Елена Колядина - Кто стрелял в президента

— Сплюнь! Тьфу-тьфу-тьфу.

— Вот тебе и тьфу. Будешь, как привидение по райкому ходить, и объяснять каждому, что ты не призрак коммунизма, а Краснозадов.

— Что же делать?

— Посоветуйся с профессором Маловицким. Все ж таки он специалист в таких вопросах.

— Таки! Был бы он в этих вопросах специалист, давно себе фамилию на Малышева поменял.

— Краснозадов, откуда в тебе этот сионизм?

— Хотя, ты, пожалуй, права. Завтра проконсультируюсь с Маловицким. Зинаида, а если в общем разрезе, так сказать в принципе, изменять фамилию идеологически верно? Все же я не актриса какая-нибудь из театра оперетты и балета, чтоб псевдонимы менять.

— О чем ты говоришь! Ульянов-Ленин. Джугашвили-Сталин. Это ли не величайшие примеры?

— Фу черт, Ленин у меня как-то из головы выскочил.

Леонид Яковлевич Маловицкий деликатно выслушал Каллипигова в его кабинете второго секретаря.

— Вопрос не так уж сложен, хотя, несомненно, имеет свои подводные камни. Желательно, чтобы новая фамилия отражала ваше мировоззрение, политические взгляды или литературное кредо, и, в идеале, перекликалась со старым родовым именем.

— То-то и оно, — ответил Каллипигов.

— Давайте воспользуемся примером из литературы? — предложил Леонид Яковлевич.

— Советской? — уточнил Каллипигов.

— Вне всякого сомнения!

— Краснопушкин?

Леонид Яковлевич не изменился в лице, лишь слегка склонил голову к столу.

— Не думаю, что это самый удачный вариант.

— И я не думаю, — поразмыслив, согласился Каллипигов. — О! Горькокрасный? Красногорький, в смысле. Пусть сильнее грянет буря! Нет, бурь, пожалуй, не надо.

— Если бы вы мне позволили продолжить.

— Ну-ну.

— Есть такой советский писатель Борис Полевой.

— Красное-поле? Ну, ничего. Хотя, Гуляй-поле напоминает. Я там так однажды погулял!.. Конечно, до знакомства с Зинаидой Петровной.

— Понимаю. Так вот, предок Бориса Полевого был священнослужителем.

— Э-э, это мне не подходит. Религиозный дурман отбрасываем сразу!

— Нет-нет, никакого дурмана. Это просто в качестве примера. Полагаясь в священный сан, тот человек принял фамилию Кампусов. Борис же Полевой впоследствии сделал ее вольный перевод с латыни на русский: кампус, что значит «поле» — Полевой.

— Кампус, — раздумчиво прикинул Краснозадов. — Примус уж очень напоминает. В то время как наш район газифицирован почти на 43 процента, и газификация продолжается быстрыми темпами.

— Никакого газа! Но зад останется на месте, и даже слово «красный», которое издревле у русичей означало «красивый, прекрасный, благолепный», никуда не денется.

— Благолепнозадов, что ли? Зинаиде Петровне понравится. Но мы хотели на букву «к».

— Все как вы хотели! Позвольте вам предложить: Каллипигов! Что в переводе с древнегреческого означает «прекраснозадый».

— Точно?

— Слово филолога!

— Товарищ Каллипигов. Очень, очень даже ничего. Вот только — древнегреческий, — поморщился Каллипигов. — Греция. Отсталая, преимущественно сельскохозяйственная страна с бедными революционными традициями. А нельзя, чтобы с итальянского переводилось? Все-таки Гарибальди, движение сопротивления. Это было бы созвучнее моим политическим устремлениям и идеологически верно выдержанно. Как бы в духе грядущей мировой социалистической революции. На какую букву в итальянском слово «красивый» начинается?

— На «б».

— Не-не-не! Не то.

— Но отчего вы боитесь древнегреческих корней? Смею вас заверить, что эта страна — родина демократии.

— Точно?

— Уверяю!

— Что ж, демократический централизм — важнейший принцип управления социалистическим обществом, построения и деятельности коммунистической партии, социалистического государства, общественных организаций.

— Греция славна многими именами, на чьих трудах воспитывался Ленин.

— Да вы что?

— Платон. Архимед. Аристотель.

— Ну-ну!

— В Древней Греции зародилось театральное искусство, о важной роли которого неоднократно говорили товарищ Владимир Ильич и товарищ Леонид Ильич Брежнев.

— Интересно.

— Искусство театра рассчитано на коллективное восприятие.

— Трудовым коллективом? — уточнил Каллипигов.

— И трудовым в том числе, — согласился Леонид Яковлевич. — Самобытность театра…

— Советского, — поправил Каллипигов.

