Марта Кетро - Зато ты очень красивый (сборник)

– Привет, проходите. – Я посторонилась, пропуская их.

Девушка мне улыбнулась, и я инстинктивно подхватила ее под локти – она выглядела усталой или больной: тусклый взгляд, натянувшаяся кожа на скулах, напряженная, страдальческая складка у губ.

Я отвела ее в комнату, усадила на топчан. Артюша прошел следом, сгрузил на пол рюкзаки, присел рядом с ней, обнял за плечи.

– Чаю? – спросила я, Артем махнул рукой – потом, мол, – и стал расшнуровывать своей спутнице ботинки.

Я ушла на кухню – все-таки готовить чай. Ну, а чё?

Девушку, приехавшую с Артемом, я знала давно, ее звали Майя, и она была трудная Артюшина любовь.

Когда я впервые увидела их вместе, то сразу решила, что Майка – его девушка. Их взаимная любовь бросалась в глаза – нет, никаких театральных страстей, это было как «река Иордан спокойно несет свои воды…» Они выделялись на общем фоне. Вот именно, остальные сразу казались фоном, декорацией, и только они выглядели настоящими.

Но все было не так просто. У Майки был муж, правильный такой парень, больше похожий на яппи, чем на хиппи, а с Артемом они «просто дружили».

Муж, глупость какая, думала я. Да что такое муж? Из ЗАГСа? Сегодня есть – завтра нет. А тут такая любовь.

Конечно, я лукавила – ни меня, ни Артема в этот ЗАГС было не затащить и на аркане, хотя, казалось бы, почему и не сходить в ЗАГС с хорошим человеком? Бумажные клятвы, ни к чему не обязывающие клятвы перед людьми.

Но нет, за ними стояла тень тех, взаправдашних, клятв – «в горе и в радости, в болезни и в здравии…», а мы как дети верили в то, что не стоит давать обещания, которые не собираешься выполнять.

Поэтому муж – это было серьезно. Да Майка и сама была слишком серьезной. Девушка с легким тяжелым характером – обязательная, рассудительная хохотушка, «язвительна, но совершенно неагрессивна», так о ней однажды отозвался Костик, она всем нравилась, она просто не могла не нравиться. Очень маленького роста, с кукольным размером ноги, смуглокожая, как Суламифь, и хорошенькая, как птичка.

Артюша пришел на кухню, и мы наконец поздоровались как следует – обнялись и похлопали друг друга по спине.

Я заварила липовый чай и протянула ему чашку. Артюша устало обрушился на подушки у стены (да, на кухне мебели тоже не было – подушки, низкий китайский столик, мольберт у окна) и стал пить мелкими глотками, по-купечески вздыхая и фыркая.

– Э, кабан, а девушке отнести?

– Да спит она.

Я кивнула, села на маленький брезентовый стульчик у мольберта, положила на колени планшет и занялась делом. Захочет – сам расскажет.

Артюша допил чай. Налил себе еще. Закурил. Помолчал.

– Сбежали мы. Там такое началось, когда Майка ко мне ушла… Ты не представляешь. П…ц и мракобесие. Майкина мама истерила каждый день, проклинала ее, шлюхой обзывала. Ну, я, понятно, наркоман и неформал. А Леха – весь в белом. А Майка – шлюха и дура к тому же. Лехина мама подкарауливала ее у парадного, хватала за руки, плакала, умоляла вернуться. Леха собирался меня убить.

– Леха?!

– Прикинь, Леха.

– А ты чего?

– Ну, я, понимаешь, не хотел его трогать. Ну… понимаешь, не хотел. Но мне пришлось. Он меня чуть не придушил, напрыгнул сзади, как ягуар. Только он драться совсем не умеет. П…ц, в общем, апокалипсис сегодня. И все еще… Это ж какая радость для тусовки – сплетни, расспросы, чё-как… Майка… Ну, ты знаешь Майку… Она думает, что всем кругом должна… Майка ходила как под градом камней. Только дергалась. Совсем они ее извели, а виноват, выходит, я, понимаешь? Ну, я и вспомнил про тебя. И решил как ты – сбежать, увезти ее оттуда, а то она плачет ночью, думает, что я не слышу, а я дурак, что ли?

– Ты не дурак, ты – молодец.

– Ага. Только непонятно, что тут делать…

– А в училище не хотите поступить? Раз уж вы как я?

– Ты, Гло, заработалась совсем. Зима на дворе. До экзаменов – как до Киева раком…

– Есть подготовительные курсы. Такая платная услуга. Они, правда, с месяцок назад начались, но вписаться можно, потому что за деньги. И поступление, типа, гарантировано.

– Вот денег-то у нас и не до фига…

– Возьми в банке.

– ???

– Встань и возьми в банке, в жестяной, вон, на полке стоит. Там их полно.

