Мартин Сутер - Лила, Лила

– Сколько стоит? – поинтересовался он у Годи.

– Я пока не решил.

– Он еще мой. Арт-деко, – вмешался толстяк.

– Ерунда, а не арт-деко, – буркнул Годи.

– Крышка – натуральный мрамор, – гнул свое толстяк.

– Сколько? – спросил Давид.

Толстяк вопросительно глянул на Годи.

– Нечего на меня глядеть. Ты владелец, вот и назначай цену. – С этими словами Годи вернулся к фургончику.

– Сорок? – Толстяк был посредником и не умел общаться с конечным потребителем: опыта недоставало.

Давид осмотрел столик, открыл дверцу, подергал ящик – тщетно, не выдвигается.

– Немного мыла – и откроется как миленький, – посоветовал толстяк.

– Тридцать, – сказал Давид.

– Тридцать пять.

Давид задумался.

– Но тогда вы отвезете меня до дома.

– Далеко?

– Рядом, за углом.

Так Давид Керн приобрел ночной столик, который круто изменил его жизнь.

3

Мари Бергер ужинала с Ларсом в «Звездолете» – в знак примирения, как он выразился.

Ей примирение вообще-то без надобности, она с Ларсом не ссорилась. Он – попросту нечаянное недоразумение. Но поскольку вид у него был ужасно несчастный, а на дворе стоял декабрь и предрождественская суета и на нее тоже наводила порой тоску, она согласилась с ним поужинать.

И совершила ошибку. День свидания преподнес ей сюрприз: весеннее небо и ветерок, дышащий югом. Погода, совершенно не подходящая для встречи с отставленным ухажером, который еще не знает, что ему дали отставку.

Она бы с удовольствием отказалась от встречи, но не сумела с ним связаться: он отключил мобильник. В мудром предвидении, как подумалось ей.

«Звездолет» – слишком большой, слишком шумный и слишком дорогой дизайнерский ресторан, не во вкусе Мари. Скорее во вкусе Ларса, который изучал экономику и, рассчитывая сделать большую карьеру, жил несколько не по средствам.

Когда Мари пришла – минута в минуту, потому что не хотела опозданием изначально давать ему в руки козырь, – Ларе уже сидел за столиком в гуще здешнего столпотворения. Он вскочил и замахал руками, как терпящий бедствие пловец. Она направилась к нему, стараясь игнорировать посетителей, которые, не отвлекаясь от разговоров, искоса мерили ее взглядом.

Ларе встретил ее стоя и предложил свое место:

– Отсюда тебе всех будет видно.

– Публика меня не интересует, – ответила она. И только когда уселась спиной к залу, сообразила, что Ларе воспринял ее замечание не как критику ресторана, а как комплимент себе. Он занял место напротив и подпер руками подбородок, с улыбкой глядя ей в глаза.

– Я совсем не то имела в виду, Ларе.

– Не то?

Если б он не считал себя таким неотразимым, она бы наверняка выразилась помягче. Но теперь сказала:

– Я не имела в виду, что мне интереснее смотреть на тебя.

Вообще-то надо было сию же минуту встать и уйти. Однако Ларс смотрел так испуганно, что она легонько улыбнулась и тем чуточку смягчила резкость своих слов. Он тоже улыбнулся, с облегчением, подозвал официанта и заказал два бокала шампанского.

Если б он прежде спросил ее, Мари бы не отказалась выпить бокальчик шампанского, но теперь сказала:

– Мне лучше минеральной воды.

Мари Бергер было двадцать четыре. Чуть больше года назад она снова пошла учиться. Решила закончить гимназию, которую в шестнадцать лет бросила, чтобы получить профессию декоратора, использовать свой творческий потенциал, как она объяснила матери.

Ей понадобилось без малого пять лет, чтобы признать правоту матери и свою ошибку, а потом попросить разрешения пожить до окончания гимназии в трехкомнатной материнской квартире, чтобы немного сэкономить на жилье. Учебу и бытовые расходы она оплачивала из собственных сбережений и гонорара, который получала за ежемесячное украшение витрин от трех постоянных клиентов – магазина модной бижутерии, бутика дизайнерской моды и аптекаря, упорно не желавшего выставлять в витринах рекламу фармацевтической промышленности.

Возможно, на другой работе она бы получала больше, но декорирование витрин обладало одним преимуществом – его удавалось совместить с учебой в школе. Вдобавок оно постоянно напоминало ей, каким делом она ни в коем случае не хочет больше заниматься. Еще когда училась на декоратора, она обнаружила у себя любовь к книгам и решила сделать ее своей профессией, изучать литературу.

«Это все равно что изучать юриспруденцию из любви к справедливости», – сказал ей отец, когда она спросила, не возьмет ли он на себя часть расходов на второе образование. Могла бы и не спрашивать, ведь после развода он и за первое-то платил скрепя сердце.

Жить с матерью было непросто. И не по тривиальным причинам. Мирта – так Мари с самого раннего детства привыкла называть свою маму – не вмешивалась в ее дела. Напротив, позволяла Мари жить своей жизнью, а сама жила своей. Тут-то и коренились трудности, все чаще осложнявшие их совместное проживание. На взгляд Мари, Мирта чересчур увлекалась амурами. И дочери приходилось снова и снова уходить из квартиры, чтобы не мешать материным любовным свиданиям. Кстати, Мирта никакой неловкости не испытывала. Не в пример самой Мари.

В один из таких вечеров она и познакомилась с Ларсом. В начале десятого Мирта привела домой гида-датчанина – она работала в бюро путешествий, – и Мари подпортила ей идиллию, буркнув, что у него наверняка есть номер в гостинице. Сабрина, подруга Мари, которая в таких случаях обычно давала ей приют, намекнула по телефону, что находится в ситуации, сходной с Миртиной.

Так Мари очутилась в «Беллини», в баре, где большей частью встречала кого-нибудь из знакомых.

Но тем вечером в «Беллини» не было ни одного мало-мальски знакомого лица. Мари устроилась у стойки, заказала бокал асти. И когда минут через пятнадцать бармен поставил перед нею второй бокал, «от господина напротив», она не отклонила угощение и через стойку улыбнулась дарителю. А потом они с Ларсом разговорились.

Вообще у Мари не было привычки заводить знакомства в барах. Но тем вечером она чувствовала себя такой отверженной, что уже через некоторое время спросила у Ларса:

– Ты живешь один или делишь квартиру с товарищем?

Позднее она встретилась с Ларсом еще несколько раз, но только потому, что из принципа не заводила one-night-stands.[1]

И цепочка недоразумений продолжилась. Почти два месяца она не могла собраться с духом и поговорить с Ларсом начистоту. Вдобавок дело происходило в ноябре и декабре, а как раз в эти месяцы у Мирты во всей красе проявлялась жуткая предновогодняя депрессия, и Мари предпочитала держаться от нее подальше. Да и Ларс, хоть и не ее тип, был щедрым кавалером и хорошим любовником.

А нежелание признаться себе, что два последних фактора тоже имеют значение, опять-таки не способствовало прекращению этой бодяги.

И разумеется, сам Ларс. Невероятная мешанина заносчивости и ранимости. Словно за двадцать шесть лет его жизни ни сам он, ни кто-либо другой никогда в нем не сомневался. При малейшем подозрении, что, быть может, к нему не питают безоговорочной любви и восхищения, он чуть не плакал. А от этого Мари было еще труднее дать ему отставку. На практике она отличалась куда меньшим хладнокровием, чем в теории.

Вот почему она с благодарностью ухватилась за первую же возможность выйти из игры. Речь зашла о бирже. Ларс подробно объяснял ей разницу между рынком «быков» и рынком «медведей», а она демонстративно скучала. И в конце концов он обиженно оборвал свои рассуждения:

«Извини, тебе это, наверно, неинтересно».

«Не то слово, – огрызнулась Мари. – Меня просто тошнит. Ненавижу людей, наживающихся на том, что фирмы сокращают персонал, лишь бы получить побольше прибыли».

На миг он растерялся. А потом, как нельзя кстати, бросил:

«В таком случае я не понимаю, как ты можешь встречаться с экономистом».

С экономистом!

«Вот и я тоже не понимаю!» – твердо сказала она, встала и ушла.

И вот теперь Мари сидела с Ларсом в «Звездолете» и собиралась расставить точки над «i». Официант принес ему шампанское, а ей – минеральную воду. В душе она злилась на себя: могла бы продемонстрировать независимость, заказав хотя бы коктейль.

Стены в зале украшала россыпь точечных лампочек, единственный здешний декор. Огромные динамики пульсировали навязчивым ритмом фоновой музыки.

– Не знаю, можно ли чокаться шампанским и минералкой, – сказал Ларс.

– Разве и тут есть предписания?

– Тогда давай чокнемся.

– Если хочешь.

Они чокнулись, и Ларс спросил:

– Мир?

Мари поставила стакан.

– Мы не в ссоре, Ларс. Мы просто друг другу не подходим.

– Мы дополняем друг друга.

Мари вздохнула.

– Дополнения мне не требуется. Я ищу большую любовь.

Ларс промолчал.

– Не надо делать такое лицо, сердце разрывается.

– Значит, еще есть надежда.

Мари взяла Ларсов бокал, сделала знак проходившему мимо официанту. Тот кивнул.