Ирвин Шоу - Матрос с «Бремена» (сборник рассказов)

Благотворитель засмеялся.

— Эх ты, эксперт по эффективности! — И продолжал уже серьезно: — Послушай, Александр, тебе нужно уходить из нашего бизнеса. Прислушайся к совету немолодого человека. У тебя для него не хватает темперамента.

— Я тебе ее верну! — упрямо повторил Алекс. — Не забудь, что я тебе сказал.

— Ах, генерал! — снова засмеялся Флэнеген. — Этот ужасный грек! — Подошел поближе, сильно ударил Алекса тыльной стороной ладони по затылку. — Прощай, Александр! — И вышел из комнаты.

Сэм подошел и положил ему руку на плечо.

— Позаботься о себе, Алекс. Тебе пришлось пережить такое потрясение. — И последовал за Флэнегеном.

Минут десять Алекс просидел на стуле; глаза у него были сухие, из носа сочилась струйка крови, — результат удара Флэнегена по затылку. Вздохнув, он встал, надел пальто; нагнулся, подобрал пятидолларовую купюру, положил в бумажник. Засунул пистолет с пустым магазином в верхний карман и осторожно, не торопясь, вышел на улицу, ярко освещенную теплым июньским солнцем.

Не спеша преодолел два квартала до Грин-парк и сел там, задыхаясь, на первую же скамейку. Несколько минут сидел, над чем-то размышляя, покачивая время от времени головой. Наконец вытащил из внутреннего кармана пистолет, огляделся по сторонам и бросил в стоявший рядом мусорный бак. Раздался глухой сухой звук, — упал, по-видимому, на плотную бумагу.

Алекс заглянул в бак, выудил оттуда брошенную кем-то газету и развернул на странице под рубрикой «Требуется помощь». Сидя на солнце, все время моргая от яркого света, большим пальцем провел по газетной полосе, задержав его на заголовке — «Требуется ваша помощь, молодые ребята». Так и сидел он на теплом июньском солнышке, в пальто, и отмечал что-то карандашом на полях газетной полосы.

«Мой бутончик!»

Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную. Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом с аккуратной пачкой старых журналов «Католическая стража». Полюбовавшись свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал:

— Бесси! Бесси!

Голос его зазвенел, как трамвайный звонок, по всем пяти комнатам квартиры.

Бесси впопыхах выскочила из спальни и стремительно вбежала в гостиную. Седые волосы развевались за спиной, а ее не спрятанная в корсет богатая плоть колыхалась под домашним халатом.

— Что стряслось? — крикнула она, еще даже не видя Моллоя. — Ты в своем уме, Винсент?

— Моя дорогая Бесси! — Моллой подошел к ней и крепко обнял. — Мой бутончик! — И неловко поцеловал ее, попав в правый глаз — она в этот момент, дернув головой, отстранилась от него.

— Ну и запашок! — констатировала она холодно, отбиваясь от его объятий. — Ничего не скажешь!

— Ты знаешь, какой сегодня день? — Моллой снова схватил ее в охапку.

— Суббота. — Бесси заталкивала его всем телом на стул. — Да от тебя и разит так, как должно разить в субботу.

— Сегодня, — вещал Моллой со стула, глубоко в него провалившись, — в этот день мы с тобой поженились! Четырнадцатое марта, такой счастливый день! Ну-ка, поцелуй меня, Бесси, мой бутончик! Это произошло ровно двадцать шесть лет назад, четырнадцатого марта. Моя дорогая девственница невеста. Неужели не помнишь, Бесси?

— Конечно, помню, — строго ответила Бесси; потом словно оттаяла: — Кто может тебя забыть, Винсент! — нежно произнесла она, целуя его в лысину и приглаживая оставшиеся редкие седые волоски. — Это был великий день! — И снова поцеловала его в лысину.

Винсент ласково держал ее за руку.

— Ну-ка, посмотри на столик, Бесси! Что там так и глядит тебе в глаза? — Свободной рукой он махал широко и вальяжно в сторону библиотечного столика. — Двадцать шесть лет! Ну, давай, не стесняйся, вскрывай!

Поцеловав его еще раз в ту же точку, Бесси подошла к столику и разорвала бумагу на свертке.

— Боже, «Четыре розы»! — радостно воскликнула она, поднимая бутылку. — Какой ты все же предупредительный, внимательный муж, Винсент!

Винсент сиял от ее похвалы.

— Целая четверть! — сообщил он. — Самый лучший сорт, какой только можно купить за деньги. Купаж неразбавленного виски!

Бесси уже проворно открывала большую бутылку.

— Знаешь, лежала я на спине в своей спальне, и меня вдруг охватила такая мрачная меланхолия. Ведь годы-то бегут, просто летят. — Она с трудом отворачивала винтовую «шлюпку». — С этим — горя как не бывало! — И с наслаждением, закрыв глаза, понюхала бутылку. — Странно: какой приятный запах у горлышка и каким ужасным он становится, когда им разит от мужчины! Винсент, очень приятно, что ты все же вспомнил обо мне!

Как и полагается настоящему мужу, Моллой подошел к ней и обнял одной рукой. Пальцы его провалились в мякоть ее большого, дряблого бедра.

— Сегодня, моя старая леди, — объявил он, — мы станем самой счастливой парой во всем Бруклине! — И взял в руки бутылку.

— Ах, Винсент, — прошептала Бесси, — ведь все было не так плохо, а, — что скажешь? Умоляю тебя, только не из горлышка! Это неприлично. Пойдем посидим на кухне, там довольно светло.

Взяв друг друга под руку, отправились на кухню. Моллой не расставался с бутылкой. Бесси принесла два стакана, для воды и вина, и устроилась за кухонным столом, напротив Моллоя, улыбаясь мужу. А тот со знанием дела разливал виски по стаканам. Наконец они подняли их.

— За неумирающую любовь! — негромко провозгласил Моллой, с глазами на мокром месте.

— За твою и мою любовь, — откликнулась Бесси, тоже растроганно заморгав.

Осушили по стакану, улыбнулись друг другу. Моллой, не теряя времени даром, вновь их наполнил.

— Вот это — настоящее виски, — объяснил он. — Виски для торжественных случаев, для годовщин. В день нашей свадьбы шампанское текло рекой. В шесть утра торжество еще было в самом разгаре. — И покачал, довольный, головой, вспоминая о прошлом; затем снова разлил виски по стаканам.

— Да-а, — задумчиво произнесла Бесси, — милая компания тогда подобралась… Ты помнишь? Пятеро из приглашенных когда-то просили моей руки; все пели, танцевали, дурачились…

— В то время, — согласился с ней Моллой, — ты в Бруклине была баба первый сорт, ничего не скажешь. Мой бутончик! — И, закинув голову, опорожнил очередной стакан. — Да уж, кое-что мне досталось, — кое-что стоящее…

Моллой громко хохотал, наливая себе и Бесси снова.

— Боже мой, как все же приятно быть двадцатилетним парнем! Господи, какое счастье!

— Я помню тебя… — начала Бесси, держа руку на фарфоровой крышке кухонного стола. — С этими рыжими усами, лицо моложавое… готов выпить с любым желающим… обожаешь похохотать с девицами, шлепнуть по заднице… красив как король… А в голове бурлит столько мыслей, — как уничтожить весь мир, постепенно, по частям. Ах, что это был за день! — И, то и дело вздыхая, подносила ко рту стакан.

— Но, мир, увы, до сих пор стоит на прежнем месте, — отметил Моллой, трезвея. — Винсент Моллой за последние двадцать шесть лет не причинил ему заметного вреда. Помнишь, я говорил тебе, что стану мэром Нью-Йорка?

— Конечно, — тихо подтвердила Бесси, медленно потягивая виски. — И я верила тебе, каждому твоему слову.

— И вот я стал семейным человеком, — Моллой мрачно глядел в стакан, медленно разгоняя его содержимое, — почтовым служащим. И это тот, кто в молодости обладал таким несокрушимым темпераментом! — Горечь прозвучала в его голосе.

— Истина заключается в том, — подхватила Бесси, — что, независимо от того, семейный ты человек или несемейный, — все равно стал бы почтовым служащим.

— Это с твоей стороны горький упрек, — отвечал Моллой с чувством собственного достоинства. — Очень горький упрек. От собственной жены! Кто заставлял меня сидеть по вечерам дома, развлекать тебя и детишек? А мне тогда требовалось проводить все свободное время в барах, в клубах демократов, заводить полезные знакомства.

— Ты якшался со всякими подонками. — Бесси выпрямилась на стуле. — Самые для тебя подходящие друзья.

— Нет, ты так со мной не разговаривай! — уже возмущался Моллой. — Тем более в годовщину свадьбы! Нам бы радоваться, праздновать, веселиться…

— Ну-ка, передай мне бутылку! — потребовала Бесси.

Моллой пододвинул к ней бутылку, и теперь она разлила виски по стаканам.

— Ты был в молодости таким, что с тебя и на минуту глаз нельзя было спускать.

— Как ты со мной разговариваешь, Бесси! Так нельзя…

— Мэр города Нью-Йорка… Избранный женским электоратом.

— Ты несправедлива ко мне, Бесси! — жалобно запротестовал Моллой, вытирая виски с подбородка. — Несправедливая женщина! Винсент Моллой всегда хранил супружескую верность, все равно что отлитый в бронзе святой, — все двадцать шесть лет семейной жизни. И вот вам, пожалуйста, награда! Да еще в день годовщины свадьбы. Господи, прости мою грешную душу!