Тряпичная кукла - Ферро Паскуале

Конец

«Было бы вполне понятно, если бы мы от досады охотно свалили бы собственную вину на доказательства и впредь до конца дней упорно ненавидели бы и поносили рассуждения о бытие, таким образом лишив себя истинного знания бытия» — Сократ.

Мачедония и Валентина. Мужество женщин

Кровь и сон

«Как Мария Магдалина, я стою в яме, и люди продолжают кидать в меня камни, забрасывая меня ими всю, как святого Стефана; окровавленные камни — в моей собственной крови, но никакой Иисус Христос не вмешивается и не останавливает это бессмысленное избиение камнями, оскорбляющее моё тело. Никакой Иисус Христос не говорит: «Кто сам без греха, пусть первый бросит камень». Но я не отступаю, не двигаюсь, я прямая, как соляной столб, в который превратилась жена Лота. Я, обвинённая, униженная, в то время как они продолжают поносить моё тело, я летаю в своих мыслях, в то время как они обижают и ранят… я летаю, потому что я — женщина, красивая, опасная, гордая и… бесстрашная».

Я просыпаюсь, изрыгая в крике всю свою боль. Входит надзирательница, и, пока она со мной разговаривает, я чувствую что-то влажное, трогаю себя внизу — там кровь.

— Начальница, я умираю, умираю, сейчас издам последний вздох.

Тюремщица смотрит на меня с иронией, и даже с некоторым отвращением. Это странная женщина, иногда она бывает очень злобной, а иногда сострадательной и любезной. Но я не выношу ее, потому что надзирательница помешана на лирической музыке и порой разговаривает как в спектаклях на сцене «Сан-Карло», отчего меня прямо всю передёргивает.

Между тем боль становится нестерпимой, по моему лицу катятся слёзы, надзирательница, видя, как я страдаю, говорит:

— Я уже позвала сестру, сейчас она подойдёт, немножечко терпения. — и нервно ходит по камере взад-вперед: — Ну где эта бритоголовая? Успокойся, Мачедо́! Сейчас придёт сестра и сделает тебе укол.

— Но я больше не могу. Когда уже притащится эта швабра? В этот раз я точно сдохну… я не хочу умереть в тюрьме!

Надзирательница с усмешкой смотрит на меня и произносит.

— Ты права, малышка… знаешь, что я сейчас сделаю: я тебе открою решётку, вызову такси и ты отправишься домой, заберёшся под одеяло… и, может быть, тогда дома тебе станет легче. Что скажешь, так и поступим?

Я, воспрянув духом и не уловив в этих словах иронии, отвечаю, что счастлива такому выбору, но надзирательница вдруг приходит в бешенство и кричит, как умалишённая:

— Эй, милочка, ты совсем глупая, что ли? Я вызываю такси, которое везёт тебя домой, и оставляю тебя умирать в твоей постели… да ты за кого меня принимаешь?! За папу римского или президента республики? Мачедония, ты сегодня утром проснулась с мыслью свести меня с ума? Сестра-а-а… Сестра! Идите сделайте уже укол этой истеричке, прежде чем она умрёт естественной смертью. Матушка-а-а, матушка Валентина-а-а!

— Валентина? Что ещё за матушка Валентина? Мне уколы делает только сестра Матильда! Я не дам себя уколоть, если…

Надзирательница перебивает меня, разозлившись не на шутку, и выплёскивает всю свою накопившуюся злобу:

— Сестры Maтильды больше нет… её перевели, а если ты не дашь сделать себе укол, то истечёшь кровью и умрёшь в ужасных муках. Хотя на земле женщин и так уже слишком много, одной больше, одной меньше — никто и не заметит, в особенности такую, как ты.

Несмотря на невыносимую боль, я начинаю грубо препираться с тюремщицей, из уст моих срываются всевозможные крики и ругательства. И пока мы нападаем друг на друга, как два озлобленных добермана, входит маленькая женщина в монашеском одеянии, одна из тех, что состоят в Красном Кресте. Наши взгляды встречаются в напряжении, и я чувствую, как будто бы эти четыре стены существуют отдельно от остального мира, как будто бы я нe здесь, а на лугу, на поляне, в лесу.

