Грэм Грин - Комедианты

— Протест? — спросил мистер Смит.

— Против налетов из Доминиканской Республики. Мятежников снабжают американским оружием. У нас есть доказательства.

— Какие доказательства?

— Мы захватили двоих пленных с револьверами американского образца.

— Но ведь их, к сожалению, можно купить в любом месте земного шара.

— Мне обещана поддержка Ганы. И я надеюсь, что другие афро-азиатские страны...

— Мистер Смит пришел к вам совсем по другому вопросу, — прервал я обоих. — Его большой друг, который ехал вместе с ним, вчера был арестован полицией.

— Американец?

— Англичанин по фамилии Джонс.

— А британское посольство уже сделало запрос? Ведь, в сущности, это больше по ведомству министерства внутренних дел.

— Но одно слово вашего превосходительства...

— Я не могу вмешиваться в дела другого ведомства. От души сожалею, но мистер Смит должен меня понять.

Мистер Смит вторгся в наш диалог так резко, как я от него не ожидал:

— Но разве вы не можете выяснить, какое ему предъявлено обвинение?

— Обвинение?

— Да, обвинение.

— Ах, обвинение...

— Вот именно, — сказал мистер Смит. — Какое ему предъявлено обвинение?

— Но ему могут и не предъявить никакого обвинения. Зачем ожидать худшего?

— А зачем же тогда держать его в тюрьме?

— Я не в курсе этого дела. Вероятно, властям надо в чем-то разобраться.

— Тогда надо вызвать его в суд и отпустить на поруки. Я готов внести за него залог, если сумма будет приемлемой.

— На поруки? — переспросил министр. — На поруки... — Он обратился ко мне, умоляюще взмахнув сигарой. — А что такое — внести залог?

— Это своего рода ссуда государству на случай, если заключенный сбежит от суда. Сумма может быть довольно солидная, — пояснил я.

— Надеюсь, вы слышали о Habeas Corpus? [английский закон, предоставляющий заинтересованным лицам право просить о доставке в суд заключенного для проверки мотивов лишения свободы] — сказал мистер Смит.

— Да. Да. Конечно. Но я забыл латынь. Вергилий. Гомер. Увы, нет времени освежать свои знания.

Я сказал мистеру Смиту:

— Считается, что в основу здешнего законодательства положен кодекс Наполеона.

— Кодекс Наполеона?

— В нем есть кое-какие отличия от англосаксонских законов. В частности...

— Но прежде чем арестовать человека, ему надо предъявить обвинение!

— Да. В свое время. — Я быстро заговорил с министром по-французски. Мистер Смит плохо понимал язык, хотя миссис Смит и одолела уже четвертый урок по самоучителю. — Мне кажется, что тут допущена политическая ошибка. Кандидат в президенты — личный друг этого Джонса. Зачем вам восстанавливать его против себя как раз перед поездкой в Нью-Йорк? Вы же знаете, что в демократических странах стараются ладить с оппозицией. Если дело это не имеет государственной важности, вам, по-моему, стоит устроить мистеру Смиту свидание с его другом. В противном случае он, несомненно, заподозрит, что с мистером Джонсом... плохо обращаются.

— Мистер Смит говорит по-французски?

— Нет.

— Видите ли, полиция могла и превысить свои полномочия. Мне бы не хотелось, чтобы у мистера Смита создалось нелестное мнение о наших полицейских порядках.

— А вы не могли бы заранее послать надежного врача, чтобы он... навел порядок?

— Там, конечно, нечего скрывать! Но ведь бывают случаи, что заключенные плохо себя ведут... Я уверен, что даже в вашей стране...

— Значит, мы можем рассчитывать, что вы замолвите словечко вашему коллеге? И я бы посоветовал, чтобы мистер Смит передал через вас некоторую сумму — конечно, в долларах, а не в местной валюте — в возмещение за те увечья, которые мистер Джонс мог нанести полицейскому.

— Я сделаю все, что смогу. Если об этом деле еще не доложили президенту. Тогда мы бессильны...

— Понятно.

Над головой министра висел портрет Папы-Дока — портрет Барона Субботы. Облаченный в плотный черный фрак кладбищенского покроя, он щурился на нас сквозь толстые стекла очков близорукими, невыразительными глазами. Ходили слухи, будто он любит лично наблюдать, как умирают медленной смертью жертвы тонтон-макутов. Взгляд у него при этом был, наверно, такой же. Надо полагать, что интерес к смерти у него чисто медицинский.

— Дайте двести долларов, — сказал я мистеру Смиту.