— Самобытность советского театра, как вида искусства — в современности, делающей его важным фактором воспитания масс.

— Так-так-так. Значит, вы рекомендуете остановиться на Калли… как там?

— Каллипигов, — подсказал Леонид Яковлевич. — И не забывайте, что именно в древней Греции рабы настойчиво боролись за освобождение трудящихся, вспомните знаменитое восстание Спартака.

— Землю — рабам?

— Что-то вроде того, — уклончиво ответил Леонид Яковлевич.

— И именно в СССР этот лозунг был претворен в жизнь, — гордо уточнил Каллипигов. — Вы меня убедили. Спасибо-спасибо.

— Рад был помочь.

— Вы только на бумажечке это слово черкните, а то боюсь — забуду. В школе-то я немецкий изучал. Гутен морген, гутен таг, бьют и в морду, бьют и так. Ха-ха!

Леонид Яковлевич тактично улыбнулся.

Каллипигов мечтательно откинулся в кресле.

— Вот так живешь-живешь, хлеб жуешь, сам Краснозадов, супруга Краснозадова, дети Краснозадовы, и вдруг — Каллипигов. Красиво, достойно, а главное — верно, по сути.

Конечно, Люба этой истории не знала, деликатный Леонид Яковлевич никогда и ни с кем словом не обмолвился о происхождении новой фамилии товарища Каллипигова. Не удержалась трость профессора, с которой у коляски завязалась дружба. Конечно, трость взяла с коляски твердое обещание никому не рассказывать о Белоспиннике и требованиях рабов.

«За кого вы меня принимаете? — обиделась коляска. — Могли бы даже и не предупреждать».

Коляска и трость сразу вошли в дружескую близость: Леонид Яковлевич прислонял деревянный посох с резным набалдашником к поручню коляски. Роднило души коляски и посоха и единство судеб — они всю свою жизнь были опорой своим хозяевам.

«Люди такие нетвердые, — доверительно делился посох своими соображениями. — Так несовершенны в плане жесткости конструкции. Чуть что, гнутся. Им обязательно нужно на что опереться. Они и сами это понимают. Но ищут опору совершенно не там, где надо. То в детях, то в муже. Но муж или жена сделаны из того же теста. Разве сможет нетвердый супруг выдержать вес супруги? Захотят мягкотелые дети поддерживать мать? А даже если и захотят? Что такое человек? Облако в штанах, как самокритично заметил один поэт. Нет, главное в жизни — вовремя определиться с опорой. Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!»

«Как вы замечательно сказали!» — восхитилась коляска.

«Я лишь повторяю слова Архимеда, который научно обосновал величайшее значение трости и посоха, как точки опоры. Все люди, в ком хватило ума признать, что человеку просто необходима дополнительная точка опоры, достигли высот в своих областях деятельности. Прочие — увы! Не буду голословным. Александр Сергеевич Пушкин ходил с тростью — гений русской поэзии. Чехов — без трости, пенсне предпочитал. Назовите хоть одно великое стихотворение, которое он написал? То-то же! Пенсне-е… Тьфу! Глаза, разве, главное в жизни? Глаза соврут, не дорого возьмут. Да они и не нужны. Слепые вообще без глаз ходят. Потому что трость в руках! Еще пример. Писатель Николай Островский работал, сидя в коляске…»

Коляска смутилась, не сумев скрыть довольной улыбки.

«А ходил, опираясь на трость. Так какое произведение создал — «Как закалялась сталь»! А теперь возьмем Солженицына. Ведь как болел! Обопрись ты о костыли. Не-е-т, гордыня. Сам, мол, своими слабыми ногами потащусь. Ну и чего сочинил? Смешно даже говорить. Анна Каренина. Красивая женщина. Но слабая — по женской части, твердости не хватает. Отчего не взять посох в руку, если шатает тебя по жизни? Не успела… Потому что верную дорогу вовремя надо выбрать. Твердость с младых ногтей отыскать. Будь моя воля, я бы все детские сады перво-наперво костылями снабдил. Памятники возьмите. Медный всадник. Уж конь под Петром о четырех ногах, казалось бы. Но гениальный скульптор понимал: что — ноги? — в ногах правды нет, нужна дополнительная точка опоры. Каковой и стал посох, замаскированный под хвост лошади. В космосе вообще опор не требуется. Так потому люди там и не живут! А предпочитают Землю, где без опоры и шагу не ступишь. Но при этом сами того не понимают. Человек ведь тверд лишь в своих заблуждениях. То он уверен, что душа в сердце, то в желчном пузыре, то — в пятках. Хотя пятки, пожалуй, ближе всего к истине. И упорно не хочет признавать, что душа — в точке опоры, в посохе, стало быть. И надежда здесь же».