Женщина смотрит на меня с любопытством и немного с удивлением, а я ловлю себя на мысли, что очень давно не видела женского тела.

Валентина, встреча с жизнью

Когда я зашла в ту камеру, мне показалось, будто время остановилось, я видела эту женщину первый раз, но все мои чувства пришли в смятение в ушах стоял странный гул. Что со мной творилось? Кто эта пропащая душа, что смотрела на меня с вожделением? Чего хотела от меня, незнакомки? Но голос надсмотрщицы прервал эту волшебную сцену:

— Эй, чего вы застыли? Язык, что ли, проглотили? Совсем ошалели?

Я была смущена, попросила девушку встать поудобнее и сделала инъекцию. Мачедония похвалила меня за то, что она совсем не почувствовала укола, а я ответила, что теперь ей придётся привыкнуть к моей руке, поскольку сестра Матильда отошла в лучший мир. Матильда умерла, но я никогда не произнесла бы этих слов, если бы знала, как воспримет их Мачедония. Девушка вдруг принялась плакать и впала в такое отчаяние, что пришлось вмешаться надзирательнице:

— Матерь Божья, сестра Валентина, ну почему бы вам не заняться своими делами? — надзирательница погладила Мачедонию по голове и, пытаясь утешить, сказала:

— Ну, ну, Мачедо́, эта Валентина — профессиональная медсестра, вот увидишь, тебе будет хорошо с ней…

Но Мачедония не унималась и продолжала свой жалобный плач:

— Я не смогу жить без сестры Матильды. Я потеряла мамочку, я потеряла сестрёнку, я потеряла подружку, я потеряла жизнь мою.

Внезапно тюремщица отстранилась от Мачедонии и злобно отрезала:

— Нет, ты потеряла голову! Сестра, не смотрите на её крокодиловы слёзы, она до смерти презирала сестру Матильду.

— Да, это правда… — ответила девушка, — я презирала её, но она так хорошо делала уколы…

Надсмотрщица с насмешкой посмотрела на Мачедонию, а потом обратилась ко мне, перейдя на ты:

— Ну ты поняла, Валентина, почему Мачедония плачет?

Я почувствовала себя обиженной и оскорблённой таким бесцеремонным поведением надзирательницы, которая тыкала мне без моего позволения, и вышла в смятении, не попрощавшись.

Мачедония и…

Сестра вышла, не попрощавшись с нами, но я поняла, что она разнервничалась, из-за того что тюремщица фамильярничала с ней, и тогда я сказала:

— Начальница, вы что-то слишком разоткровенничались с сестрой, вы видели, как она посмотрела?

Надзирательница взглянула на меня и со злобной иронией в голосе произнесла:

— Конечно же, сестра на тебя смотрит… она на тебя смотрит по-особенному. Понимаешь, о чём я?

Я сделала вид, что не поняла, поправила волосы и с такой же иронией ответила:

— Ну а что вы хотите, я всегда была невозможно сказочно пpeкрасна.

Надсмотрщица рассвирепела:

— Эй ты, мисс вселенная, невозможно сказочно прекрасная, здесь у нас некоторые вещи под запретом… и тебе это очень хорошо известно.

Сказав это, она ушла, а когда вновь появилась в камере, встретилась с монахиней, и их взгляды пересеклись, две женщины смотрели друг на друга с вызовом, и в этом немом противостоянии были слышны тысячи слов, в которых зарождалась вражда.

Валентина и её сомнения

Почему надзирательница испытывала такую неприязнь ко мне? Что происходило в этих стенах, о чём я не должна была знать или, может, чего не должна была видеть?

Но в конце концов, какая мне разница, нужно заниматься своей работой и больше ни о чём не думать.

В это время я стояла там, не двигаясь, прямая, как соляной столб, как жена Лота, и смотрела на эту красивую и опасную женщину, хотя не вполне осознавала, в чём таилась её опасность… Я понимала страдания Мачедонии, даже не зная о них ничего. И мне захотелось довериться ей, открыть моё прошлое, подарить мою историю, какую-то часть себя. Я рассказала Мачедонии кусочек своей жизни: