Фигль-Мигль - Меланхолик это вот какой человек

“В одежды меланхоликов облачались все, кто притязал на художественное и интеллектуальное переживание, тонкость чувств, хороший вкус и изящество манер” (А. Чернова). Поэтому в изобразительном ряду эпохи мы находим череду самых разных образов: от “меланхолика с чёрным котом” Д. де Крица и “влюблённого меланхолика” Н. Хиллиарда до “меланхолика-рыцаря, размышляющего на мшистом берегу “и “Поэта Сидни в образе меланхолика-философа” И. Оливера.

Через несколько лет после смерти Шекспира, в 1621 году, вышел всеобъемлющий труд Роберта Бертона – “Анатомия меланхолии”. Нехилый том в течение одного только XVII века выдержал восемь изданий.

Вся древняя и новая учёность собрана в своде Бертона, писавшего под псевдонимом Демокрит Младший и сочинившего себе такую эпитафию: “Некоторым известный, большинству неизвестный, здесь лежит Демокрит Младший, который провёл жизнь и умер в Меланхолии.”

Читатель Бертона убеждается, что меланхолия всеобъемлюща. Среди её причин сверхъестественные – непосредственное вмешательство Бога, дьявола или колдунов и ведьм – и естественные: влияние звёзд, преклонный возраст, темперамент, наследственный недуг, страхи, образование, нищета, потеря свободы, смерть друзей и так далее. Меланхолия может поразить только ум или же всё тело, как это бывает с влюблёнными. Её легко можно определить по следующим симптомам: головная боль, бессонница, бегающие покрасневшие глаза, твёрдый живот, жар, конвульсии, холодный пот, боли в левом боку; постоянный страх, печаль, подозрительность, беспокойство, припадки, чувство одиночества, ужасные сны и “мысли наподобие снов” (thoughts like dreams).

Одной из причин меланхолии является любовь к науке (Love of Learning), ей подвержены учёные, а также поэты. Ведь Сатурн и Меркурий – покровители наук – оба сухие планеты, сгущающие кровь. А меланхолики, родившиеся под знаком Меркурия, к тому же ещё и нищие – ведь и жребий их божественного патрона был не лучше.

Бертон очарован меланхолией, и через всё его сочинение идёт перемежающийся рефрен: Ничто так не проклято, как она – нет ничего упоительнее. А вот Мильтон неизмеримо более суров к” тупой меланхолии.” В “Потерянном рае” (1667) Архангел Михаил говорит Адаму:

“Но юность ты свою переживёшь,И красоту, и силу, и взаменУвянешь, станешь хилым и седым;Все чувства притупятся, ты ничемНе сможешь усладить угасший вкус,(…) в твоей кровиСостав меланхолический, сухой,Холодный, под конец одержит верх,Твои подавит силы и елейТвой жизненный до капли истощит.”

                       (Пер. А. Штейнберга)

Во Франции XVII-XVIII веков меланхолия – это условное прославление грусти. Паскаль, Боссюэ, Масильон отдают ей дань; Лафонтен говорит о “мрачных удовольствиях меланхолического сердца”. К середине XVIII века выработались и определённые формы для выражения разочарования и скорби. Появилась особая символика. “Каждое растение, каждое явление природы должно было олицетворять тот или иной оттенок грусти” (Ла-Барт). Излюбленные деревья меланхоликов – “надгробные”, имеющие форму обелиска или пирамиды (кипарис, итальянский тополь, северная ель), которыми украшают кладбища, а также те, “которых длинные ветви с мелкой листвой спускаются до земли и служат игрушкой ветра. Эти деревья похожи на человека с растрёпанными волосами; они словно оплакивают чью-либо печальную судьбу” (Бернарден де Се-Пьер). Любимое место для прогулок – тоже кладбище: приходящие там мысли о тщете всего земного заставляют сердце сжиматься сладко и горестно. Всем чувствительным душам эпохи известно, что наслаждение может вызываться как радостными, так и печальными переживаниями, и особое удовольствие доставляет смешанное чувство радости и печали. Девизом меланхоликов стали выражения Овидия – “Есть какое-то наслаждение в слезах”, Стерна – “веселье скорби ” и Юнга – ” есть перлы в потоке страданий”. Любимое время года – осень. Сенакур, например, пишет:

“Сладостная и меланхоличная осень, ты питаешь в нас грустное, но дорогое воспоминание о наших утратах и горестях, ты даёшь нам желанный покой среди страданий и учишь нас переносить их терпеливо. Взволнованные, грустные, скорбные, мы любим тебя, мы тебя благословляем за то. Что ты возвращаешь нам прелесть погибших иллюзий”.

Меланхолия становится поветрием и модой; светские дамы и щеголи полагают необходимым проливать ручьи слёз и бродить среди гробниц. Скорбят философы, поэты, модная публика и даже Делиль, “благоухающий и розовый аббат», описывающий “кого угодно и что угодно: ферму, металлы, партию в шахматы. охоту, голубиные садки, игру в кегли и мучения чувствительного сердца» (Ла-Барт). Кое-кто, конечно, посмеивается, но кто-то серьёзно размышляет о причинах такого успеха меланхолии. “По-видимому, – пишет Б. де Сен-Пьер, – это происходит от того, что она приводит в гармонию те два элемента, из которых мы состоим, – душу и тело, сознание нашего ничтожества и сознание нашего превосходства”. А в определении П. С. Балланша, данном на изломе века (1801), меланхолия предстаёт порождение самой жизни:

“Стремительная, словно поток, жизнь;мимолётные сцены, по большей части почти бесследно исчезающие из памяти;смутность наших ощущений, тайна наших услад, наше беспокойное воображение и в особенности неизъяснимый, столь привычный и одновременно столь загадочный привкус горечи, который замутняет источник всех наших удовольствий; неясное ощущение нашей слабости и ничтожности, неотступно преследующее нас, – всё это составляет то чувство сладкой грусти, которое мы назвали меланхолией”.

В европеизированной России XVIII века широкое употребление слова “меланхолия” появляется только в школе Карамзина, среди подражателей которого не встретишь ни одного, кто бы не “носил в душе меланхолию” и не испытывал “некоторый род меланхолического забвения”. Сам Карамзин в молодости создаёт “Весеннюю песнь меланхолика” (1788), выдержанную в таких тонах:

“Везде, везде сияет радость,Везде веселие одно;Но я, печалью отягчённый,Брожу уныло по лесам.В лугах печаль со мною бродит.Смотря в ручей, я слёзы лью;Слезами воду возмущаю,Волную вздохами её.”

Но в русский язык слово “меланхолия” попало задолго до Карамзина.

Меланхолия известна и как болезнь, и как темперамент. Болезни, как известно, лечатся (“Многое употребление воды полезно одержимым желчью и меланхолиею”), но с темпераментом сложнее: это бедствие пожизненное. “Завистен, скуп, печален, лживый, молчалив и смугл, телом боязен и дивый “- так аттестует меланхолика “Зерцало естествозрительное” (1713). Кроме того, как свидетельствует Я. Козельский, “меланхолики почитаются ниже всех в добродетели, потому что они не много кажут человеколюбия”. “Меланхолик тих и прилежен к учению”, – робко возражает М. Чулков. А известный врач и популяризатор медицинских знаний в России С. Г. Зыбелин обстоятельно утешает несчастных:

“Меланхолики, или сухо-бледно-медленные, как дарования душевные, так и пороки имеют странные:они понимают вещи с немалым трудом, но потом, по причине прилежного и зрелого своего рассуждения проникают в оныя совершенно; глубокомысленны, но на ответы нескоры, в делах чрезмерно трудолюбивы, хотя в исполнении оных медленны, ибо везде наперёд затруднения, коих нет, и нещастие воображают”, но “в правлениях, где нет нужды в скорости, в камерных делах, в судах и советах, в высоких науках… внликими и верными людьми почитаются “(“Слово о сложениях тела человеческого”, 1777).

Русским меланхоликам негде искать сочувствия. Если в начале века князь Б. Куракин сетует”:получил я себе великую болезнь месяца ноября: имел ипохондрию и меленколию. Так был в доме своём, что николи радощен заставал и всегда плакал”, то ему грозно отзывается “Первое учение отроком” :”А когда кто скорбит от мелянхолии или уныния, скорбь того недостахвальна”. А в конце того же столетия меланхоликов – карамзистов осыпают язвительными насмешками:

“Мучайтесь, не чувствуя скорби, падайте в обмороки, имея крепкую голову, страдайте меланхолиею при весёлых мыслях, а паче не забудьте о разного рода тошноте, истерике, и всего более о спазмах” (Н. Страхов).

Заключением этой многовековой истории стала, в известном смысле, знаменитая “Ода Меланхолии” (1819) Джона Китса.

В XIX веке многие почувствовали, что старый мир рухнул. Его заботы и печали поспешили объявить надуманными и фальшивыми; романтики сражались с недавним прошлым, вместо того, чтобы (обладай они даром предвидения или достаточной проницательностью) сражаться с ближайшим будущим. Китс, возможно, далёк от слезоточивого Э. Юнга, но зато он (в отличие от менее глубоких Байрона или Шелли) ближе к Роберту Бертону, чем к завтрашнему дню. В меланхолии он увидел внеположную человеку силу. Человек не властен над меланхолией, напротив, это его душа – всего лишь один из её многочисленных трофеев. Можно построить корабль из костей мертвецов, с виселицей вместо мачты, а паруса наполнить стонами, чтобы по течению Леты пуститься на поиски Меланхолии, дремлющей там на одном из островов, – но всё будет напрасно. Глупо призывать Меланхолию или бежать от неё: она приходит сама, как порыв ветра или снегопад в апреле. Поэтому и летейская вода забвения, и ядовитое вино волчьих ягод, и гранатовое дерево Прозерпины (кроваво-красный цвет граната символизирует борьбу и смерть, а зёрна – жизнь), и сова – символ мудрости, птица Афины Паллады, богини ночи и луны, – не более чем собранный человеком реквизит, знаки, отдалённо соотнесённые с подлинным забвением, скорбью, мудростью, красотой, смертью и возрождением.