Франсеск Миральес - 2013. Конец времен

Однако настоящий сюрприз ждал меня в самом низу пачки ксерокопий. Небольшая записка, к которой была прикреплена скрепкой банкнота в двести евро, вернула мое внимание к Европе и таинственному антиквару. Записка гласила:

Я жду Вас в понедельник утром по адресу, указанному на конверте. Прилагаемая банкнота предназначена для покрытия расходов на дорогу, а также как компенсация за потраченное Вами время.

Я развернул сложенную вдвое желтоватую банкноту и посмотрел на нее с недоверием и изумлением. Этот антиквар не сообщил в записке ни номера своего телефона, ни адреса электронной почты, по которому я мог бы связаться с ним и подтвердить, что и в самом деле к нему приеду. Возможно, он полагал, что двести евро – это достаточно привлекательная приманка для журналиста, который дает объявления в газетах, предлагая свои услуги в качестве переводчика текстов.

Как бы там ни было, если речь пойдет о консультациях по поводу украденных художественных ценностей (впрочем, в этом вопросе я отнюдь не считал себя экспертом), я вполне могу выехать завтра с утра пораньше, чтобы к полудню уже вернуться.

Когда я сложил банкноту и засунул ее в свой бумажник, у меня возникло ощущение, что я косвенным образом заключил с Альфредом Десместре договор относительно чего-то такого, о чем я пока не имел ни малейшего представления. Если бы я знал, во что в этот момент ввязываюсь, я немедленно засунул бы банкноту обратно в конверт и имеете со всеми этими бумагами отослал бы его курьерской почтой отправителю.

Послы шалея визг тормозов, и я понял, что два моих самых близких человека приехали. Экскурсия в Барселону, по-видимому, прошла не так, как хотелось: Ингрид с сердитым видом прошагала через гостиную и стала подниматься по лестнице на второй этаж, даже и не поздоровавшись во мной. Через пару секунд дверь ее комнаты громко хлопнула.

Затем в дом вошла со слезами на глазах Айна – женщина, с которой я жил с тех пор, как переехал из США в Испанию. Она села напротив меня за стол, на котором лежал конверт, и, уперев локти в столешницу, посмотрела на меня с упреком.

– Кто-то должен научить эту дикарку хорошим манерам, – заявила она. – Ей только четырнадцать лет, а она уже считает, что ей все дозволено. Она хотела, чтобы я разрешила ей остаться на эту ночь в Барселоне, потому что она, видите ли, познакомилась с каким-то типом в кафе, в котором мы обедали. Обратная дорога превратилась а сущий ад! Она все время размахивала руками и даже ударяла кулаком по щитку приборов, из-за чего мы несколько раз едва не попали в аварию.

– У тебя тоже тяжелый характер, – сказал я, пытаясь хоть немного оправдать Ингрид, однако это только еще больше разозлило Айну.

– Лео, отнесись серьезно к тому, что я сейчас скажу: или ты поставишь эту девчонку на место, или я рано или поздно ее отлуплю. Она, по-моему, именно этого и добивается.

2

Я проснулся еще до рассвета – возможно, из-за ожесточенного спора, состоявшегося между мной и Айной накануне вечером. Поворочавшись в постели, я так и не смог снова заснуть.

Пришлось мне целый час лежать в постели, наблюдая за тем, как темноту постепенно сменяет тусклый свет зарождающегося утра. Я стал размышлять обо всем, что оставил там, по ту сторону океана. Я, конечно же, не поддерживал никаких отношений со своей бывшей женой, отказавшейся растить и воспитывать свою собственную дочь, однако в силу каких-то неведомых причин земля, на которой ты вырос, всегда придает тебе большую уверенность в себе.

Мой отец бросил семью и вернулся в родную для него Барселону, когда я был еще ребенком (он, кстати, попросил меня по телефону, чтобы я даже и не пытался его здесь найти), а вот для меня Испания была, в общем-то, чужим миром. Я целых шесть месяцев потратил на то, чтобы выучить местный – то бишь испанский – язык, и теперь представлял собой образец деклассированного американца, который может рассчитывать разве что на предложение преподавать английский язык в какой-нибудь общеобразовательной школе.

Отогнав от себя эти невеселые мысли, я начал разглядывать в тусклом утреннем свете Айну. Ее волосы разметались по подушке и стали похожи на золотистые морские волны. Она была старше меня более чем на десять лет, однако меня это, в общем-то, вполне устраивало. А как это может не устраивать человека, которому нечем похвастаться о прошлом и у которого не имеется сколько-нибудь четких перспектив на будущее? Уже только поэтому мне стоило держаться за эту женщину и дорожить ею.

Я поцеловал ее в лоб, затем встал с кровати, надел халат и пошел на второй этаж.

В моих ушах все еще стоял звук того, как Ингрид хлопнула вчера вечером дверью. Тем не менее, когда я увидел ее спящей с безмятежным видом в своей кровати, она показалась мне безобидным подростком, неспособным на то, чтобы начать в гневе бить посуду. Сквозь пряди светлых прямых волос – таких же, как у ее матери, – виднелась усыпанная веснушками щека. Ингрид, видимо, что-то снилось: она легонько шевелила во сне губами.

Я вышел из комнаты с ощущением того (возможно, это был всего лишь самообман), что в доме у меня все в порядке и я могу, ни о чем не переживая, отправляться в Херону.

Я уже целый час находился за рулем автомобиля, когда наконец вдалеке появились очертания Хероны с ее возвышающимся над рекой огромным собором. Как по заказу, чтобы еще больше усилить впечатление, производимое громадиной собора, из динамиков моей машины доносилась музыка Джона Доуленда – композитора и лютниста эпохи Возрождения, исполнявшего свои произведения при дворе английского короля Якова I.

Этому необычайно меланхоличному музыканту (он назвал одно из своих произведений «Всегда Доуленд, всегда печальный») удалось прославиться в ту эпоху, в которую он жил. В памяти же потомков Доуленд остался благодаря своим песням (их было чуть более восьмидесяти), которые он исполнял сам, аккомпанируя себе на лютне, и нескольким коротким инструментальным произведениям. Он был, видимо, неплохим трубадуром, сумевшим своим музыкальным нытьем растеребить душу далеко не одной женщине.

Мне не раз доводилось слушать его паваны[1] и траурные гимны долгими ночами во время учебы в университете в Беркли, а недавно я снова столкнулся с этой музыкой, когда Айна подарила мне на день рождения – мне исполнилось тогда сорок два года – компакт-диск, на котором был записан весьма специфический альбом Стинга «Песни из лабиринта».

Въезжая в Херону и слушая этот компакт-диск, я подумал, что солист группы «Полис», безусловно, демонстрирует незаурядные вокальные способности, однако я не мог решить сам для себя, нравятся мне произведения Доуленда в интерпретации Стинга или нет. При звучании некоторых из этих песен мне казалось, что в них больше Стинга, чем самого Доуленда.

Я перестал ломать себе голову над этой дилеммой только после того, как поставил свой старенький автомобиль «СЕАТ Ибица» на стоянку в центре города. Взяв талончик, я надел свой модный хлопковый пиджак, чтобы предстать в нем перед антикваром, который вынудил меня приехать к нему при помощи приманки в двести евро.

Прежде чем пойти по бульвару Рамбла, ведущему к старому кварталу, который когда-то давно был еврейским, я остановился на мосту через реку Оньяр. Лицезрение стоящих на берегу реки – и отражающихся в ней – разноцветных зданий вернуло мне меланхолическое настроение, навеянное мелодиями Доуленда. Стены зданий, изъеденные сыростью, свидетельствовали о том, что когда-то давно река, выходя из берегов, грозила снести эти – теперь уже утрачивающие свою красоту – строения.

Отвернувшись от этих зданий и от реки, я зашагал среди еще закрытых в этот утренний час кафешек и магазинчиков. Бульвар Рамбла выводил к переулку, изгибавшемуся направо и упиравшемуся во вход в еврейский квартал, который, похоже, был очень тщательно реставрирован.

Я зашагал по улице, являющейся, по-видимому, главной транспортной артерией этого квартала, а именно по улице Форса, на которой и жил ждущий моего приезда антиквар. Как я уже сказал, магазинчики и различные заведения были еще закрыты, однако романтический вид этой улицы, с обеих сторон которой возвышались красивые здания, заставил меня забыть о цели моего приезда.

Дойдя до конца улицы, я вдруг осознал, что шел по ней, даже и не пытаясь найти дом с нужным мне номером. Мне пришлось развернуться и пойти в обратном направлении, разглядывая содержимое витрин. Я прошел мимо Музея истории евреев, рядом с ним располагался книжный магазин, в котором торговали книгами, посвященными еврейской культуре.

Размышляя над тем, живут ли еще в этом городе евреи, я приблизился к дому номер 11. Судя по вывеске на этом доме, в нем и вправду располагался антикварный магазин. Впрочем, его витрина была закрыта громадным куском мешковины, словно бы в этом магазине производился ремонт.