Жильбер Синуэ - Дни и ночи

— Кто же вы?

— Я дух прошедшего года.

— Давно прошедшего?

— Нет, вашего последнего года.

Он осмелился спросить, зачем здесь призрак.

— Для вашего счастья, — ответил тот. — И сразу добавил: — Или для вашего превращения.

Разговаривая, он протянул сильную руку, осторожно сжал ему кисть.

— Вставайте! Идите со мной!

По примеру мистера Скруджа, Рикардо силился закричать: «Ведите меня! Ведите меня! Ночь проходит быстро; сейчас для меня самое дорогое время, я знаю. Дух, веди меня!»

Увы, мольба его осталась без ответа. Его спальня, как и другие комнаты дома, была пуста.

— Прошу прощения, сеньор Вакаресса. Человек внизу настаивает, чтобы вы приняли его.

Рикардо раздраженно взглянул на мажордома.

— Мне известны ваши указания, — смущенно сказал тот, — но он приходит уже в десятый раз и стучится в дверь. Это Паскуаль Агуеро, ваш бывший шофер.

— Паскуаль? Что ему от меня надо?

— Не могу знать. Я ему много раз объяснял, что вы велели ни под каким предлогом вас не беспокоить, но он и знать ничего не хочет.

— Ладно. Пусть войдет.

Рикардо встал, быстро застегнул пуговицы рубашки и привел в порядок волосы.

Через несколько секунд в дверях появился Паскуаль. Сняв шляпу, он поколебался, прежде чем сделать шаг.

— Входите, — приободрил его Вакаресса. — Входите же.

— Не сердитесь на меня, сеньор. Но мне очень надо с вами поговорить.

— Усаживайтесь.

— Нет, сеньор. Я постою.

— Надеюсь, у вас нет проблем с новым хозяином?

— Никаких. Господин директор из очень приветливых людей, и мне хотелось бы выразить вам свою признательность. Вы были добры ко мне. От всего сердца благодарю вас.

— Ничего особенного я не сделал, лишь исправил ошибку. Увеличение зарплаты было оправданно. Кроме того, директор завода холодильников был ограничен в передвижении. Он вполне мог бы позволить себе машину, получая немало, но… — Он насмешливо закончил: — В нем сидел небольшой мистер Скрудж.

— Скрудж, сеньор?

— Ерунда. Скажите лучше, что вас Привело сюда. Шофер несколько раз провел ладонью по лысине, ища слова.

— Беспокоюсь я, — произнес он после долгого молчания. — Не сердитесь, но Буэнос-Айрес — большая деревня. Повсюду сплетни. Люди болтают что угодно. Я лично никогда не придавал значения слухам. Слухи — это огонь, который сжигает жизнь человека за время, нужное для произнесения одного слова. Так вот. Я доверяю своему брату Луису. От него я узнал, что уже несколько недель никто не видел вас, что вы расторгли помолвку, провели праздники здесь, один, что даже ни разу не были на плантациях.

— Все верно. Но нет причин для беспокойства.

— Знаю. У каждого есть право на свою жизнь. И упаси меня Боже от бестактности по отношению к вам! Но я хочу знать: вы не больны?

Рикардо отрицательно качнул головой. Сочувствие бывшего шофера вдруг показалось навязчивым. Паскуаль был близок с его отцом, но с Рикардо отношения были только профессионального порядка. Викарессе-младшему даже казалось, что этот человек не очень-то симпатизировал ему. Хулиано был по-прежнему на первом месте. Он был отцом для всех, хозяином.

Рикардо указал на бутылки, стоявшие на подставке из дерева дикой вишни:

— Выпьете чего-нибудь?

— Нет, сеньор. Благодарю.

Тон Паскуаля стал решительнее:

— Вы не можете больше продолжать вот так… Надо… От удивления Рикардо резко отшатнулся:

— Как?

— Прошу вас, сеньор Вакаресса, не перебивайте меня, мне и без того не легко. Человек вроде меня здесь… — Он перевел дыхание. — Когда я вас узнал, вам было лет двадцать с небольшим. Вы были молоды, очаровательны, но не очень выпячивались. Должно быть, не просто носить фамилию Вакаресса, еще труднее быть одновременно внуком Эмилио и сыном Хулиано. Если уж я и пришел побеседовать с вами, то из уважения к их памяти. Я видел, как вел дела ваш отец, я был свидетелем его взлета. Но больше, чем на свой успех, он очень рассчитывал на вас. Он вас любил.

Рикардо задумчиво наклонил голову, но промолчал. Шофер продолжал:

— Не вам, опытному человеку, говорить, что есть люди, живущие своим внутренним миром, и чувства эти им бесконечно больно высказывать. Я знаю, что говорю, — я и сам отношусь к таким людям. Жена и дети постоянно упрекают меня в этом. Могу подтвердить, что вы, сеньор Вакаресса, были для Хулиано центром Вселенной. В жизни вашего отца существовали только две страсти: вы и ваша мать.

Лицо Рикардо омрачилось. Паскуалю показалось, что сейчас последуют внушения. Опережая, он заторопился, делая умоляющие жесты:

— Нет, сеньор, прошу вас. Позвольте мне договорить. Мне и так плохо. А я не знаю, что с вами произошло. Я не хочу знать. Я лишь читаю на вашем лице, что на вас налетели все ветры Патагонии, они сломали вас. Вы должны взять себя в руки, найти силы в память ушедших Вакаресса. Никогда, ни за что ваш отец не встал бы на колени. Да я и не знаю, испытал ли он настоящие бури. Жизнь коротка, сеньор. Хоть это и банально так говорить, но это правда. Ваш возраст — возраст расцвета. Вы можете двигать горы, разрушить Кордильеры ударом мачете. Так станьте самим собой во имя любви к вашим родителям!

Почти повелительный тон Паскуаля вызвал короткую вспышку гнева Рикардо:

— Почему? По какому праву явился ты говорить мне подобное? Да, я знаю. В память моего отца, но еще…

— Верность. Вы были всем для Хулиано Вакарессы. Он же был всем для меня. Промолчав, я бы предал его.

— Понятно…

Комната неожиданно погрузилась в темноту.

Шофер опустил голову и теребил свою шляпу. Тонкая струйка пота сползала с его лысого черепа.

— Я могу уйти? — неуверенно спросил он.

— Да, Паскуаль. Идите.

Когда тот исчезал за дверью, Рикардо спохватился:

— Паскуаль! — Сеньор?

— Спасибо. Вы хороший человек…

Именно в этот вечер и дал о себе знать его последний сон.

Она сидела за небольшим столиком с круглой мраморной столешницей. На ней было платье из белого барежа, как и в тот день, когда он увидел ее в храме. Как и тогда, ее волосы были подобраны и уложены узлом на затылке. На столе стоял маленький стаканчик с непонятной белой жидкостью, лежала свернутая газета.

Рикардо приблизился. Увидев его, молодая женщина удивилась и смутилась. Он сел напротив нее. Она что-то быстро произнесла. И так же, как и в храме, залилась смехом, но в нем слышалась не насмешка, а только веселое удивление.

Отсмеявшись, она приняла серьезный вид и взяла газету. Развернув ее, незнакомка якобы углубилась в чтение. Название ежедневника крупными черными буквами виднелось на первой полосе. Алфавит не был латинским, но показался ему знакомым. Напрягшись, он прочитал заголовок, написанный по-гречески. Он звучал как «Эльфтерон Вима».

16

Адельма Майзани усердно писала в своей тетрадке.

— Вы в этом уверены? — наконец спросила она, не поднимая головы.

— Я практически забыл греческий и латынь, которыми меня пичкали у иезуитов. И все же я способен разобрать пару слов. Я справился у советника по культурным вопросам при посольстве Греции, он подтвердил, что это название ежедневной газеты.

Майзани вздохнула:

— Не знаю уж, что и подумать, Рикардо. — Впервые она назвала его по имени. — Вы догадываетесь, что проблема для меня не в названии газеты, а в достоверности информации. Советник компетентен?

Она спросила так, для проформы; внутренне она была убеждена в правильности ответа.

— Вполне. «Элефтерон Вима» была основана девять лет назад, точнее, в двадцать втором году. — Любопытно. Я…

Он поднял руку, заклиная выслушать его до конца. — В настоящую эпоху мы больше не находимся в прошлом, не находимся и в криптомнезии. Мы уже непосредственно вошли в измерение, которое вы и я тщетно пытались отбросить. Никогда еще слова, сказанные вами в кафе «Тортони», не казались мне такими связными. — Какие?

Он процитировал:

— «Древние видели в том, что мы называем совпадениями, подтверждение единства между физическим миром и миром мыслей». Упомянув ту китайскую книгу, вы уточнили: «… Эти понятия не рассматриваются как застывшие и автономные, но как взаимозависимые и вытекающие одно из другого».

— Да, я вспоминаю. Это после того, как был найден изумруд.

— Я не только проникся убеждением, что эти гипотезы не лишены основания, но уверен, что они распространяются и там, куда не доходит ваше воображение. — Он осведомился: — Вы бывали на нашем юге? На Огненной Земле?

Она ответила отрицательно.

— Я был там в молодости. Вокруг порта Ушуая царство айсбергов. Я все еще слышу голос отца, объясняющего, что подводная часть этих ледяных гор составляет примерно восемь частей их высоты. Основная масса спрятана под водой… Так же обстоит дело и с выдвинутыми вами гипотезами. Вы не можете видеть их невидимую часть. А я — вижу.