Дженет Уинтерсон - Хозяйство света

Каждый год в начале зимы Пью открывал все кожухи инструментов и развинчивал все болты и винты, чтобы капнуть чистым маслом на всю их механику.

Ему не требовалось видеть, что делает. Пью просто знают, говорил он, как рыба умеет плавать. Пью рождены для Хозяйства света, и хозяйство света они вели.

Случилось это довольно странным образом, как легко догадаться, когда старый Иосая Мрак искал своего первого смотрителя.

Когда старого Мрака обстоятельства загоняли в угол, он бросал им вызов и шел на прогулку. Он свято верил, что один вид движения поспособствует другому. Стало быть, в тот день в Сольте он все шел и шел и, разумеется, встретил человека, собиравшего паутину.

Первыми в том человеке Иосая Мрак заметил пальцы — длинные, как паучьи лапы, с выразительными суставами. Человек снимал паутину с живой изгороди и натягивал на рамки из прутьев той же изгороди. Он изобрел особый способ хранить паутинки и продавал их за хорошие деньги морякам, хотевшим привезти какую-нибудь диковинку своим женщинам.

— Как тебя зовут? — спросил Иосая.

— Пью.

— Где твое жилище?

— То здесь, то там, не здесь и не там, а по временам вообще в других местах.

— У тебя есть жена?

— Не такая, что признает меня при свете дня.

Стало быть, все решилось, и Пью со своими быстрыми пальцами и ловкостью повадки стал первым смотрителем маяка на мысе Гнева.

— Он ведь не был слепым, Пью, так ведь?

— Нет, не был, дитя, но это еще не конец истории.

— И тогда…

— И тогда, спустя много лет после Иосаи и вскоре после смерти Вавилона в Сольте появился еще один гость. На сей раз не Молли О'Рурк, а ее первый ребенок, Сьюзен Люкс, ребенок, слепой от рождения.

Никто не знал, зачем она появилась, но она так и не уехала. Вышла замуж за Пью, несмотря на разницу в возрасте и воспитании — он под чужим забором, она в приличном доме, он годился ей в отцы, а она достаточно молода, чтобы верить всем его историям. Но у нее были такие же быстрые пальцы, а его глаза вскоре стали такими же молочно-голубыми. Старея, он все больше слепнул, но ни у кого из них не было с этим трудностей — их чувства были тонкими, как у пауков, а руки могли сплести паутину не хуже.

Их ребенок был таким же. И каждый Пью с тех пор. Один или много — как тебе нравится. Слепые Пью, Хозяева Света.

— А что же я?

— А что ты?

— Я не слепая.

— У тебя имеется недостаток зрения, это правда.

— Но как же я буду хранить свет?

Пью улыбнулся, вставляя стекло в тугую оправу барометра.

— Никогда не полагайся на то, что можешь увидеть. Не все можно увидеть.

Я посмотрела на волны, корабли, на птиц.

— А теперь закрой глаза, — сказал Пью, который знал, что я делаю. Я закрыла глаза. Он взял меня за руку, и пальцы его обвили меня, словно сеть.

— Что ты теперь видишь?

— Я вижу, как Вавилон Мрак идет к маяку.

— Что еще ты видишь?

— Вижу себя, только теперь я старше.

— Что еще ты видишь?

— Я вижу тебя в синей лодке, только ты молодой.

— Открой глаза.

Я открыла глаза и увидела волны, корабли и птиц. Пью отпустил мою руку.

— Теперь ты знаешь, что делать.

Хижина

Полюбив тебя, я пригласила тебя в свою хижину на краю леса. Одинокая, затерянная в полях, угнездившаяся на земле, освещавшаяся вручную, она была для меня ближе всего к маяку.

Всякое начало подсказывает возвращение.

Ты плыла на корабле, летела самолетом, ехала поездом и на машине, чтобы добраться издали, с Гидры. Твое экзотическое путешествие закончено, и мы собираемся встретиться на автомойке у вокзала.

Я постаралась все приготовить к твоему приезду — сложила дрова для печки, нашла свечи, постелила новую простыню, купленную заранее, налущила целую миску фасоли, завернула говяжью вырезку в салфетку, чтобы не садились мухи. У меня было старенькое радио — в тот вечер должны были передавать «Тристана», и мне хотелось послушать его с тобой, потягивая красное вино и глядя, как начинается ночь.

Я так рано приехала встречать тебя, что пришлось дважды вымыть машину, чтобы недоверчивый индиец не прогнал меня. Может, он решил, что я приторговываю наркотиками; машина у меня серебряная, как и я, слегка пижонская и досталась мне явно не за добрые дела. Я старалась быть дружелюбной и купила батончик «Марса», но индиец просто сидел за столом и читал прайс-листы в журнале «Автодилер», чтобы выяснить, сколько я зарабатываю своей преступной жизнью.

Я шагала взад и вперед, как это делают герои триллеров. Ну где же ты? Мини-такси, которое везет тебя с вокзала, будет непросто распознать. Каждую машину, что сворачивала к придорожному «Макдональдсу», я тщательно осматривала дважды. Я была словно таможенник. Ты — контрабандный товар. Предполагалось, что в хижине живу я. А не ты.

Наконец, отполировав машину так, что по капоту заскакали сигналы из космоса, я увидела, что ко мне медленно подъезжает бордовый «ровер». Из задней двери вышла ты. Я бросилась платить водителю, рассыпая десятифунтовые банкноты, словно хлебные крошки.

Я не решилась поцеловать тебя.

Хижина была сбита из грубых коричневых досок, покрытых корой, — они сходились под черепичной крышей. Фундамента не было, постройка отстояла от земли на два метра, опираясь на каменные надолбы. От крыс защищало, но всякие ночные создания шуршали и сопели внизу.

В ту первую ночь на узкой шаткой кровати я лежала без сна, а ты спала. Я прислушивалась к незнакомым звукам и думала о самом незнакомом чуде — твоем дыхании рядом.

Я поджарила бифштексы. Ты открыла бутылку «Сент-Амор», и мы пили его из старомодных стаканов для полоскания из толстого стекла. Дверь мы оставили открытой, а огонь в печи раскрашивал пол узорами. Снаружи луна тенью следила за травой, и начинались первые шорохи ночного леса.

Мне хотелось есть, но я нервничала. Ты была такой навой, и я не хотела тебя спугнуть. Я не хотела спугнуть себя.

Вдох. Выдох. Твой ритм отличается от моего. Твое тело — не моё; знаменитая инаковость другого. Я положила голову тебе на грудь, и дело тут, видимо, в вибрациях этой хижины, потом что под твоим дыханием или сквозь него я могла слышать, как дышит еще и барсук.

Сама хижина была дыханием: узкая струя воздуха лилась из печи, где догорал огонь; сверху в большом чайнике шипела гревшаяся вода; сквозняк пробрался сквозь замочную скважину и теребил тяжелую дверную цепочку; ветер гудел губной гармоникой.

Я приложила свои губы к твоим, и дыхание твое изменилось, когда ты, не проснувшись, поцеловала меня. Я легла рядом и положила руку тебе на живот, поднимаясь и опадая вместе с иной землей.

На следующее утро я проснулась рано, умирая от жажды, вся онемев, потому что никто не высыпается в маленькой постели с немаленьким любовником. Моя кровать на маяке тоже была крошечной, но там ее делил со мной только Пес-Джим.

Похоже, я всю ночь балансировала над шестидюймовой щелью между краем кровати и шпунтовой стеной. Ты лежала ровно посередине, головой на обеих подушках, посапывая. Я не хотела будить тебя, поэтому просто нырнула в шестидюймовую щель и проползла под кроватью, прихватив очень пыльный альманах за 1932 год.

Я натянула свитер и открыла дверь. Воздух был белый и тяжелый. Все посерело. Пахло землей. Стояла осень, запахивали стерню.

Я обернулась и посмотрела на тебя. Такие мгновения — сокровища и талисманы. Накопившиеся отложения, наши окаменелые записи — и начала того, что случится дальше. Начало истории, а историю мы расскажем всегда.

Я подошла на цыпочках к печи и вынесла тяжелый железный чайник наружу. Вылила немного в мелкий таз и смешала с холодной водой из пластмассовой канистры. Мыло и шампунь я держала в цветочном горшке, а полотенце висело на полезном крючке, вкрученном в опору хижины. Я полностью разделась и стала водой поливать голову. Вода лилась по мне, словно солнечный свет. Я подумала о тебе на Гидре — о тебе сильной, как солнечный свет, такой же свободной.

Я вытерлась грубым синим полотенцем. Чистая, в чистой одежде, с чистыми от влажного воздуха легкими, я разбудила тебя, когда кофе закипел, а яичница с беконом поджарилась. Ты была сонная и медлительная — до конца не проснувшись, ты села в моем халате на пороге, слегка подрагивая на солнечном склоне года.

Я люблю твою кожу; кожу, словно дыхание, подвижную и ароматную. Когда я касаюсь тебя, твоя кожа подрагивает дважды, но не от этой холодной зари.

Ты умылась, напевая, а затем мы отправились в город купить шампанского и мяса для отбивных. Мы были так счастливы, что счастье шло рядом, и я так очаровала служащего в общественном туалете, что он дал нам зарядить твой мобильник. Мы подарили ему коробку конфет «Розы Кэдбери», и он сказал, что отнесет их своей жене, у которой болезнь Альцгеймера.