Андрей Рубанов - Готовься к войне

— Затем, чтоб были счастливы их дети. Именно в этом заключается честь.

Рыжая помолчала и спросила:

— А у вас есть дети?

— Сын.

— Тогда мне все понятно.

«Что тебе понятно, милая девочка?» — хотел съязвить банкир, но сдержался.

— А у вас? — спросил он.

— Нет.

— Тогда и мне все понятно.

— А ваша жена…

— Я разведен…

— …хорошо: ваша бывшая жена — каково ей было жить с конопляным плантатором? Получать от него деньги, про которые она точно знала, что они добыты нечестно…

Финансист засмеялся.

— А какая ей разница? Она не спрашивала, откуда деньги. А муж ничего не говорил. И совесть его не мучила. Кстати, и теперь не мучает. Он не дружил с законом — но ведь и закон не дружил с ним. Закон не защищал его от убийц. А также от кризисов и дефолтов. Закон всегда был к нему равнодушен… — Знаев резко переложил руль, перестраиваясь в соседнюю полосу; Алиса вздрогнула. — Слушайте, зря вы заговорили про честность. И тем более про жену. Ее нет. И расстались мы вовсе не потому, что ей было наплевать на мои способы заработка.

Сейчас она поинтересуется, почему мы расстались, — с неудовольствием подумал банкир. Рыжая помолчала — ей очень шло, когда она задумывалась над словами собеседника, — и спросила:

— Что за спектакль мы едем смотреть?

— «Лысая певица», — с облегчением ответил Знаев. — Эжен Ионеско. Классик театра абсурда.

— Вам не хватает абсурда?

— Бытового, примитивного — хватает. Не хватает настоящего. Бытовой абсурд раздражает, а настоящий — оздоравливает. Почему-то в нашем сумасшедшем городе даже за настоящим абсурдом — и то приходится идти в театр.

— Сейчас лето, — сказала рыжая. — Насколько я знаю, летом театры уезжают на гастроли.

— Тот, в который мы едем, — совсем маленький театр. Новорожденный. Он еще не дорос до гастролей. Давай на «ты»?

Девушка с золотыми волосами дерзко щелкнула пальцами.

— Ладно.

Едва Знаев вошел — светски поддерживая даму под локоть — в фойе, едва увидел группы обмахивающихся программками театралов, как испытал ощущение свободы. Реальность, с ее деньгами, компьютерами, телефонами, прохиндеями всех мастей, с удовольствием именующими себя хлебным словечком «бизнесмены», отступила; придвинулось, проглянуло в улыбках седеньких билетерш, нечто другое: то ли ненастоящее, то ли, наоборот, самое настоящее.

— Смотри на людей, — посоветовал он Алисе и, пользуясь моментом, прижал девушку плотнее.

— Смотрю, — сразу ответила рыжая. — Хорошие люди. Только вон те двое — очень странные…

— Неофиты. Первый раз пришли. Кстати, пьяные. Но такие тоже нужны. Пусть лучше сидят в театре, чем дома возле телевизора.

— А почему нас пустили без билета?

— Секрет, — сказал банкир. — Пойдем сразу в зал. Я не люблю стоять в фойе. Надо принимать красивые позы, а я не умею.

Зал имел неплохую акустику, но скверную вентиляцию, и к концу первого акта актеры взмокли — и господин Смит, и господин Мартен, и особенно Брандмайор, затянутый, согласно прихоти постановщика, в костюм Супермена; Знаев замечал, как в зал летят капли пота; он смотрел, как игра превращается в труд, чтоб опять обернуться игрой, и так до бесконечности. Публика реагировала сдержанно, но правильно. Все-таки пьеса, представляющая собой изощренную и, с точки зрения банкира, чрезвычайно грустную издевку над мещанами, обывателями, честными бюргерами — одним словом, над человеками посредственными, чья посредственность пожирает и своих хозяев, и самое себя, — смотрелась актуально, если не сказать злободневно. Рыжая, конечно, не все поняла, в двух местах полушепотом издала недоуменные междометия, — очевидно, ожидала громогласных монологов, бурных скандалов, мощной интриги и прочих штук из арсенала традиционной драмы, невесомый финал с клоунадой и танцами ее даже не позабавил. Впрочем, Знаев другого и не ожидал. Сам он не был прожженным интеллектуалом и не хотел этого от своей подруги. Его всегда пугали слишком умные женщины.

Когда отгремели аплодисменты, рыжая не стала спешить: спокойно подождала, пока схлынет толпа, спешащая к выходу, и банкир понял, что ему окончательно повезло.

Возле машины остановились. Алиса задержала взгляд на резиновом кольце в руке спутника.

— Зачем ты все время держишь в руке эту штуку?

— Укрепляю силу кисти.

— Ты спортсмен, да?

— Еще какой. — Знаев энергично потерзал в пальцах свою игрушку. — Хороший бублик, правда? Удобный. Кстати, абсолютно не отнимает времени. Я могу разговаривать, думать, ходить, лежать — и одновременно упражнять мышцы ладони.

— А каким спортом ты занимаешься?

— Штангой. Плаваньем. Бег люблю. Бокс. Пострелять уважаю. На машине погонять. Раньше регби практиковал вместе с друзьями. Во второй линии…

— Ты оригинал, — уважительно, но с легкой усмешливостью сказала рыжая.

— Да, — серьезно согласился банкир. — И ты не представляешь, до какой степени. Поэтому я намерен скармливать тебе себя в гомеопатических дозах. Чтоб не шокировать. Как тебе спектакль?

— Я не все поняла. А вот ты, я заметила, смотрел не отрываясь. Любишь театр?

— Очень, — честно ответил Знаев. — Могу сказать, почему.

— Скажи.

— Это самое хрупкое из искусств. Оно не способно противостоять времени. Писатель может сочинить книгу, которую люди будут читать на протяжении столетий. Художник может написать картину — она останется в веках. А спектакль играется только один раз. Я смотрю на действия актера — и понимаю, что он больше никогда не сыграет именно так, как теперь, в конкретную минуту. Завтра тот же актер произнесет те же реплики, в тех же декорациях — но это будет уже совсем другое представление. Я смотрел «Лысую певицу» восемь раз — и я видел восемь разных вариантов. Один актер сегодня блеснул, другой был не в лучшей форме, третий решил сымпровизировать, четвертый с похмелья путал текст… Я прихожу сюда тренировать внимание. Учиться ценить ускользающее мгновение… Извини, что выражаюсь высокопарно…

— Ничего страшного.

Знаева захлестнуло благодарностью. Он открыл дверь автомобиля и сделал приглашающий жест.

Усевшись, девушка почему-то сделалась печальна.

— Кстати, — сказал банкир, — тот парень, который играл Брандмайора, вчера прошел кастинг, получил хорошую роль в крупном сериале… Через год он станет звездой. Видела, как блестели его глаза?

— Ты с ним знаком?

— Я тут со всеми знаком. Постановка делалась на мои деньги.

— Значит, ты тут спонсор?

— Нет, — вежливо возразил Знаев. — Я не спонсор. Просто дал ребятам денег. Чтоб поддержать… Не надо так на меня смотреть.

— А как я смотрю?

— Ты смотришь с изумлением. Так, словно считала меня жлобом и жадиной, а потом вдруг выяснила, что жлоб и жадина бескорыстно помогает нищим актерам.

Рыжая помедлила и тихо сказала:

— Ты не выглядишь жлобом и жадиной.

— Благодарю, — холодно ответил банкир.

Она сделала некое слабо выраженное движение в его сторону. Впрочем, не завершившееся ничем.

— Ты обиделся?

— Нет.

— Почему ты заговорил про жлобов?

— Я их не люблю.

— Я тоже. Если бы ты был жлобом, я бы не стала с тобой… — Девушка помедлила, отыскивая слово, и подобрала нейтральное, почти подростковое: — Общаться.

— Знаю, — сказал Знаев. — Именно это мне в тебе и нравится. Ты не уважаешь жлобов. И сама не такая. Лишена демонстративного эгоизма…

— Только это?

Ага, — азартно подумал банкир, — появились игривые нотки. Похоже, лед начинает таять. А я уже было решил, что меня ждет фиаско…

Он не любил неприступных женщин.

— Мне, — спокойно ответил он, — многое в тебе нравится, Алиса. В данную минуту мне кажется, что ты состоишь из одних положительных качеств.

— Почему именно в данную минуту?

— Потому что сейчас я переживаю самую лучшую стадию влюбленности. Первую. Я, Алиса, вижу тебя исключительно в розовом цвете.

Внимательно выслушав, рыжая улыбнулась, потом проделала легкий вздох — хотела что-то ответить, но ничего не сказала.

— Говори, что хотела сказать, — не сводя с нее взгляда, немедленно попросил Знаев.

— Нет. Я промолчу.

— Ну и зря. На твоем месте я бы воспользовался моментом и все выяснил. Спросил бы: скажи, дядя, прямо, чего ты добиваешься?

— Я уже спрашивала. Вчера.

— Это было вчера.

— А что с тех пор изменилось?

Банкир развел руками:

— Мои чувства стали глубже.

Ее усмешка была сразу и грустная, и озорная.

— Ладно, я спрошу еще раз. Чего ты добиваешься?

— Тебя. Я хочу твоей любви.

— Много хочешь.

Прозвучало резко, однако Знаев чувствовал, что движется в верном направлении. Коварный, он решил сменить тему: