Малыш пропал - Ласки Марганита

Теперь, наконец, Хилари посмотрел на малыша.

И подумал чуть ли не с ужасом: да как же я мог вообразить, будто этот малыш — мой!

Оказывается, у него в душе сам собой сложился портрет сына. Он этого не знал, а когда сознательно пытался представить мальчика, который мог бы им быть, ничего не получалось. Но в подсознании образ его заместился изображением на моментальном снимке, который он отказался послать Пьеру, — пятилетний английский мальчик в неизменных серых фланелевых шортах и блейзере, в коротких серых носках, добротных коричневых уличных башмаках, а под серой фетровой шапочкой широко распахнутые смеющиеся глаза и веселая уверенная улыбка. Память хранила эту фотографию, оттого в самой глубине души он и надеялся узнать своего сына.

Но перед ним стоял тощий малыш в черном сатиновом комбинезоне. Из слишком коротких рукавов торчали красные распухшие кисти рук, слишком крупные для его хрупких запястий. Хилари переводил взгляд с этих воспаленных рук на длинные, худые, неопрятные ноги — грубые носки спадали на поношенные черные бутсы, которые явно были ему сильно велики.

Это чужой ребенок, ошеломленно подумал он и наконец позволил себе посмотреть на обращенную к нему бледную худую рожицу — прямо ему в глаза с мольбой глядели огромные темные глаза, на которые с подобия пробора спадал черный локон.

Хилари понимал, надо подойти к малышу, просто и дружелюбно поздороваться с ним. Но только и мог, что глядеть на него с ужасом и неприязнью и исступленно спрашивать себя: почему он так на меня смотрит? Он же не знает, зачем я здесь. Почему он так на меня смотрит?

И вдруг Хилари вспомнил, как тетушка Джесси рассказывала ему, что, когда он был маленький и она приезжала к ним домой, он, бывало, стоял у ее кресла в гостиной, смотрел на нее своими большими глазами, и она читала в них мольбу: «Забери меня, пожалуйста, с собой обратно на ферму. Забери меня обратно на ферму». Но ведь он не знает, кто я, повторял про себя Хилари, и тут дверь за спиной малыша отворилась и вошла мать-настоятельница с перекинутым через руку детским пальто.

Она мигом перевела взгляд с одного на другого и сказала оживленно:

— Ну как, вы уже познакомились? Жан, это английский джентльмен, о котором я тебе говорила — мсье Уэйнрайт. Тотчас пойди и протяни мсье руку. Ты совсем забыл, как надо себя вести.

Малыш медленно двинулся с места, по-прежнему не сводя глаз с лица Хилари. Протянул ему руку, и, едва Хилари коснулся этой ледышки, обоих отпустило. Мальчик отвел взгляд от Хилари, а тот, полумертвый от усталости, глубоко вздохнул.

Мать-настоятельница, казалось, ничего не заметила.

— Мсье собирается провести здесь несколько дней, — все тем же бодрым голосом продолжала она. — А потом вернется в Париж и все про тебя расскажет мадам Кийбёф. Ты ведь помнишь мадам Кийбёф, Жан, да? — обеспокоенно прибавила она.

Мальчик был явно напуган. Он боится вопросов, подумал Хилари и ощутил острую потребность оберечь малыша.

— Конечно же, ты помнишь бабушку, — поспешил он сказать, уверенно и отнюдь не вопросительно.

Выражение лица мальчика чудесным образом изменилось. Теперь он снова смотрел на Хилари, только на сей раз в его глазах было глубокое облегченье и благодарность, словно он уже получил то, о чем просил.

— У нее часы были. Из них птичка скок, скок, «ку-ку» говорила, — сказал он.

От возбужденья он запинался, слова спотыкались друг о друга.

Как странно, что он говорит по-французски, подумал Хилари, и еще подумал: наверное, те самые часы, которые старая мадам продала.

— У меня тоже были такие часы, когда я была маленькая и жила в Эльзасе, — сказала настоятельница; мальчик мигом обернулся к ней преображенный, то было лицо совсем другого ребенка — оживленного, заинтересованного, неординарного.

— Мне не следует задерживать вас обоих разговорами, — теперь уже спокойно продолжала мать-настоятельница. — Вам, конечно же, хочется выйти прогуляться. Поди сюда, Жан, — сказала она, помогла ему надеть и хорошенько застегнуть тяжелое черное пальто, натянула на голову капюшон.

Потом растворила дверь, молча подождала, пока они прошли в холл, и, затворив ее за ними, предоставила их друг другу.

Хилари повернул ручку парадного, но дверь не открылась. Мальчик рванулся к двери.

— Можно я? Я умею.

Он приподнялся на цыпочки, сдвинул высоко расположенную задвижку, дернул дверь и гордо растворил ее, пропуская Хилари вперед.

Пока Хилари находился в приюте, на улице похолодало, похолодало и стемнело. Деревья и стены поблекли, с земли поднялся едва различимый сырой туман. Чем же мы, черт возьми, займемся, в растерянности подумал он и повернулся к ожидающему его мальчику.

— Куда бы тебе хотелось пойти? Я ведь совсем не знаю ваш город.

У Жана перехватило дыхание.

— Вы поезда любите, мсье? — тотчас отозвался он.

— Очень люблю, — с надеждой ответил Хилари.

— На железной дороге есть переезд… вот куда бы пойти… по-моему… правда, мсье?

— Что может быть лучше, — сказал Хилари. — Идем, будешь показывать дорогу. — Они вместе сошли по ступенькам крыльца.

За воротами Жан остановился, в сомнении поднял глаза на Хилари.

— Да-да, — сказал Хилари так, словно хотел успокоить свою собаку. — Мне в самом деле интересно посмотреть на поезда.

И вдруг мальчик, кажется, поверил ему — впервые заулыбался радостно, истинно по-детски.

— Роберт говорил, вон туда надо, — сказал он, и они стали спускаться с холма.

Поначалу Жан степенно вышагивал рядом с Хилари и то и дело сбоку заглядывал ему в лицо. Хилари понимал, ему ничего не остается, как улыбнуться мальчику, без слов давая ему понять, что все хорошо и дальше тоже будет хорошо, и наконец мальчик, кажется, успокоился. Принялся бегать — несколько шажков в одну сторону, потом в другую, иной раз даже чуть забежит вперед, но тотчас возвращался, заглядывал Хилари в лицо и, наконец, опережая его улыбку, стал улыбаться ему сам.

— Смотри! — сказал Хилари, когда они прошли около сотни ярдов. — Вон он, твой переезд, как раз у подножья холма. — Он показал на ту сторону холма, которая была обращена к железной дороге и подле нее виднелись поднятые вверх перекладины шлагбаума.

Жан остановился, посмотрел на них, потом глянул на Хилари и кинулся бежать вниз по холму.

Хилари прибавил шаг, чтобы быть поближе к мальчику. Самую малость прибавил. Худые ножки в неуклюжих башмаках не способны были двигаться очень быстро, и у подножья Жан и Хилари оказались одновременно.

Едва они подошли, перекладины шлагбаума медленно, величественно опустились, восхитительно звеня цепями. Жан ухватился за пальто Хилари и, дрожа от радостного возбужденья, проговорил:

— Роберт сказал: как шлагбаум опустится, придет поезд. — И в эту самую минуту оба услышали шум приближающегося состава.

Это был старый товарняк, груженный углем, он еле-еле тащился, и Хилари казалось: в нем поистине невероятное число вагонов — чтобы миновать переезд, ему потребовалась уйма времени. Прикованный к нему взглядом, Хилари весь ушел в себя, что неизменно случается, когда наблюдаешь за проходящим поездом, и начисто забыл о малыше. Но вот последний вагон исчез из виду, грохот и лязганье постепенно замерли, и Хилари услышал тихий ошеломленный голос:

— Я видел поезд.

— Ты что, никогда прежде не видел поезда? — резко спросил Хилари.

Тон Хилари испугал мальчика.

— Нет, мсье, — промолвил он и в мрачном предчувствии широко раскрыл глаза.

— Но неужели во время прогулки вы никогда не ходили в эту сторону?

— Нет, мсье, мы в другую сторону ходим, — прошептал Жан. Его глаза молили о прощенье.

Это невероятно, возмущенно подумал Хилари, недопустимо, это невозможно вынести. Потом посмотрел на Жана, увидел, что малыш совершенно сбит с толку, что ему сейчас тоже невыносимо скверно, и, сделав над собой усилие, расслабился, постарался как мог участливей заговорить с ним: