Николсон Бейкер - Бельэтаж

7

Со сдвигом в десять лет степлеры претерпели коренные внешние изменения, подобно паровозам и звукоснимателям фонографов, на которые они походили. Первые степлеры были чугунными и стоячими, похожими на работающие на угле паровозы и эдисоновские фонографы с восковыми валиками. Но в середине столетия, когда производители локомотивов узнали слово «обтекаемый», а дизайнеры упрятали головку звукоснимателя в аэродинамический ребристый пластиковый кожух, чем-то похожий на поезд, огибающий гору, народ из «Суинглайна» и «Бейтса» потянулся за ними, инстинктивно просек, что степлеры – те же локомотивы, где два острия скобок соприкасаются с парой металлических выемок, и те, как рельсы под колесами поезда, вынуждают скобки следовать по заранее определенному пути, а сходство степлеров со звукоснимателями фонографа – в примерно одинаковых размерах и наличии острия, которые вступают в контакт со средой, хранящей информацию. (Головка звукоснимателя извлекает эту информацию, а степлер объединяет ее в одно целое: заказ, накладная, счет-фактура – к-крак – скреплено, комплект; рекламация, копии оплаченных чеков и счетов, письмо с извинениями – к-крак – скреплено, комплект; история очередной междоусобицы филиалов в служебных записках с продолжением и телексах – к-крак – скреплено, законченный эпизод. На старых бумагах, скрепленных степлером, в левом верхнем углу видны прививочные оспины – места, где вынимали и вставляли скрепки, снова вынимали и вставляли, когда документ вместе с дырками от степлера копировали и передавали в другие отделы для дальнейших действий, копирования и скрепления степлером.) А потом началась великая эра угловатости: БАРТ признали идеальным поездом, у проигрывателей «АР» и «Бэнг-и-Олафсен» появились углы – конец кремовым пластмассовым мыльницам! А сотрудники «Бейтса» и «Суинглайна» опять подсуетились, избавили свои агрегаты от всех мягких изгибов и заменили черным цветом бурый с любопытной текстурой. Теперь, конечно, по Франции и Японии разъезжают скоростные поезда с аэродинамическими профилями, напоминающими о городах будущего с обложек «Популярной науки» 50-х годов, так что скоро и степлер приобретет сглаженные очертания валиков прически «помпадур». Увы, прогресс в оформлении звукоснимателей замедлился, теперь все покупают компакт-диск-плейеры – дизайн в духе модернизированного советского реализма, который могли оценить немногие, уже никого не вдохновляет.

8

Александр Поуп. «Опыт о человеке», пер. В. Микушевича. – Прим. пер.

9

Узлы на теннисных туфлях заметно отличаются от узлов на ботинках: когда на первых в конце процесса затягиваешь две шнурочных петли, логика завязывания узла становится непостижимой, в то время как на ботинках даже после затягивания узла можно мысленно повторить его путь, словно катаясь на «американских горках». Легко представить, как узел на теннисных туфлях и узел на ботинках стоят бок о бок и дают торжественную клятву: ботиночный узел произносит каждое слово как грамматическую единицу, понимая его не просто как звук, а узел на теннисных туфлях тараторит, не разделяя слов. Огромное преимущество теннисных туфель – впрочем, одно из многих – в том, что если туго зашнуровать их, надев на босу ногу, проносить весь день, хорошенько вспотеть и снять перед сном, сбоку на ступнях останутся красноватые отпечатки оправленных в хром отверстий, похожих на иллюминаторы жюль-верновской подлодки.

10

Неприятно, когда в итоге остается только одно из двух кроличьих ушей, образующих привычный бантик; ибо если по какой-то причине конец шнурка, из которого было сложено одно ухо, вырвется на свободу, обратного пути уже не будет: получится «бабий», или рифовый, узел, а его придется распутывать ногтями, багровея от прилива крови к голове.

11

Вообще-то слишком модерновую, чтобы называться просто дверной ручкой. Почему бы не ставить в офисах дверные ручки, по форме действительно похожие на ручки? Что за статический модернизм навязывают нам архитекторы среднего класса – стальные половники букв U и обточенные конструкции в форме куполов вместо ручек медных, фарфоровых и стеклянных? В доме, где я вырос, дверные ручки в верхних комнатах были из граненого стекла. Стоило приблизить к такой ручке пальцы, чтобы открыть дверь, как в стекле расплывалось облако телесного цвета, двигаясь навстречу. Ручки свободно проворачивались в механизме замков, но сами были увесистыми, и сочетание добротности и податливости создавало целый калейдоскоп впечатлений, когда ручку поворачивали: в этой плавности были заключены промежуточные положения тумблера. Мало каким американским изделиям присуще то же шарнирно-ортопедическое свойство (качество соломинок, которые можно сгибать) переключателей и рукояток; зато японцы прекрасно создают его: включатели поворотников автомобилей или регуляторы громкости стереоприемников получаются у них солидными, неподатливыми и приработанными к месту – вспомните хотя бы тоненькие лучинки поворотников «тойоты» слева от руля, которые двигаются в пазах, словно курьи ножки; на ощупь кажется, будто их приводит в движение специально сконструированный живой локтевой хрящ. Такое свойство имели и наши домашние дверные ручки выпуска 1905 года. Мой отец питал к ним особую привязанность, поскольку вешал на них галстуки. Зачастую дверь приходилось открывать с опаской, едва касаясь ручки, чтобы не смять эти галстуки, нанизанные на нее гроздью. Во всех верхних комнатах было что-то от личных покоев набоба; когда закрывалась дверь спальни, ванной или стенного шкафа, тяжелый шлейф поражающих пестротой шелков бесшумно вздувался и опадал; временами один из галстуков стекал на пол, постепенно выведенный из равновесия многочисленными поворотами дверной ручки. Когда я подрос настолько, что сам начал носить галстуки, отец неизменно радовался просьбам одолжить какой-нибудь: он совершал обход дверных ручек, бережно снимал с них отобранные кандидатуры и развешивал их на согнутой руке, как сомелье – салфетку.

– Вот красавец... Этот – сама изысканность... А как тебе вот этот? – Отец преподал мне азы классификации: репсовый галстук, парадный галстук, галстук в «огурцах». И на собеседование в бельэтаж я отправился в галстуке, снятом отцом с дверной ручки: шелковом, чуть ли не креповом, в мелких овалах, и замысловатые кляксы в каждом напоминали голодных пульсирующих амеб, поглощающих избыток желудочной кислоты в навязчивой рекламе «Ролэйдса»; если присмотреться, оказывалось, что контур каждого овала составляют кричаще-яркие прямоугольнички, похожие на дома вдоль улиц пригорода, но эти бордюры были настолько узки, что своей яркостью только придавали глубину и сияние рисунку – строгому, в темных тонах, как на картинах старых мастеров. Отец ухитрялся где-то выискивать уникальные галстуки вроде этого, хотя плохо различал оттенки зеленого; в те дни, когда ему предстояло обхаживать крупных клиентов, по утрам он являлся на кухню с тремя галстуками и спрашивал маму и нас с сестрой, какой лучше всего сочетается с рубашкой – это была своего рода генеральная репетиция дневного собрания, на котором отец тоже предлагал выбрать одно из трех, будь то варианты программы рекламной кампании на восемнадцати страницах или планы коммерческой презентации с показом слайдов. В первый год работы, собираясь на ужин с отцом и родными, я надел лучший галстук, купленный для свиданий, и пока дядя договаривался насчет столика, отец повернулся ко мне, зацепился взглядом за галстук и оценил:

– Так-так, симпатичный. – Пощупал шелк и добавил: – Из моих или сам купил?

– Да прикупил уже не помню когда, – отозвался я, притворившись, что напрягаю память, хотя она прекрасно сохранила подробности этой сделки – всего пять недель назад я без усилий нес домой почти невесомый, но безумно дорогой пакет.

– Парадный галстук, парадный. – Отец спустил с носа очки и наклонился, чтобы разглядеть рисунок – ряды парных, преимущественно красных ромбов, пересекающихся, как диаграммы Венна. – Очень изысканно.

– Кажется, этого я еще не видел, – указал в свою очередь я на отцовский галстук. – Хорош!

– Этот? – Отец повертел галстук, как будто тоже припоминал обстоятельства его покупки. – Прихватил в «Уиллок Бразерс».

Когда все мы сели за стол, я рассмотрел галстуки родственников-мужчин – деда, дяди и отца моей тетки – и убедился, что сегодня вечером наши с отцом галстуки вне конкуренции. Во мне вдруг воздушным шариком раздулись гордость и благодарность. Однажды навестив родителей, я обменялся галстуками с отцом, а в следующий День благодарения заметил, что мой галстук висит на дверной ручке вместе с остальными, купленными им самим, – и вписывается, отлично вписывается!