Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

«Мяч-то летит в ворота?» — любознательно спрашивает Пекинпа. «Никуда он не летит! — с отвращением говорит стаф. — Совсем как у нашей сборной».

Мы наблюдаем за игрой мальчишек в углу двора. Обозначенные двумя клумбами ворота успешно выдержали натиск атакующих, но — упс! — мяч всё-таки влетел… и вот, не абы куда, а в нашу тесную и вроде как в безопасном месте кучку. Доболелись! От задницы Ричарда увесистый кожаный шар отскочил к Понюшке. УУУиииии!!! Понюшка — вся такая трепетная, субтильная сучечка той породы, которую хозяин носит в кармане, а хозяйка — в сумочке. Теперь этой или похожей сумкой хозяйка Понюшки лупила по голове вовсе постороннего, какого только удалось схватить, пацана; пацан извивался, брыкался и вопил, что он не при делах; Понюшка рыдала; девчонка Пекинпы орала: «я папе скажу, пыль ты лагерная», жена хозяина Ричарда пыталась взять Ричарда на поводок — и почему-то с подъеданцами по моему адресу, но сквозь зубы, в сторонку от Принцессы; а Принцесса всё задумчивее смотрела куда-то мне за спину, и когда я развернулся и тоже посмотрел, то увидел бандитскую рожу Лёху, который не торопясь шагал к нам по дорожке, поблёскивая золотом из-под расстёгнутого пальто.

Здесь было на что посмотреть, потому что люди редко так ходят. Люди крадутся, горбятся, пригибаются, постоянно контролируют себя и обстановку — и даже те, кто прёт как танк, делают это, выражаясь фигурально, до первого столба. Этот же будто и не пёр, шагал как по паркету, и всё же становилось очевидно, что любой столб, фигуральный или нет, предпочтёт сам убраться с его дороги. Ещё он улыбался.

Принцесса подбоченилась.

— Здорово.

— Здравствуйте, Алексей Степанович. И как вы узнали, где я живу?

— Ты же мне на трубу с домашнего номера звонишь, верно? Все базы данных в свободном доступе. Привет, парень. — Он даже ботинком не шевельнул — чего ожидать при таком приветствии? — а я уже постыдно жался к ногам Принцессы. — У тебя мобильный-то есть?

— Нет.

— А почему?

И вот, чую, Принцесса хочет и собирается нахамить, но вдруг отвечает вполне дружелюбно:

— С мобильным чувствуешь себя как на цепи. Одни будут звонить с рабочими вопросами в нерабочее время, другие — чтобы спросить «ты где». Где-где! Если бы я хотела отвечать, где, то развесила бы транспаранты с подробной информацией. — Она насупилась. — Чего надо?

— Как чего? Ты на меня работаешь или нет? Поедем по магазинам прошвырнёмся.

Скандал из-за мяча, кстати, оборвался резко, как водой на него плеснули. Все окаменели и таращились, и если собаки хотя бы понимали, чем пахнет от такого типа и мечтали удрать по домам, то у баб из-за того же запаха мозги отказали напрочь. Если бы мою фифу не захлёстывала сейчас злоба и она напрягла бы себя поглядеть по сторонам, то увидела бы, объектом какой отчаянной, на всё готовой зависти стала. Но Принцесса вообще слабо ловит посылаемые ей импульсы. Порою мне кажется, что у неё конкретно отсутствует чувство опасности. А это опаснее всего.

Мы потащились к Лёхиной машине, и после того, как все трое с удобством рассредоточились на заднем сиденье, там ещё осталось вдоволь свободного места. Принцесса, конечно, приняла равнодушный вид, но я-то знал, что нам такие тачки — даже на фоне бумера нашего супруга — в диковинку. Дорожная беседа не обнадеживала («За что ты меня ненавидишь?» — «Вы не того калибра персона, чтобы мне вас ненавидеть». — «Ну-ну. И какой калибр тебя интересует?»), но доехали, к счастью, быстро.

Теоретически в книжные магазины мне нельзя. На практике одного взгляда Принцессы достаточно, чтобы охрана попятилась, а в компании с Лёхой и двумя амбалами сопровождения мы проплыли через контроль невинно, как детсадовская группа. Как-то само собой и покупателей вокруг нас в разы стало меньше, хотя специально — я посмотрел — амбалы никого не теснили. Через сорок минут Принцесса уже загрузила обоих под завязку.

— Ага, вот и Моммзен. Ну-ка, держите.

Лёха ухватил Моммзена и внимательно осмотрел.

— А где четвёртый том?

— Четвёртого тома не существует.

— Закажи у немцев, если перевода нет.

— Четвёртого тома нет вообще в природе. Он его не написал, понятно?

— Нет, не понятно. Пятый написал? Кто же так пишет, что у него пятый идёт после третьего?

Принцесса делает Глубокий Вдох.

— Моммзен не стал его писать. Потому что период, о котором следовало писать в четвёртом томе, и без того был, по его мнению, достаточно хорошо освещён.

— И он что, не хотел осветить его ещё раз?

— Зачем?

— Затем, что учёному не важно, освещён период или нет, а важно осветить его по-своему.

Тут на Алексея Степановича вытаращился не только я — я и так во все глазоньки, — но и Принцесса.

— Откуда вы, многоуважаемый, так хорошо осведомлены о привычках учёных?

Наш герой развернулся, поудобнее опёрся на книжный стеллаж и поскрёб свой шрам.

— Твоя проблема в том, — сказал он мягко, — что ты не по носу высокомерна. Ты у нас кто? Никто. А ведёшь себя как? Как губернатор. И то не всякий.

