воров.

Когда хозяева приезжают на выходные, она перебирается в летнюю постройку с печкой, кое-как обогревается. Летом и не знает, что будет, куда денется, если к хозяевам нагрянет родня в этот так называемый «гостевой домик». Не думает об этом пока что, зима длинная.

Да, был бы сын — думает она, и почему-то бедной женщине начинает казаться, что тот первый аборт и был сын, и был бы он сейчас опорой, приезжал бы на машине, взрослый, сильный.

Один раз даже ей приснилось, что они вдвоем бегают по зеленой лужайке, играют, и так радостно!

Проснулась — ничего, пустота, даже могилки нет, какая может быть могилка для кровяного комочка, поджавшего лапки в ужасе.

Она молится, ходит в храм, говорит на исповеди, что грешна во всем. Повесила увеличенный портрет уже взрослой, двенадцатилетней внучки с тяжелой отцовской статью, с улыбкой в тридцать два зуба — и портрет внука, мальчика пяти лет, беленького, хрупкого, с трогательной улыбкой, похожего на котенка, с мячиком в руках…

Флюра

маленькая повесть

Описываемые события проистекали в бурные восьмидесятые годы двадцатого столетия, когда руководителей государства хоронили ежегодно, а законы не разрешали свободно передвигаться ни внутри страны, ни за ее пределы тем более (нарушение границы с нашей стороны каралось как побег из зоны).