Андрей Шляхов - Доктор Данилов в Склифе

Ознакомительный фрагмент

— Уникальный экземпляр!

— Да козел он! Самый настоящий козел!

— Кто это был, народ?

— Это был доцент Холодков по прозвищу Холодец, — просветил тот, что сидел перед Даниловым. — Во всем Склифе, где дерьма хватает с избытком, нет никого хуже. Тупой, склочный и крайне злопамятный, учтите на будущее. В отношении Холодца все, включая и заведующего кафедрой, и дирекцию, придерживаются древнего принципа — не тронь, вонять не будет, хотя это и не совсем верно. Холодец воняет, и когда его не трогают, только не так сильно.

— Сколько фасона, умноженного на гонор! — оценил кто-то из женщин.

— А что вы хотите? Холодков — голубых кровей, не чета нам с вами. Его тесть сидел в Минздраве на большом посту, благодаря чему Холодец и вылез в доценты. Однако реорганизации[2] тесть не пережил — поперли его, бедолагу, на пенсию. Карьера Холодца сразу же встала, докторскую ему завалили, с кафедры и из Склифа, можно сказать, уже выжили.

— Как это выжили, если мы только что его видели? — спросил Данилов.

— Его отправляют в сто тридцать шестую больницу заведовать отделением токсикологии. — Судя по осведомленности, можно было догадаться, что говоривший долгое время работал в Склифе. — Наша переподготовка — его лебединая песня. И споет он ее нам во весь голос, будьте уверены!

Отделение токсикологии в 136-й городской больнице было решено создать в помощь Московскому Центру острых отравлений, расположенному в НИИ Скорой помощи имени Склифосовского. Москва растет, а соответственно, растет и число отравлений. Часть токсикологов из Склифа переходила на новое место. Их заменяли новыми врачами, одним из которых оказался Данилов. Оказался совершенно, можно сказать, случайно. Пришел поинтересоваться насчет работы в физиотерапевтическом отделении, а в итоге попал в токсикологию.

— Наша работа требует определенной самоотверженности. — На Данилова заведующий отделением произвел благоприятное впечатление и Данилов на него, кажется, тоже. — С другой стороны, высокие требования и постоянное напряжение довольно неплохо оплачиваются. Зарплата плюс надбавки плюс ежемесячные премии…

Ежемесячные премии — любимая тема руководства. Данилов, как человек бывалый, больше ориентировался на размер оклада.

Оклад Данилова полностью устраивал.

— Не подумайте, что я набиваю себе цену, но мне действительно надо бы день-два на размышление, — сказал Данилов.

— Серьезный шаг конечно же требует обдумывания, — согласился заведующий. — Можете думать четыре дня, но не больше. Со следующего понедельника начинается последний в этом учебном году цикл переподготовки, и желательно бы вам на него успеть. Если, конечно, вы надумаете.

Через день Данилов позвонил и сказал, что согласен, а в пятницу утром пришел устраиваться на работу. В отделе кадров было какое-то столпотворение, кто увольнялся, кто оформлялся, поэтому он не успел даже толком познакомиться с коллегами и отделением. Заведующий показал ему, куда явиться в понедельник, выделил шкафчик в раздевалке, на ходу представил старшей сестре и отправил домой.

— А направление на учебу, Борис Михайлович? — напомнил Данилов.

— В понедельник все оформим, по ходу дела, — махнул рукой заведующий. — Не волнуйтесь. Мы же тут все свои, одна семья, можно сказать. Ксерокопии диплома и свидетельства об окончании интернатуры в кадрах заверили?

— Заверил.

— Вот и славно. До понедельника!

Борис Михайлович, несмотря на свою внушительную комплекцию, обладал свойством исчезать мгновенно, словно проваливаться сквозь землю. Только что был здесь — и нет его. Удивляясь такому проворству, Данилов ушел домой…

— Давайте познакомимся, что ли! — предложил Данилову сосед по парте. — Агейкин Игорь, сюда попал из общей реанимации Склифа, где в режиме «сутки через двое» оттрубил семь лет…

Оказалось, что Агейкин, Данилов и еще двое врачей — бывший анестезиолог Обинской районной больницы Троицкий и Рымарева, тоже пришедшая на учебу из общей реанимации Склифа, — будут работать вместе. Остальные врачи приехали из разных областных центров — Екатеринбурга, Нижнего Новгорода, Тулы, Ростова-на-Дону, Калининграда, Новосибирска, Перми и Саратова. После учебы им предстояло вернуться в родные края.

На смену Холодкову явилась блеклая дама неопределенного возраста, представившаяся ассистентом Ириной Ивановной. Ирина Ивановна устроила перекличку, забрала у Данилова и Троицкого копии аттестатов и свидетельств, продиктовала по памяти список необходимой литературы, а затем провела занятие, посвященное классификации токсинов и особенностям их воздействия на человеческий организм. Говорила сама, время от времени задавая аудитории всего один вопрос:

— Всем ясно?

Курсанты дружно кивали и слушали дальше. Некоторые делали записи. Данилов слушал. Все, что говорила Ирина Ивановна, было ему знакомо.

— Надеюсь, что завтрашний день пройдет поинтереснее, — вслух подумал Данилов, когда первый день занятий закончился.

— Первую неделю будуг тупо грузить общей теорией, — сразу же откликнулся всезнающий Агейкин, застегивая молнию на своей сумке. — А потом уже дело пойдет поживее. И поинтереснее.

— Неделю можно и поскучать, — откликнулась Рымарева.

Голос у высокой, плечистой Рымаревой был под стать облику — низкий, с хрипотцой курильщицы. По многозначительному взгляду, которым Рымарева обменялась с Агейкиным, Данилов понял, что их переход в токсикологию был вызван не иначе как трениями с начальством. Агейкин сам пояснил:

— Нам с Танькой скука только на пользу, уж больно весело мы жили в последние полгода с новым начальством.

— Настрадались? — спросил Данилов.

— Не то слово, — рассмеялся Агейкин, а Рымарева добавила:

— И настрадались, и натерпелись.

Пока шли по коридору да спускались по лестнице, Агейкин вкратце обрисовал Данилову ситуацию довольно стандартную — новый заведующий решил проявить себя, закручивая гайки, и увлекся настолько, что «сорвал резьбу». Дисциплина, возведенная в абсолют, есть не что иное, как террор.

На улице шел дождь. Данилов распрощался с коллегами, сославшись на то, что хочет немного подышать свежим воздухом. Он действительно намеревался постоять и подышать, надеясь таким образом избавиться от головной боли. Хороший, не раз испытанный способ. При этом лучше стоять, чем идти, и лучше молчать, нежели разговаривать. А вот слушать не возбраняется.

— Бердяев утверждал, что ад нужен не для того, чтобы злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром и принудительно внедрен в рай.

— Бердяев спьяну еще не то может ляпнуть.

— Это точно!

— Темные вы люди! Я имел в виду не нашего Бердяева, а философа. Слыхали о таком?..

— Сам понимаешь, нейрохирургия здесь — на девяносто процентов экстренная. Не только головой, но и руками надо работать!

— Если бы давали…

— Дают, почему не дают? На втором году люди по дежурству и гематомы оперируют, и дырки в черепе заделывают.

— Ну, так то любимчики…

— Прояви себя и тоже станешь любимчиком! Не забывай проявлять инициативу! На дежурства надо оставаться не только по графику, но и сверх него.

— Скажи уж лучше — поселиться в отделении на два года.

— Тоже вариант. Зато толк от ординатуры будет, а не только бумажка. Ты пойми, что чем больше инициативы, тем быстрее тебя заметят и не только допустят к столу, но и могут положить на тебя глаз…

— Спасибо. Глаз на меня класть не надо…

— Да я в смысле работы.

— Ты что? Остаться в этом гадюшнике и всю жизнь бегать на подхвате у местных корифеев? Нет уж, я лучше в «двадцатку» к Вечеркину уйду, там хоть белым человеком себя почувствую…

— Сосудистая хирургия в госпитале ветеранов? Не смеши меня, там давно все схвачено. Это же самое блатное место!

— Чего там блатного — на ветеранах много не заработаешь.

— Ты что, больной? Там же особая епархия, называется «все свои», проще говоря — делай что хочешь, только делиться не забывай. У меня брат двоюродный в госпитале работал…

— В сосудах?

— Нет, в кардиологии, но это ничего не меняет.

— Меняет, это со стороны незаметно.

— Я тебя переубеждать не собираюсь…

— Был такой древний анекдот. В какой институт принимают без экзаменов? В институт Склифосовского!

— Врачей это правило не касается — экзамены в ординатуру сдавать придется.

— Век живи — век учись. Надоело! Одиннадцать лет школа, шесть — университет, два года — ординатура. Девятнадцать лет! Прикинь — девятнадцать лет учебы.

— Скажи спасибо, что в России ординатура двух-, а не четырехгодичная.

— Знаешь, четырехгодичная устроила бы меня больше. Я бы тогда как раз в двадцать восемь лет закончил, выйдя из призывного возраста. А так — есть риск, что загребут. Лучше уж в ординатуре, чем в армии…