Он вынул две стодолларовые бумажки. В другом отделении бумажника я заметил фотографию его жены, укутанной в неизменный плед. Я положил деньги министру на стол; мне показалось, что он поглядел на них с пренебрежением, но, по-моему, Джонс большего не стоил. В дверях я обернулся:

— Скажите, а доктор Филипо сейчас здесь? Я хотел обсудить с ним одно дело, мне надо привести в порядок канализацию в гостинице.

— По-моему, он на юге, в Ле-Ке, там проектируют постройку новой больницы.

Уж в чем, в чем, а в проектах на Гаити нет недостатка! Проект всегда сулит деньги проектировщику, пока он только проект.

— Значит, вы нам сообщите о результатах?

— Конечно. Конечно. Но я ничего не обещаю.

Он стал несколько суховат. Я часто замечал, что взятка (хотя, строго говоря, это не было взяткой) меняет отношения между тем, кто дает, и тем, кто берет. Дающий взятку жертвует своим достоинством; если взятку у него берут, он сразу чувствует себя униженным, как человек, который платит женщине за любовь. Может быть, я совершил ошибку. Может быть, Смиту лучше было и дальше представлять собой какую-то неясную угрозу. Шантажист всегда хозяин положения.

И тем не менее министр доказал, что он — человек слова. На следующий день нам разрешили свидание с заключенным.

В полиции самой важной персоной оказался сержант, куда более важной, чем сопровождавший нас секретарь министра. Секретарь тщетно пытался привлечь внимание этого великого человека, но ему пришлось дожидаться очереди у барьера вместе с другими ходатаями. Мистер Смит и я уселись под фотографиями мертвых повстанцев, которые жухли на стене уже долгие месяцы. Мистер Смит кинул на них взгляд, но сразу отвел глаза. В маленькой комнате прямо напротив нас сидел высокий, щеголеватый негр в штатском; он задрал ноги на стол и смотрел на нас в упор сквозь темные очки. Я, видно, нервничал, и поэтому лицо его казалось мне до омерзения жестоким.

— Он нас теперь запомнит, — сказал мистер Смит с улыбкой.

Негр понял, что мы говорим о нем. Он нажал кнопку звонка на столе, и в комнату вошел полицейский. Не снимая ног со стола и не сводя с нас глаз, он задал полицейскому какой-то вопрос; тот, поглядев на нас, ему ответил, после чего негр продолжал все так же пристально на нас глазеть. Я было отвернулся, но два черных круглых стекла притягивали мой взгляд. Казалось, что это бинокль, в который он наблюдает за повадками двух мизерных зверушек.

— Гнусный тип, — сказал я, поеживаясь.

Тут я заметил, что мистер Смит в свою очередь уставился на негра. Нам не было видно, моргает ли тот за своими темными стеклами, он ведь вообще мог прикрыть глаза и незаметно для нас дать им отдых, — и все же победу одержал непреклонный взгляд голубых глаз мистера Смита. Негр встал и закрыл дверь своей комнаты.

— Браво, — сказал я.

— Я его тоже запомню, — пообещал мистер Смит.

— Он, наверно, страдает от повышенной кислотности.

— Это весьма возможно, мистер Браун.

Мы просидели так не меньше получаса, прежде чем на секретаря министра иностранных дел обратили внимание. При диктатуре министры приходят и уходят; в Порт-о-Пренсе только начальник полиции, глава тонтон-макутов и командир дворцовой охраны не менялись, только они обеспечивали безопасность своим подчиненным. Сержант небрежно отпустил секретаря министра, словно мальчишку на побегушках, и полицейский капрал повел нас по длинному коридору, где воняло зверинцем и по обе стороны тянулись камеры.

Джонс сидел на перевернутом ведре у соломенного тюфяка. Лицо его перекрещивали полоски пластыря, а правая рука была прибинтована к туловищу. Его прибрали, как могли, и все же к левому глазу не мешало бы приложить сырое мясо. На двубортном жилете запеклось небольшое пятно крови, и от этого он еще больше бросался в глаза.

— Ай-ай-ай! — приветствовал он нас радостной улыбкой. — Кого я вижу?

— Вы, видно, оказывали сопротивление при аресте? — спросил я.

— Пусть не рассказывают сказок, — весело отмахнулся он. — У вас есть покурить?

Я дал ему сигарету.

— А с фильтром нету?

— Нет.

— Что ж, дареному коню... Я с утра почувствовал, что дела мои пошли на поправку. В полдень мне дали бобов, а потом пришел доктор и немножко надо мной поработал.

— В чем вас обвиняют? — спросил мистер Смит.

— Обвиняют? — Его, по-моему, этот вопрос так же удивил, как и министра иностранных дел.