Голос Принцессы прозвучал тихо и придушенно.

— Это я никто?

— Ну не я же.

Он ухмылялся и не считал нужным на нас сердиться. Господи Исусе! Может, и существуют другие верные пути к катастрофе, но этот был самым коротким.

Принцесса топнула ногой и завопила:

— Не сметь надо мной смеяться! Пэтэушник! Я Человек из Университета!

И вот, я изготовился встретить нашу последнюю минуту так, чтобы о ней потом слагали легенды. Куда его хватать — под колено? Теоретически могу прыгнуть и выше, но если не допрыгну или промахнусь, второй попытки у меня не будет. Зубы, главное, сжимать посильнее. Мёртвой хваткой. Как Ричард, который однажды прыгнул за кошкой на дерево, вцепился в нижнюю ветку и провисел так минут десять.

Я заморгал.

Лёха ржал и показывал на меня пальцем.

— Ты погляди на него! В клочки готов порвать! Тигр! Полковник! А-кха-кха! Не трону я твою кралю, — добавил он, отгоготавши. — Пока. Пошли беллетристику подберём.

И вот, пошли подбирать беллетристику. Я плёлся следом и очень хотел писать.

«Брат» — обычное обращение масона к масону и бандита к бандиту. Когда так обращались ко мне, я не реагировал, а если хамить было безопасно — где-нибудь вдали от районной администрации и подвыпивших спонсоров, — отвечал, что одного теряющего человеческий облик существа в братьях мне достаточно.

Наглого попрошайку я не стал даже слушать: мысленно оттолкнул (а вот чтобы толкать de facto, нужна охрана, а чтобы нанять охрану, нужно разрешение Конторы, а Контора упирается так, словно ей придётся оплачивать представительские расходы) и пошёл дальше. Размышляя о своих несчастьях.

Размышляя, силясь успокоиться, бродил я по лабиринтам торгового центра и вдруг заметил, что эта тварь тащится следом.

Значит, за мною следят? Да что там следят — нагло преследуют, провоцируют, пытаются выбить из колеи. Разве станет обнаруживать себя настоящая, хорошо подготовленная слежка? Полезет вот так на глаза? Издевательская игра, просчитанные мелкие пакости не были их стилем.

Я вбежал в парфюмерный магазинчик и затаился в душном тумане запахов. Прячась за духами и полками, сквозь стеклянную стену я наблюдал за проходящими людьми. Никто из них не казался опасным, и любой мог превратиться в угрозу. Таскавшийся за мной негодяй затормозил у стойки с соками, нарочито зевал и исподтишка вертел головой, ища, куда я делся.

А куда мне было деться? Я шагу не мог ступить, на краю обморока; я глаз не отрывал от Игоря, который медленно проявлялся на смазанном фоне толпы, пока, полностью опознанный, не замер (крупный план узнавания) бок о бок рядом с посланцем моих неведомых врагов.

Я похолодел. Ну конечно! Конечно! Они всегда находят самое уязвимое место. Кто, как не мой плачевный, паскудный брат должен стать точкой прицела. Я поймал себя на том, что удерживаю дыхание. Парочка о чём-то разговаривала, потом братец повернулся ко мне спиной и полез в рюкзак. Я впустую вытянул шею. Разглядеть, что там, было невозможно.

Когда он наконец двинулся, я пошёл следом.

Стоило ситуации проясниться, мне стало легче. Враг предлагал сражаться на территории, на которой я и без того бился двадцать лет, изучив расположение каждой травинки. Да я не только мог предсказать, на какой сраный цветок прилетит конкретная пчела, но и какая птичка где нагадит! Я на целую армию нарыл здесь окопов и столько же уничтожил! Я был танкистом, и самим танком, и гранатой, которая в танк попадает!

И на этот раз ты в окончательном дерьме, малыш, мой мальчик. Потому что привёл в эти приватные Фермопилы чужое персидское войско. Потому что никому не позволено за пару доз продавать врагам своего старшего брата. Который всю жизнь о тебе заботился! Всю жизнь пахал! Лечил, учил, копил деньги на похороны! Тебе было четырнадцать, когда умерла мама, ты помнишь? А нашего папашу, растворившегося в сибирских лесах ещё до того, как ты научился правильно писать слово «корова»? Ты помнишь девяностые, которые теперь называют «лихими», вкладывая в это слово максимум неодобрения? (А мне нравится слово. Мой профессор — определённо лихой. И те годы были — да, как в лихорадке, но такие блестящие, быстрые, удалые…) Что ты вообще знаешь о девяностых? Тебя вышибали из школы — я нёс директору конверт, тебя вышибали из института — я нёс декану конверт, у тебя всегда были целые ботинки. Ты, блядь, не клеил ботинки клеем «Момент», зажимая их на ночь струбциной! Ты жрал досыта и устраивал истерики моим жёнам. Может, ты считал, что я уделяю тебе мало внимания? Мало внимания сиротке! Зараза! Мой братик. Никто этого не понимает. Пресвятая Богородица, я действительно заведу себе попа и часовню, буду стоять со свечкой и всеми моими печалями, пусть плавится душа в смиренном огонёчке, пусть Боженька поглядит, пусть Он поглядит, раз родная кровь глядеть не хочет. Не уделял внимания. Я только о тебе и думал с утра до ночи, ты был в каждом моём кошмаре, ты был в тех частях меня, куда никому больше нет доступа. Кто все эти люди, к которым ты цепляешься, скотина? Разветвлённая сеть агентов? Курсанты террора? Стипендиаты хаоса. Ты не понимаешь, во что ввязался.