– Гло, откуда у тебя деньги? Ты же транжира страшная…

– Так зима. Зимой их тратить лень, да и некуда, а я, ты же знаешь, параноик – собачку кормить, за квартиру платить, вот и зарабатываю… По инерции. Халтуры есть, наши как раз сейчас какой-то детский садик расписывают, вы тоже можете, кстати. Давай, ей, главное, без дела нельзя сидеть, а то будет думать-думать-думать о всяком дерьме и совсем перегорит. Завтра в училище сходите, запишитесь на курсы, живите пока тут, я у пацанов спальников наберу, совьем уютное гнездо разврата, и все нормально будет.

Артем и Майка записались на подготовительные курсы, сняли квартиру – недалеко от меня, буквально через дом.

Летом они благополучно поступили, Артем – на живописное, Майка – на оформительское (да, это сейчас дизайнер – друг человека, а тогда были художники-оформители, низшая каста, но Майка хотела именно туда, ей нравилось изобретать упаковки для пельменей и писать шрифты).

Майка была очень талантливой и умела учиться, она сразу стала отличницей и гордостью курса, с Артемом обстояло хуже, он был из тех, кто интересуется только «спецами» (предметы по специальности – живопись, рисунок, композиция), а остальное прогуливает, но таких было довольно, и мастера их часто прикрывали.

Мастер Артюше попался из «дедушек». Была у нас группа преподов, мальчишки за семьдесят, все бывшие фронтовики, люди по большей части несгибаемые, бескомпромиссные и упрямые.

Артюшин же Василь Платонович был еще и фанатичным украинским националистом, носил значок с жовто-блакитним прапором на лацкане и читал свой курс на «мове».

Артем тоже был изрядным упрямцем, кроме того, пожалуй, ему просто не надо было больше учиться, в отличие от меня. Он был вполне состоявшимся художником к тому времени, ему следовало работать самостоятельно, а не «под руководством».

И с мастером они, казалось, не сошлись.

Василь Платонович, сухонький старикашка, в усах, как у Тарасика, с бандитским ястребиным носом, останавливался позади Артюши, когда тот писа́л, и некоторое время молча раздражался, покачиваясь с пятки на носок. Потом не выдерживал.

– Шо ти робиш? Ну шо ти мастиш? Хiба воно тут так? Га?

– Так, – спокойно отвечал Артюша.

– Нi, не так! – Василь Платонович оттаскивал Артюшу цепкой лапкой от холста, выхватывал кисть, ловко смешивал на палитре краски и тянулся поправить.

– Василь Платонович, не лезьте в чужую работу. Это вам не забор – перекрашивать. – Артюша перехватывал мастера за руку.

– Так, так. А шо ж це? Я тебе питаю? Чи тобi повилазило, шо ти не бачиш? Чи в когось шось iз жопы виросло?

– У меня? Только ноги, – с тем же непоколебимым спокойствием отвечал Артем. – Из жопы растут только ноги, Василь Платонович, если вы вдруг не знали. Мы по анатомии проходили…

Василь Платонович беззвучно хихикал, отходил на пару шагов, упирал руки в бока и, хитренько поглядывая на Артема, начинал, угрожающе переходя на русский:

– Мехлевский, ты ж знаешь, шо я зверь?

– Знаю, Василь Платонович…

– Ты ж знаешь, шо на сессии будет море крови?

– Знаю, Василь Платонович…

– Твоей крови, Мехлевский!

– Да, Василь Платонович…

– Твою молодую кровь, Мехлевский, я буду пить на сессии стаканюрами, если ты не достанешь руки и очи из жопы и не приспособишь их к делу! Осознал угрозу?

– Да, Василь Платонович.

– Ото ж!

И на каждой сессии Василь Платонович валил Артюшу, ставил ему двойку по живописи.

Двойка по «спецу» – это было верное отчисление, но Василь Платонович строптивого ученика не отчислял, а настаивал на пересдаче. А пересдача – это три месяца самостоятельной работы.

Хитрый старикан бросал Артема в терновый куст.

Если кто-то из однокурсников жалел Артюшу и называл Василя Платоновича старым козлом, Артем вступался:

– Ты зря. Он молодец. Я на выставке его был зимой. Выставляется, прикинь, пишет! Восемьдесят два года! А он пишет! Мне не понравилось, конечно, я бы иначе сделал, но мы просто не сходимся. А так – он хороший художник. Врубной. Ты зря его козлом…

А с Майкой у Артема все было хорошо. Так хорошо, что зависть брала и всем, кто на них смотрел, сразу срочно хотелось жениться.

То есть они никому не говорили, что женаты, но выглядели как люди, долго и дружно жившие вместе, а не как влюбленные. Они не обнимались на публике, вообще ничего такого, только всегда ходили, держась за руки, хотя так могла сказаться многолетняя выучка системы «Штирлиц и его жена на свидании в кафе «Элефант». Да, все эти взгляды, они никогда не теряли друг друга из поля зрения и словно переговаривались: «Ты где?» – «Я – здесь, а ты где?»

Их взаимное притяжение было настолько велико, что им впервые за всю историю училища удалось примирить два вечно враждующих курса – живописный и оформительский.