Колыбельная для брата (сборник) - Крапивин Владислав Петрович

– Да, еще… – хмуро сказал Генка. – Не вздумай его о матери спрашивать.

– А где она?

– Откуда я знаю! Они вдвоем с отцом живут.

– Умерла, значит, – тихо сказал Илька. – Я не буду… Вот у нас тоже, когда папа умер…

Он не договорил, а Генке стало неловко за свою суровость.

– Ну, пойдем. Только не скачи, как козел.

Илька не скакал. До самой Владькиной калитки он шел задумчивый, погрустневший.

Но все-таки один раз Илька ляпнул. Когда знакомился с Владькиным отцом. Тот поставил Ильку между колен и, чуть улыбаясь, выспрашивал:

– Как звать-то? Илька? Илья, значит. Илья-пророк… Ну-ну! Значит, Илюшка. А меня – Иван Сергеевич. Можно и проще – дядя Ваня.

– Лучше уж Иван Сергеевич, – сказал Илька, простодушно глядя на Владькиного отца. – У нас есть сосед дядя Ваня. Пьяница ужасная. Жена каждую субботу его из канавы домой на тачке возит. А он только мычит.

Генка довольно крепко хлопнул Ильку между лопаток. Илька смутился и стал разглядывать свое колено, смазанное зеленкой.

Иван Сергеевич и Владик захохотали. Владька даже ногами заколотил по дверце шкафа – он сидел на гардеробе, что-то искал там.

Генка смотрел на Владькиного отца виновато, словно извинялся за Ильку: что возьмешь с малыша…

– Папа, – отсмеявшись, начал Владик, – а здесь тоже нет клея.

– А я при чем?

– Ну, ты же убирал.

– Убирай сам. Сколько раз говорил: ставь на место.

– А на том месте твои лампы лежали.

– Отодвинул бы.

– Ну да! Начну отодвигать и шандарахну об пол.

– Я вот тебе тогда шандарахну… Что ты там дрыгаешься? Сам сейчас на пол слетишь.

– Конечно, – сказал Владик. – Потому что клей – вот он. Отойдите! – И он с грохотом прыгнул со шкафа. – Илька, забирай бумагу.

С Илькой он разговаривал так, будто они всю жизнь были знакомы. Илька, видно, тоже никакой неловкости не чувствовал. И Генка успокоился.

– Мы на крыльце будем клеить, – сказал Владик. – Папа, а ты ниток дашь?

– Куда вас денешь…

Владик с бутылкой клея шагнул к двери. Илька и Генка двинулись за ним.

– Гена! – окликнул Иван Сергеевич. – Подожди секунду. Помоги-ка шкаф отодвинуть. Владька за него мои чертежи завалил. Достать надо.

– Я завалил?! – возмутился Владик. – Они там целую неделю валяются! Дай я сам отодвину.

– Иди, иди…

Генка и Владькин отец остались вдвоем. Они легко отодвинули скрипучий гардероб от стены: видно, он не был набит имуществом до отказа. Иван Сергеевич отряхнул пыль с трубок ватманской бумаги. Потом повернулся к Генке и, глядя без обычной усмешки в глазах, спросил:

– Ну, как?

– Что? – насторожился Генка.

– Ну, вообще, – сказал Иван Сергеевич. – Как дела у вас?.. Как мой Владик?

– А что, – стесненно сказал Генка. – Все в порядке. Обыкновенно.

– Не хуже других?

– Чем он хуже… – глядя в сторону, сказал Генка. – Он даже… Вон он какого змея построил. У нас такой никто не может. И вообще он…

В этом «вообще» заключалось очень много, но говорить о таких вещах Генка не умел.

– Знаешь, Гена, – заговорил Иван Сергеевич, – эти дни он ходит такой, будто подарок получил. Хотя нет, он подаркам не очень радуется. Тут другое. Будто он чего-то хорошего ждет. Про тебя рассказывал.

– А чего про меня рассказывать… – смущенно пробормотал Генка.

– Да так… Худо ведь ему одному. А тут ты появился. Сегодня вот еще Илюшку привел. Для него это радость такая, для Владьки… Боится только.

– Чего? – удивился Генка.

– Боится. Думает, что походишь ты и бросишь.

– Что я, дорогу забуду? – грубовато сказал Генка и сам испугался своей резкости.

Но Иван Сергеевич ничего не заметил.

– Как-то не везло ему на друзей, – продолжал он. – Ребят, конечно, много было. И в школе, и у соседей. Только сторонились они его как-то, стеснялись, что ли. И жалели. Ты его не жалей.

– Его пожалеешь! – сказал Генка.

– Он этого не любит. – Иван Сергеевич забыл про чертежи. Он стоял рядом с Генкой, придерживал его за плечо. Генка не видел его лица, он не решался поднять глаза. Иван Сергеевич помолчал и повторил: – Не любит. Мы оба жалости не любим. Живем вот вдвоем, ничего… Ты его о матери не спрашивал?

– Я ни о чем не спрашивал, – быстро сказал Генка. – Он сам рассказывает, если что надо.

– Ну и ладно. Ты с ним про это не говори.

– Она умерла? – напрямик спросил Генка, чтобы наконец решить этот вопрос.

Иван Сергеевич отпустил Генкино плечо, поднял с пола и бросил на шкаф ворох ватманских трубок.

– Разные бывают люди, Гена, – глуховато сказал он. – Ушла от нас она. Еще до того, как эта беда случилась с Владькой.

– Разве… – вырвалось у Генки. – Разве Владик… не всегда так…

– Думаешь, он слепой родился? Нет. Это случай. Такая глупая история вышла. На берегу были бревна свалены кучей, и забрался под них котенок. Вот ребята и полезли выручать. И Владька. Три года было, а туда же… Ну, раскатились бревна. Кому руки-ноги поломало, а он упал и затылком о бревно… Так вот и получилось. Пока надежда была, пока по врачам его таскали, по больницам, я молчал. Потом написал ей. Она сперва письма посылала: вернусь, приеду скоро. Потом перестала. Может быть, я это зря тебе говорю. Ну ладно, это так уж… Чтобы знал. Владька об этом не скажет… Давай придвинем.

Они придвинули к стене шкаф. Иван Сергеевич отошел к окну. Генке показалось, что в его движениях сквозит умело скрытая, но большая усталость.

Генка не знал, может ли уйти. И спросить не мог: он боялся, что Владькин отец обидится.

Иван Сергеевич словно очнулся:

– Ну, беги. Сооружайте свой космолет… Здесь хорошо, вот в Воронеже этим делом плохо было заниматься: дом большой – на крышу нельзя. А у вас простор.

– Вы теперь всегда в нашем городе будете жить? – спросил Генка.

– Пока будем. А вообще, кто знает, у меня работа такая, приходится ездить. Да ты ведь знаешь. Твой папка тоже…

– Да, – сказал Генка. – Только он один ездит.

– Ну, это понятно. У вас тут дом. Хозяйство большое, наверно.

– Да нет, – сказал Генка. – Дом что… Развалюха. Бабушка тут. Куда ей по тайге мотаться. И одну не оставишь.

Вообще, все, конечно, было сложнее. Генка помнил один разговор. Отец тогда предлагал: «Поедем». Он говорил, что есть новый поселок, что скоро, может быть, дадут квартиру.

– Ну, дадут, – сказала мама. – А через три месяца опять на голое место ехать. Хорошо это?

– Дело вкуса, – ответил отец. – Кому плохо, а кому и хорошо. Лучше, чем при своем курятнике да при огороде жизнь прожить.

– Дурень ты, – ласково сказала мама. – Дом, что ли, мне жалко? Век бы его не было, развалины этой. Только куда я там денусь, на твоем строительстве? Троллейбусы там у вас не ходят.

Но отец не смягчился.

– Нашлась бы работа. Подумаешь, диспетчер. Велика квалификация!

– Велика не велика, – сухо сказала мама, – а люди уважают. Знают все меня, и я всех знаю. Я здесь с кондуктора начинала.

Генка редко видел маму такой. Обычно она была усталая и немного растерянная от постоянных забот и огорчений. А сейчас говорила хотя и негромко, но твердо. И сделалась как-то строже. Наверно, так мама разговаривала с водителями, которые опаздывали на конечную остановку, или диктовала своим подчиненным новые графики движения.

Отец махнул рукой:

– С вами не договоришься!

– Гене тоже не дело из школы в школу болтаться.

– Ему все равно, где дурака валять. Там он, может быть, скорее за ум взялся бы. Посмотрит, как люди работают, поймет, что к чему. Самому захочется человеком стать.

– Ничего, – сказала мама. – Людьми везде становятся. Не только на ваших стройках. Сам-то давно ли увольняться хотел?

– Не для того, чтобы на одном месте сидеть.

– Да уж где тебе на месте…

Вмешалась бабушка:

– Обо мне-то уж и думать, выходит, не надо? Как мне жить-то теперь: с вами по дорогам мыкаться или здесь одной век доживать? Чего лучше-то?

– Вот я и говорю, – сказала мама. – Были бы мы с ним одни, тогда еще можно подумать.