Александр Дьяченко - Плачущий ангел

Ознакомительный фрагмент

– Чтобы издавать православную газету, нужно много чего знать, и тем более, много знать в области самого Православия. Приятель твой бывший уголовник, а ты-то – что из себя представляешь?

Когда он узнал, что я учусь уже на последнем курсе Свято-Тихоновского богословского института, и несколько лет провёл на клиросе, его скептическое отношение ко мне мгновенно изменилось. Он велел мне подождать в кабинете, а сам куда-то вышёл. Потом вернулся, и, не говоря ни слова, взяв меня за руку, повёл, как потом оказалось, к самому владыке. "Епарх" (в смысле – иерарх, глава епархии) принял меня радушно. Поговорив со мной и особенно не интересуясь моими собственными планами на будущее, представил сидящим в кабинете: – Вот отцы, готовый дьякон, и с образованием, и с опытом клиросного послушания, просто замечательно. Так что, готовься, дорогой, к хиротонии!

Вот так, как снег на голову... Ехал за одним, а приехал за совершенно другим.

Но легко сказать – готовься! Ведь теперь мне нужно было в кратчайший срок освоить премудрость диаконского искусства. Перед моими глазами стоял гродненский протодиакон и стёкла храма, дрожащие от силы его могучего голоса. Других примеров диаконской практики на моей памяти почитай что и не было.

Пошёл к отцу Нифонту: – Батюшка, мне велено готовиться к хиротонии, и есть необходимость в кратчайшие сроки научиться диаконскому искусству, а учителя нет. Может, вы меня послушаете и что-нибудь посоветуете? Отец игумен оживился и решил меня здесь же и немедленно испытать.

– Так-так, – забегал он вокруг, – а произнеси-ка нам первый возглас малой ектеньи. Я набрал в грудь воздуха и добросовестно пробасил: – Паки и паки...

Батюшка, как мне показалось, посмотрел на меня, то ли с испугом, то ли с удивлением. Потом, словно собираясь с мыслями, он быстро-быстро потёр рука об руку, и, подняв вверх указательный палец правой руки, глубокомысленно произнёс: – Надо тренироваться!

И я стал тренироваться. Понятно дело, что дома басить несподручно, и большей частью тренировался приходилось на работе (на железнодорожной станции). Особенно удобно это было делать по ночам. Ночью все спят и лишние люди по горке не ходят. Оставшись на рабочем месте в одиночестве, можно было тренироваться безпрепятственно. И только лесной филин был единственным свидетелем и слушателем моих экзерциций.

Горка наша создавалась искусственно. Её намывали при помощи специальных приспособлений, из за чего вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось огромное болото. Деревья большей частью погибли, но кое-где оставались стоять. Вот на такой высоченный ствол мёртвой берёзы с обломанной верхушкой, повадился по ночам прилетать большой лесной филин. Он садился на него сверху, и подолгу не улетал, несмотря на окружающий шум и яркий свет прожекторов. Со временем мы к нему привыкли, и даже дали ему прозвище – «Ушастый». Иногда он начинал «ухать». И, даже зная, что это кричит наш Ушастый, становилось немного не по себе.

Как-то в разговоре с одним машинистом, я услышал, что про горку стали поговаривать, как про место, не то, чтобы нечистое, но неспокойное.

– Рассказывают, что там у вас по ночам слышат какие-то непонятные звуки, и от этих звуков людям становится не по себе.

– Так это наш филин кричит, успокоил я коллегу, ничего страшного, он ласковый.

Но в тоже время, после разговора с товарищем, когда работал в ночную смену, я стал как-то непроизвольно и всё чаще и чаще посматривать у себя за спиной. А, оставаясь на горке в одиночестве, в ответ на непонятные шумы, – словно невзначай начинал читать 90-й псалом.

Такое моё поведение стало меня раздражать: "И это без пяти минут диакон, – стыдил я самого себя, – и впадает в какие-то примитивные суеверия – в тоже время тревожно всматриваясь в сторону окружающих нас непроходимых болот.

Однажды, как обычно ночью, я снова тренировался произносить ектеньи. Для разминки решил начать с уже привычного «паки и паки…». На улице было темно и тихо, лёгкий морозец, но совсем неколючий. Для начала я попробовал голос в нашей будке для обогрева. Будка была старая, и окна в ней держались кое-как. Всякий раз, когда мимо проходили вагоны, стёкла начинали дребезжать.

Вспоминая того протодиакона из гродненского собора, я за критерий подлинного диаконского профессионализма брал именно его способность заставить дребезжать оконные стекла. Конечно, маленькая будка, это вам не огромный кафедральный собор, но и я, простите, не протодьякон. Всякий раз, начиная распеваться, я в надежде прислушивался к нашим стёклам. Но это очень трудно: басить и одновременно с этим фиксировать ещё и какие-то сторонние звуки. Хорошо бы было, конечно, подключить к процессу тренировки кого-нибудь из наших ребят, чтобы тот следил за состоянием окон, – но мне было неудобно (боялся насмешек).

Не зажигая света, я встал с лавки и протрубил возглас! Неожиданно рядом с будкой раздался визг и шум падающего на асфальт тяжёлого предмета. Потом визг, как мне показалось, перешёл в поросячье хрюканье и звук быстро удаляющегося топота копыт. И хотя, на улице была зима, но возле нашей будки территория расчищалась до асфальта, а звук поросячьих копытец я знаю, и не спутаю ни с чем. Вот тогда-то мне и вспомнилось предупреждение машиниста. Вот оно, началось! Нечистая сила...

Немедленно, откуда-то из глубин памяти стали угодливо всплывать гоголевские жующие свиные рыла, Вий с подельниками и красная свитка. Да и как им не появиться, если человек готовится к принятию священного (дьяконского) сана!? Враг ходит вокруг каждого из нас, а уж вокруг завтрашнего диакона, – их точно целый хоровод. Запугивают, но, вишь ты – как возгласа-то испугались!

И я, по правде говоря, тоже испугался. В тот момент, мне стало понятно, что означает выражение - волосы встали дыбом. Не помня себя, я мгновенно оказался сидящим на столе. И, поджавши под себя ноги, в голос читающим «Да воскреснет Бог…». Как, однако, полезно знать такие молитвы!..

Потом прислушался. За окном вновь тишина. И тогда я решил осторожно выйти из будки, чтобы поглядеть вслед умчавшимся бесам. Тихонько слезаю со стола и, подойдя на цыпочках к двери, медленно, чтобы ничто не скрипнуло, начинаю её открывать. Так же крадучись выхожу на улицу, и тут мне в спину бьёт жуткое, душераздирающее уханье филина.

– И ты ещё тут, Ушастый! – закричал я в негодовании. – Молчи, и без тебя тошно!

Скорее бы уж кто-нибудь из ребят приехал... Стал изучать следы вокруг нашего домика, но всё было чисто, никаких отпечатков копыт. Ну и дела. Ладно, думаю, рассказывать никому ничего не стану, лучше в следующую ночь я здесь вокруг будки святой водичкой окроплю.

Недели через две мне пришлось выйти с другой сменой в сортировочный парк. Когда во время работы я зашёл в пункт обогрева попить чайку, то кроме дежурного охранника, лежащего на лавке, в помещении никого не было. Узнав, что я с горки, он сразу же сел, и с интересом переспросил:

– Ну, да, с горки? Вот так-так!

– А что тут особенного, – спрашиваю?

Охранник подсел ко мне с заговорщицким видом: – Да местечко у вас там не-хо-ро-шее, – он делает ударение на последнем слове и проговаривает его отчётливо по слогам.

И моё сердце замирает в предчувствии прикосновения к тайне: – А кто это говорит?

– Да я тебе говорю, – он даже привстал от волнения. Ты понимаешь, недели две назад я проводил груз и возвращался на дежурный пункт. Ночь изумительная, тепло, тихо. Работы почти нет. Тишина... Иду в собственных мыслях.

И вдруг! Возле самой будки у вас на горке кто-то как заорёт! И так страшно, не по-человечески. И от этого крика у меня в груди всё задрожало, зарезонировало. Мужики и раньше про горку предупреждали, что там, мол, чего-то не то. Но от неожиданности меня прямо-таки подбросило, и я поскользнулся и упал. Пытался кричать, а от страха горло перехватило, я на четвереньки и побежал. А тут ещё, словно филин какой, в след по-сумасшедшему он захохотал. Короче, еле ушёл!

Потом уж только про пистолет вспомнил. Да разве в таком деле пистолет поможет? Здесь серебряные пули нужны...

Слушаю его и начинаю понимать, что передо мной сидит жертва моего диаконского искусства, тот самый «поросёнок», что от страха захрюкал у меня под будкой. Так это значит – я от него святой водой спасался!

И, что же получается? Старался, тренировался, а в результате чуть было человека до инфаркта не довёл, да и по станции про горку нехорошие слухи пошли. Хорошо, что есть Ушастый, существо безсловесное, если что, всё на него свалим.

Уже потом, во время сорокоуста, я пришёл к выводу, что и в большом храме, и в алтаре, наглухо отделённым от всего остального пространства иконостасом, меня не слышно. Мой низкий бас утонул, в зимних одеждах прихожан. И тогда по наитию я стал возглашать ектеньи всё более и более высоким голосом. У меня открылся тенор, и недурной. Более того, к концу сорокоуста я был способен перейти уже чуть ли не на фальцет.